Эдуард Борнхёэ - Последняя реликвия
Подняв меч, Рисбитер вложил его в ножны.
— Ты осмелился поднять руку на рыцаря, простолюдин. Ты еще об этом пожалеешь, — бросил он, круто повернулся и поспешил удалиться.
Угроза юнкера вызвала у воинов только смех.
Гавриил, не особенно к тому стремясь, обрел в этот день немало друзей. И рыцари, и кнехты, а с ними и слуги, торговцы, даже служанки и блудницы приходили посмотреть на удальца, который проучил ненавистного Рисбитера, наказал его при всех. Об уходе из лагеря Гавриил мог и не помышлять — не отпустили бы. Да, по правде говоря, он и сам не слишком-то уже спешил. Тайный голос в его сердце повелевал ему остаться.
III. Сомнения невесты
субботу начались приготовления к свадебным торжествам. Старик Мённикхузен всегда и во всем стремился следовать обычаям старины. Свадьбу дочери он хотел отпраздновать точь-в-точь так, как это делалось еще до войны, в золотые дни Ливонского орденского государства, с той лишь разницей, что свадьбу приходилось справлять не в городе, как это в большинстве случаев бывало прежде, а на мызе.
На пиршество были приглашены все харьюмааские помещики с семьями и рыцарями. Разве только ландмейстеру[6] и рижскому архиепископу не послали приглашений. Все, однако, не смогли явиться — иные сложили головы в сражениях, другие были захвачены в плен и вывезены в Московию (и навсегда потерялся их след), третьи бежали от войны в города, в Ригу и Таллин, где затворились в крепких каменных стенах, четвертые, совсем разоренные, отправились скитаться по белому свету. Но некоторые все же прибыли со своими женами, дочерьми и слугами, с отрядами охраны и с возками подарков. В первую же очередь свадебными гостями являлись все мызные воины, происходившие из рыцарских родов и опман[7].
О, какое оживление царило в этот день в лагере Куйметса! Собралось под одной крышей благородное местное общество. Прославленные седовласые рыцари и никому еще не известные юнкеры были одеты в великолепное праздничное платье, на груди у них сверкали золотые цепи, на шляпах красовались плюмажи; блестели жемчуга на пряжках и фибулах. Сбруи коней, украшенные серебром, ослепительно блестели в лучах яркого солнца. Восхищения были достойны изящные повозки. Жены и дочери местных баронов были так разубраны в золото и драгоценные камни, что под их тяжестью едва держались на ногах. Ливонское рыцарство на этом празднике показало, что от его былых огромных богатств еще кое-что уцелело.
После полудня, когда на мызе полным ходом шли приготовления к вечернему пиршеству, из лагеря выехали на роскошно убранных конях все мужчины, принадлежавшие к рыцарскому сословию. Они собрались на просторной поляне вокруг некоего старого помещика в шитом золотом кафтане. Этот человек исполнял сегодня обязанности устроителя торжества. И он обратился к гостям с речью, из которой мы приведем здесь только незначительную часть:
— Высокочтимые господа рыцари и юнкеры! Вы собрались здесь в честь сочетания браком нашего любезного товарища, доблестного Ханса фон Рисбитера, и его невесты, прекрасной и благородной Агнес фон Мённикхузен. Мне поручено проследить за тем, чтобы свадебное торжество было проведено по всем правилам и немецким обычаям и чтобы ничем, никакими досадными происшествиями оно не оказалось омрачено. И я по-дружески прошу вас отпраздновать эту христианскую свадьбу в мире и веселье, как и подобает добрым христианам. Если же кто-либо из вас питает к другому злобу или пребывает с кем-то в состоянии вражды, то пусть он или они тут же, на этой солнечной поляне, о злобе и вражде забудут. Тот, кто согласен этому призыву последовать, пусть поднимет руку и поклянется сдержать свое слово.
Все, внимательно выслушав старца, выразили согласие и обещали сохранять на свадьбе мир и согласие. После чего рыцари поехали обратно в лагерь под барабанный бой и звуки труб, стреляя из аркебуз и пистолетов и бряцая мечами, точно возвращались с победой после великой битвы. Два раза кавалькада их проскакала под балконом, где, окруженная дамами, стояла Агнес в полном свадебном наряде. Невеста и другие дамы бросали рыцарям цветы. Девушки-служанки, стоявшие у них за спиной, пели обрядовые предсвадебные песни.
Выразив почтение невесте и дамам, всадники разделились на два отряда: один отряд занял сторону жениха, другой отправился на сторону невесты. Много времени не прошло, и рыцари, что были помоложе, надев доспехи — покрытые золотом и серебром латы и шлемы, — усевшись на боевых коней, начали во дворе мызы шуточные состязания. Они сражались друг с другом тупыми пиками и деревянными мечами. Все воины и слуги собрались вокруг участников турнира, шумно выражая свое одобрение тем, кто проявлял наибольшие силу и ловкость, и подсмеиваясь над побежденными.
Громче всего хохотали зрители, когда вылетел из седла Ханс фон Рисбитер, которого Дельвиг вызвал на состязание на копьях. Увидев поражение своего жениха, Агнес смутилась, порывисто поднялась и ушла с балкона. Никто из женщин за ней не последовал, так как все напряженно следили за очередным поединком.
Агнес поспешила в свою комнату и там, обессиленная, опустилась на стул. У нее было тяжело на душе. Мучили некие дурные предчувствия, и в поражении жениха девушка увидела нехорошее предзнаменование. Голова полнилась тревожными мыслями о будущем; увы, оно представлялось сейчас зыбким — иначе и быть не могло, ведь уже завтра-послезавтра Агнес должна будет покинуть отца и идти по жизни, опираясь на руку Ханса фон Рисбитера, человека очень ненадежного, человека, к которому она не испытывала ни малейшей приязни. И чем яснее юная баронесса это сознавала, тем сильнее было ее недовольство складывающимся положением, своей судьбой, на которую повлиять она как будто не могла. Но и мириться с ней не хотела…
Агнес, еще наивное дитя, выросла под опекой строгого, мудрого, всеми уважаемого отца и нежной матери, и до сих пор не знала девушка, домашний цветок, никаких терний и несчастий, кроме разве что тех, что принесла с собой война. Ужасы войны, этой общей беды, были Агнес хорошо известны, ведь ей исполнилось восемнадцать лет — ровно столько, сколько продолжалась великая Ливонская война… Меньше всего Агнес знала свое собственное сердце, не проверенное испытаниями, не закаленное, очень чувствительное и ранимое. Мы заметим здесь, что в то далекое время чтение романов не было обычным времяпрепровождением дочерей благородных семейств, и для Агнес этот современный нам легкий и доступный курс сердечной науки был совсем незнаком. Она знала только, что девушки, достигшие примерно двадцатилетнего возраста, выходят замуж по воле родителей — за избранников родителей; устраивается пышная свадьба, после которой молодая чета уезжает в свое поместье, где ведет веселый, беззаботный образ жизни, насколько это позволяют война и имеющиеся средства. Когда молодые живут вместе, к ним любовь должна прийти сама собой; так понимала Агнес этот непростой момент. И чем быстрее молодые узнают друг друга, тем скорее придет к ним взаимное чувство — нерушимое, священное, навсегда; и это, по мнению Агнес, было вполне естественно: ведь соединяет юношу и девушку перед алтарем Бог. И Бог же дарит любовь. Агнес отчетливо чувствовала, что в ней уже живет много любви, был щедр к ней Господь: она, пожалуй, больше, чем себя самое, любила всех, с кем жила вместе, — отца, мать, покойного брата, родственников, своих нянек, горничных девушек, охотничьих собак отца, белую кошку тети Матильды и птичек, сладкоголосо поющих в саду…
Ах, так тревожно было на сердце!..
Агнес опять думала о Рисбитере. Он не был красив, не отличался и большим умом, и нрав его оставлял желать лучшего, но отец, человек опытный, видавший жизнь без прикрас, говорил, что юнкер Ханс — достойный молодой человек, что он единственный наследник большого состояния. К тому же отец, по его словам, у Рисбитера в большом долгу — юнкер взял в плен его злейшего врага.
Наболели в голове мысли о нежеланном…
«Во всяком случае, Рисбитер не хуже других женихов, — пробовала обмануть себя Агнес. — Почему же не выйти за него замуж?»
Вздыхала, нервно теребила пальчиками подол свадебного платья…
Со свадьбой она охотно повременила бы. Так тяжело было расставаться с отцом! Невыносима была мысль о том, что предстояло куда-то от него уехать, к чужим людям, в чужие места, к чужому очагу. Но отец уже назначил день свадьбы, а воле отца следовало беспрекословно подчиняться. Агнес и в мыслях не могла допустить, что ослушается отца! В делах менее значительных старик Мённикхузен охотно уступал дочери (хотя и не баловал, девичьим благоглупостям не потакал) и позволял ее нежной руке управлять его поступками, но в делах серьезных — в отношении замужества, например, — он ее мнения не спрашивал и не спросит.
