Александр Струев - Царство. 1955–1957
В этот день у Хрущева перебывало много народа. Заходили Ставропольский, Иркутский, Кировский секретари, предсовмина Эстонии. Последним он принял заместителя главнокомандующего Сухопутными войсками, Главного маршала артиллерии Варенцова. С Сергеем Сергеевичем выпили по рюмочке, помянули фронтовых товарищей. Теплые отношения сложились у Хрущева со многими военными, особенно с теми, с кем сталкивался в войну, вот и с Варенцовым на фронте пересеклись их пути-дорожки. Выпроводив маршала, Никита Сергеевич плюхнулся на диван, голова раскалывалась, видно, давление шалило. С минуту он сидел неподвижно с закрытыми глазами, потом маханул стопку «Варцихе». Стало легче, но мысли, мысли! — они не отпускали.
Никита Сергеевич решил круче развернуть государство к людям, сделать так, чтобы человек поверил в добро, в радость, в свою великую непобедимую страну, ведь многие годы у народа была не простая жизнь. Революционные события опрокинули старый уклад, распотрошили правду, перекроили сердца суровой неприглядностью, обнажили низменные страсти и пакостные страстишки; что только не прощупывало, не пробовало на зуб человека — и пуля, и голод, и предательство, и жадность. Сражения тогда шли повсеместно: били друг друга, стреляли, рубили, вешали, и конечно грабили, и, понятно, насиловали, не без этого, и снова, атаковав, лупили по соседу прямой наводкой, а уничтожив, принимались снова набивать карманы. Сначала со штыками наперевес приходили одни, потом, забросав противника гранатами, яростно врывались другие, многократно менялись на улицах флаги, а рубка и бесчинства не прекращались. Стреляли тогда кругом, и кругом лилась кровь, брат вставал на брата, сын поднимал руку на отца. Каким-то чудом, истинно благодаря божественному провидению, ведь все на белом свете происходит по воле Божьей, большевики отобрали власть, железной хваткой установили порядок, но чудо, приведшее их к власти, тоже оказалось замешано на крови, как и многие подвиги, о чем говорилось в Святом писании. Только библия у коммунистов была своя — красная, не сгибаемая.
Никакая война не бывает хорошей, пусть и именуется восторженными определениями. Да, бывают справедливые войны, наверное бывают, но ведь войны! Война — кривое зеркало, мрак, ужас, смерть! А назвать страшное можно по-всякому, историку в уютном кабинете с настольной лампой под зеленым абажуром перед сном в голову приходят удивительные мысли. Вот историк и размышляет о войнах, и мальчишки обожают играть в войну, стреляя друг в друга деревянными ружьями-палками. Но не может человеческое страданье стать благом, и тем более, когда одна часть человечества издевается над другой. Слава Богу, что войны кончаются, никогда бы им не начинаться! И Гражданская эпопея в России закончилась, пожженная, порушенная, разграбленная земля задышала, задвигалась, очнулась, точно человек после лютой болезни. Женщины стали охотней рожать, дети — задорней смеяться, потихоньку устраивалась жизнь. И все бы хорошо: и буржуев из России прогнали, и раскулачили прижимистых куркулей-кулаков, и промышленность мощно зашагала, салютуя пронзительными гудками, и поплыли по морю-океану величественные корабли, и полетели в небо дивные самолеты, да только напал на Родину коварный фашист. И поднялась рать, и заколотилось в груди ошпаренное кровью сердце, и великая битва случилась на земле, великая, суровая!
Разгромив фашизм, прошагав пол-Европы, советский человек воспрял, приосанился. С фронта возвращались крепкие духом люди, грудь многих украшали ордена и медали, но скупа была радость ступивших на родимую землю: перед глазами вставали до неузнаваемости изувеченные города, до основания порушенные села, сожженные деревни. Из полевых условий войны победители возвращались в такие же полевые условия, к тому же тыловое обеспечение было хуже армейского. Царила кругом нищета, процветала спекуляция, и, разумеется — воровство. Жить было практически негде, на площади из десяти квадратных метров обитали по пятнадцать человек, и этому счастью несказанно радовались — еще как там получалось жить — ведь не улица, а крыша была над головой! Кое-кто приспособился ночевать на работе: поспал в подсобке — и снова к станку.
С рассказами про добротные бюргерские дома под красными черепичными крышами, указывали герои войны на собственные покосившиеся избы, на скудные прилавки магазинов, с ненавистью плевали под ноги, обзывая власть нехорошими словами. Каждый солдат привез на родину трофеи: кто одежду да обувь; кто позарился на звонкоголосые настенные часы, на велосипед с хромированными спицами; кто-то прихватил надежную кухонную утварь. Везли ткани, ложки-вилки, люстры, швейные машинки, чего только не понабрали у побитого немца. Интеллигенты волокли книги. Бывшие воины наперебой хвастались трофеями, удивлялись ровным, без щербинки, шоссейным дорогам, грандиозной архитектуре. И заставляли задумываться воспоминания: «Все ли в родной стране правильно? Все ли хорошо?» И поползли кривотолки, перешептывания. Кое-кто стал громко высказывать неудовольствие. Припомнили и свергнутого русского царя, стали сравнивать, что было тогда и что — сейчас. «А ведь при царях жилось сытнее!» — подали голос те, кто много лет отмалчивался. И затыкая недовольным рты, покатились по городам и деревням аресты. Лагеря стали заполняться узниками, расстраиваться, снова лагерей не хватало.
«Во главу угла надо ставить человека!» — мыслил Хрущев. Но изменения были возможны только при условии бурно развивающейся экономики, меняющей образ жизни советских людей, в первую очередь, затрагивающей социальную сферу. А экономика могла развиваться исключительно в сплоченной, дружной стране, страна же была надломлена, измучена и нещадно бита. Любой человек желал жить лучше, верил в будущее, а за все плохое винил существующий порядок. Необозримые края и маленькие страны бесцеремонно объединили в непомерно большое государство. И хотя Иосиф Виссарионович провозгласил, что национальный вопрос в многоликом советском обществе не стоит, что решен окончательно и бесповоротно, с этим сложно было согласиться — пламя готово было вспыхнуть в любую секунду, и не просто вспыхнуть, а полыхнуть пожаром. Когда над страной был занесен карательный меч НКВД, даже тогда в головах обывателей роились крамольные мысли. Целеустремленная идеология и кулаки вышибли из голов вольнодумие, погасили свободолюбивую искорку. Человека подравняли, подправили, хотя, может, и перестарались: гордостью считалось донести на соседа, рассказать органам о вредительском заговоре, о любом «нехорошем» человеке, и ничего, что знакомых и родственников поубавилось. В небе, как черный коршун, парил страх. Особенно жутко было по ночам. Ведь ночами приходили, забирали и расстреливали. За портретами великих ленинцев, за вызубренными речевками пионерии, за истеричными лозунгами, брошенными пропагандистами в массы, терялся реальный мир, дрожал воздух, и все равно тут и там напарывались партийцы на националистические шипы. Особенно остро национальная тема поднялась во время войны, ведь для некоторых фашисты стали освободителями. В одночасье целые народы выселил на необитаемые островки империи мудрый Учитель. Не позволяя взять самые необходимые вещи, еду, теплую одежду, лекарства, запихивали людей в неотапливаемые железнодорожные телятники и навсегда увозили из родимых мест. «Хорошо не переубивали, не переусердствовали!» — радовались беззубые старики. Они всегда, даже в самом плохом, пытались отыскать хоть крупицу хорошего.
Товарищ Сталин кардинально решил вопрос с этническими немцами, ингушами, калмыками, крымскими татарами, чеченцами, карачаевцами, балкарцами. «Предатели!» — лишь одно слово напутствия произнес он. И никто, ни один человек не спросил: а как же так? Как могло получиться, что целые народы сделались изменниками? Почему с криками «ура!» приветствовали гитлеровский режим? Кто-то, безусловно, негодяем оказался, и может, не один и не сто человек, а гораздо больше, но кто выяснит сегодня, почему такое получилось? А среди русских или украинцев, или белорусов разве не находилось выродков? Были. И полицаями становились, и в концлагерях работали, и записывались в нацистские полки, иногда целыми подразделениями сдавались врагу красноармейцы. Каждый пятый солдат вермахта был русского происхождения. Но разве убитым лучше? Разве лучше получить в лоб свинец, остаться без ноги, без глаза, с издырявленным беспомощным телом? Кому такой герой нужен? А над страной гремел суровый сталинский приказ: «Ни шагу назад!» И подкреплялся этот приказ не пламенными призывами в газетах и хмурыми угрозами военных начальников, приказ этот подкреплялся безжалостными пулями заградотрядов, которые располагались за боевыми позициями Красной Армии, беспощадно уничтожающих своих же бойцов в случае отступления.
«Ни шагу назад! Сражаться до последней капли крови!» — громкоголосо повторяло радио. Теперь с двух сторон поджидала солдата смерть — и с вражеской, и со своей, родимой. Зато сражались, зато выполняли поставленную задачу, ну и погибали, само собою. Мало кто из героев спасся под танками, уцелел под снарядами, выжил под злыми пулями, в том числе и под пулями лютых сограждан в синих энкавэдэшных петлицах, которые с упорством охотника били по отступающим, смятым врагом красноармейцам.
