Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский
— Господин, московит уже под Коломной…
Князь покачал головой и — сквозь зубы:
— Ишь, изгоном идут!
Софоний Алтыкулачевич, суетясь, подвинул к столу, обитому красным сукном, тюфяк из овечьей шерсти под зад князю.
— Татары на помогу не успеют — вот что жалко. Что ж, вдаримся! Юрий! — обратился к окольничему, жадно ловившему каждое его слово. — Скачи немедля в Пронск да кланяйся от меня, моей княгини, моих чад, моих бояр князю Володимеру, его княгине, чадам и боярам и доведи мой наказ: пусть шлет на помогу Рязани полк. А старые обиды друг на друга не держать. Не время! У дворского возьмешь саблю — в подарок от меня князю Володимеру.
Юрий Кобяков отвесил князю низкий поклон, воеводам — короче и всем сразу — и вышел.
Князь наказал воеводам обдумать и ныне же на думе доложить о том, по скольку пешцев брать в городское ополчение от каждого двора, где есть молодые мужчины. Когда кто-то из воевод сказал, что, мол, как обычно, по одному от каждого двора, — князь со внушением возразил:
— Мы должны собрать крепкое городское ополчение! — и вышел следом за Юрием.
Глава седьмая. В Пронске
Декабрьский день будто коровьим языком слизнуло — не успел Юрий доскакать с четырьмя сопровождавшими его конными до Пронска, как уже стемнело. И всего-то от Переяславля Рязанского до Пронска тридцать пять верст. Еще наподдальке от Пронска Юрия встретили дозорные на конях — в шубах, при копьях и мечах. Допрашивали: кто, к кому, зачем?.. Юрий рассвирепел: что же, черти, своих не узнаете? Близ Пронска другие дозорные злили его тем же допросом. Опять он кипятился, сожалея, что взял с собой только четверых ратных — не то прошлась бы его плеть по спинам стервецов!
Однако удалось у них кое-что выведать: на днях тут гостили важные московиты; князь принял их с почетом, и когда они убыли, а убыли они вчера, то распорядился расставить дозоры именно на рязанской дороге…
Днем Пронск виден издалека — он оседлал высокую Покровскую гору в излучине реки Прони. Церковные купола выглядывают из-за дубовых крепостных стен, воздвигнутых на насыпном валу. А теперь, ввечеру, Юрий увидел очертания родного града лишь вблизи, когда подъехал к оврагу. Обрадовался: наконец-то он дома! По привычке воспринимал Пронск, где его знала каждая собака, как родной дом. Но и здесь, в проезжих воротах, его остановили с грубоватой бесцеремонностью, словно он не боярин из знаменитого рода Кобяковых, предок коих был половецкий хан, а какой-нибудь смерд. Начальник караула, боярин средней руки, узнав Юрия в лицо, едва поклонился и бесстрастным голосом велел следовать за ним.
Суровый и молчаливый начальник караула, пока ехал впереди, стучал колотушкой, а со стен ему отвечали таким же стуком. У ворот княжого двора он сказал приворотным, чтобы те доложили дворскому о приезде рязанского посольника, и удалился. Юрий ждал долго. Томился, кое о чем уже начиная догадываться. Чтобы конь не переостыл, шагом его прогуливал. Наконец старший приворотный вышел и крикнул:
— Не примет ныне князь! До завтрева…
— Да ты довел ли, кто я?
— Как же не довел? Что я — бояр Кобяковых не знаю? Довел дворскому, а уж доложил ли он князю — не ведаю.
Допреж никогда такого не бывало! Как же так, пронский князь, которому служил когда-то он сам, а теперь ему служат многие из его родичей — дядья, братья двоюродные и троюродные, — не принял его? Тут что-то не то… Неужто напрочь отвратился от Олега? Неужто московиты подговорили?
На другой день, переночевав у родни, отправился ко двору, едва отстояв заутреню. На сей раз ворота ему открыли, но встретил не князь, а дворский. И притом — без особого почета. Почетно, коль он взял бы коня под уздцы и подвел его к красному крыльцу и только у крыльца Юрий спешился бы. Но под уздцы дворский не взял его коня, и пришлось слезть у ворот и по двору идти пешком.
Князь Владимир Дмитриевич встретил Юрия не на крыльце, как должно было бы встречать посольника великого рязанского князя, а в повалуше1, обстановка которой состояла из трона, скамей, нескольких недорогих мечей и лосиных рогов на стене. Трон пронского князя был куда скромнее трона великого рязанского князя — меньше драгих камней, меньше золота. Да и по величине он был поменьше.
На лицах пронских бояр, окружавших своего князя, не было никакой приветливости, никакой благости, как это бывало прежде во время наездов Юрия. Напротив, смотрели на гостя отчужденно, едва ли не враждебно. Юрий помолился на образа, поклонился князю, боярам, сказал приветствие от имени Олега Ивановича, его супруги и его чад. Владимир Дмитриевич выслушал, сам сказал приветствие и сразу, безо всякого перехода, вопросил с прямодушием:
— Почто приехал в мое государство с поспешеньем?
И тихо покашлял. Остро выпиравшие скулы румяны, и румянец нездоровый. Покашливал князь давно, но к лечению относился с небрежением, гнал от себя лекарей и знахарей. Дельный, обстоятельный князь, храбрый воин, добрый по природе человек, он по-детски беззаботно относился к своему здоровью, за что впоследствии и поплатится.
"Мое государство", — так Владимир Дмитриевич прежде не говаривал. А теперь вот произнес — со значением, с умыслом. И тут Юрий заметил в глазах князя недобрые огоньки и ещё заметил, что трон его утвержден на более возвышенном, чем прежде, помосте, для маскировки покрытом, однако, все тем же большим старым ковром. Хозяин трона возвышался среди бояр ещё нагляднее. Это новшество, как и новое поведение князя, означало, что он отложился от великого рязанского князя и уже не считает себя от него зависимым. Ах, как некстати и не вовремя! При таком положении дел как Юрию выполнить наказ князя Олега Ивановича, обожаемого им? А не выполнишь — крах всей его жизни. Ибо те из рязанских бояр, кто не доверяет ему, получат право на каждом углу вопить, что прончак Юрий не заслуживает доверия и из окольничих — вон его!
Нет, следует во что бы то ни стало добиться от Владимира Дмитриевича помоги. Всеми способами. Он сделал знак слуге, и тот выступил из-за его спины вперед, держа на руках саблю в серебряных ножнах, изукрашенных камнями-самоцветами.
— Тебе, господин, от великого рязанского князя Ольга Ивановича, сказал Юрий.
Владимир Пронский покосился на дорогой подарок. Не ожидал такового от Олега Рязанского, коего с детства считал соперником, а с неких пор врагом. Отказаться? Но кто, когда преподнесет ему в дар такое ценное оружие? Принять? Но тогда это будет воспринято его боярами как слабость и очередная уступка рязанскому князю. Поколебавшись, гордо ответил:
— Дара не приму.
Превшие в шубах бояре облегченно вздохнули и заговорили:
— И не принимай, княже!
— Мы не беднота!
— Пусть Ольг подкупает других, но не нас!
— Одной шапкой двоих все равно не накрыть…
— Щедрость его велика, а не стоит и лычка.
Юрий выждал, когда бояре отбаят и умиротворятся, и сказал:
— Что ж, господин, гость хозяину не указчик. Токмо обидишь ты князя Ольга Ивановича, не приняв от него подарка.
Владимир Дмитриевич — прямодушно:
— Дак ведь принять от Ольга дар — повесить себе на шею хомут. Ты вот так и не ответил мне: почто прибыл вдруг, безо всякого предупреждения? Какое срочное дело ко мне у князя Ольга Ивановича?
— Прибыл я к тебе, господин, за помогой. Москва грозит Рязани войной, и великий рязанский князь просит тебя, князя Пронского, целовавшего ему крест, послать на помогу полк ратных…
Огладя бороду, Владимир Дмитриевич спросил бояр:
— Боляре! Вы слышали?
— Да, государь.
— Какова ваша воля?
— Пусть нам посольник поведает, отчего это Москва взъелась на Рязань.
— Поведай-ка, — обратился князь к посольнику.
— Москва мстит нам за Лопасню, — ответил Юрий.
Один из пронских старых бояр рода Булгаковых спросил с ехидцей:
— А отчего князь Рязанский не обратился к нашему господину за советом или помощью, когда собрался на Лопасню?
За Юрия ответил другой боярин, именем Богдан, из рода Голыгиных, мордастый и красный, как рак:
— Оттого, что не захотел поделиться добычей.
Засмеялись сухо, едко, будто потрясли мешок с костями. Но Юрий не был бы окольничим князя Рязанского, коль не умел бы вывертываться:
— Лопасня — чирей рязанский, а не пронский. Да и взять её не составило труда.
— Хорош чирей, — опять ввернул Голыгин. — Нам бы такой…
— Они меж собой дерутся, а нам их разнимай.
— Неча чужую бороду драть.
— Чужую драть — свою подставлять.
Пока бояре высказывались, князь лишь пошевеливал бровями, удивляясь меткости замечаний. Потом заключил:
— Вишь, не хотят мои боляре отдавать животы за Ольга Рязанского.
Юрий взмолился:
— Князь-батюшка! Да как же без твоей помоги? Что я скажу Ольгу Ивановичу? Ты же крест целовал ему на верность!
