Ефим Гальперин - Бешенство подонка
Ленин выходит за барьер. И его любезно под руку подхватывает гауптман. Они идут к выходу на площадь.
Кавказец торопится за ними, но спотыкается об подставленную ногу. Падает. Вскакивает и бросается на обидчика. Это Лёха, который ласково улыбается и показывает парабеллум под пиджачком.
Ленин с гауптманом, нервно оглядываясь, выходит на привокзальную площадь.
– В чем дело?! Почему вы идете со мной рядом?! На нас смотрят! Это нежелательный контакт. При этом скандале… – твердит истерично Ленин.
– Успокойтесь, герр Ульянов. Мы не в Петрограде. Мы в Финляндии. Птички поют. Люди гуляют. Напрасно вы не связались с нами сразу. И в панике бросились бежать. Пришлось вычислять. Кронштадт, Сестрорецк, Удельная, Терриоки… Граф Мирбах очень волновался за вас…
Они садятся в пролетку. Едут. Потом идут через дворы. Входят в дом.
Хельсинки (Гельсингфорс).
Дом начальника милиции Гельсингфорса.
Вечер.
Из кресла встает начальник милиции города Густав Ровно.[39] Он в мундире:
– Очень приятно. Рад такому гостю! Разрешите представиться. Начальник милиции Гельсингфорса Густав Ровно.
И тут у Ленина случается нервный срыв. Он покрывается холодным потом, валится как пустой мешок на пол…
Петроград. Здание суда. День.
Полицейские выводят под конвоем арестованных Троцкого, Рошаля, Коллонтай и других членов Петроградского совета депутатов. Сажают в арестантский фургон. Вокруг толпятся репортеры.
Мальчишки-газетчики снуют между прохожими и выкрикивают:
– Троцкий собирается выступить на суде! Аресты продолжаются! Гражданка Коллонтай жалуется на условия содержания в тюрьме! Прокурор приводит чрезвычайно слабые косвенные доказательства государственной измены! Газета «Новое время»! Только у нас! Съезд большевиков высказался против явки Ленина на суд!
Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.
День.
Ленин открывает глаза. Белый потолок, белые стены. Он в кровати. Внимательные глаза профессора Адлера.[40]
– Ну, всё в порядке. Я профессор Адлер. Можете встать?
Ленин оглядывается. У кровати на стуле сидит, улыбаясь Карл Радек.
Ленин неуверенно встает. Поддерживаемый санитаром, он проходит по палате. Подходит к окну. За окном чудный пейзаж – заснеженные вершины Альп. Он вопросительно оглядывается.
– Да, пастор Рихтер, вы в Австрии. Бад-Гаштайн. Альпы. Всё будет хорошо. Вам предстоит небольшой курс лечения нервной системы. И модный сегодня психоанализ, – улыбается профессор Адлер. – Вопросы?
– Какое сегодня число и какой год? – спрашивает Ленин.
– Пятнадцатое июля 1917 года. Есть какие-нибудь просьбы?
– Бумагу, ручку. И свежие газеты.
– Давайте договоримся, repp пастор. Первые две недели никаких газет.
– Соглашайтесь, Учитель, – улыбается Радек.
– Хорошо. Тогда работы Маркса и Энгельса.
– Найдем, – улыбается Радек. – Разве что на немецком языке.
– Пусть! Буду сам переводить! – бодро заявляет Ленин.
Железнодорожная станция Луга.
День.
В каморку станционного телеграфа вбегает начальник станции. Телеграфист потрясает ворохом телеграфных лент:
– Зиновий Петрович! А они настаивают, чтобы вы пропустили эшелон 214!
– И куда же я его пропущу! Телеграфируй, все пути забиты!
– кричит в ответ начальник станции и с тоской смотрит в окно.
Действительно, мощный железнодорожный узел в коллапсе. На всех путях военные эшелоны. На платформах броневики, пушки. Вагоны с надписями «40 человек, 8 лошадей» полны лошадей и солдат.
Начальник станции вытирает пот с лысой головы:
– Телеграфируй, Тимоша! По приказу Верховного главнокомандующего генерала Корнилова![41] У меня в гостях корпус генерала Крымова. «Дикая дивизия»![42] И убираться пока не собирается. Пусть Рогожкин пускает свои поезда через Демьянск! – он натягивает фуражку и выходит по коридорчику на пристанционную площадь. Смотрит.
Площадь забита стоящими на коленях казаками – мусульманами из «Дикой дивизии». Это совершается намаз.
Сзади начальника возникает опять телеграфист с лентой телеграммы:
– Зиновий Петрович! А они опять…
– Тихо! – обрывает его начальник станции шепотом, – Видишь, молятся. Уважение поимей!
– И долго они у нас будут это…? Стоять? – тоже переходит на шепот телеграфист.
– А черт их знает, – отвечает начальник станции. – Генерал Крымов[43] поехал в Петроград к Керенскому. Видать, ультиматум повез от генерала Корнилова.
– Да чего там тянуть?! Вперед! По коням! Опять же станцию освободят.
– Не-е-ет… Генералы наши русские люди. А русский человек, Тимоша… Он до-о-олго запрягает…
31 августа (13 сентября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Мариинский дворец. Приемная
Председателя Временного правительства Керенского.
День.
В приемной адъютант генерала Крымова и два офицера в форме туземной дивизии. Газыри, папахи, кинжалы.
И еще там топчется полковник Самарин.[44]
В приемную входит Терещенко.
– Александр Федорович свободен? – спрашивает он секретаря.
– Никак нет-с! У них генерал Крымов. Просили не беспокоить.
С грохотом распахиваются двери кабинета. В приемную вылетает разъяренный генерал Крымов. За ним семенит Керенский, приговаривая:
– Вы меня не так поняли, генерал. Я наоборот…
– Я вас прекрасно понял, гражданин Керенский! – орет генерал – И мне плевать на твоих прокуроров! Смотри! – он тянет Керенского к окну. Показывает.
Петроград. У входа в Мариинский дворец.
День.
Стоят машины эскорта генерала Крымова. Два грузовика казаков Дикой (Туземной) дивизии. Все вооружены до зубов.
Петроград. Мариинский дворец. Приемная
Председателя Временного правительства Керенского.
День.
– Так что ты мне, гражданин Керенский, не балуй! – продолжает Крымов, – Скажу своим чеченам. Враз порвут в клочья! – он натыкается на Терещенко: – Прости, Михал Иваныч, не заметил.
– Что случилось, дорогой Александр Михайлович? – Терещенко жмет руку генералу, – Может, я могу чем-то быть полезен?
– Да ну… Не такое видывали, – обнимает его Крымов, – Ты ж у нас по иностранным делам. А тут внутренние. Так что я уж сам! Скажи поклон маменьке, Марго, сестричке, – он резко разворачивается к Керенскому: – И зарубите себе на носу, «штафирки»! Приказ генерала Корнилова для меня никто не отменял! Третья кавалерийская бригада Туземной дивизии уже в районе Гатчины! Останавливаться, крысы, я не намерен! Возвращаюсь в войска и продолжаю движение на Петроград. Вот только заскочу на пять минут с семьей повидаться, – поворачивается к бледному полковнику Самарину, ожидающему пощечины: – Да, братец, гавном ты оказался… Не боись! Бить не буду. Но уж не обессудь, руки больше никогда не подам.
Генерал Крымов резко разворачивается и, звеня шпорами, выходит из приемной. Бледный Керенский смотрит ему вслед.
Петроград. Мариинский дворец.
День.
Большой светлый коридор. Генерал Крымов в сопровождении адъютанта и казаков проходит мимо стоящего у окна человека. Это гауптман.
Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.
Возле дома. День.
Автомобиль генерала и грузовики эскорта с казаками у подъезда дома.
Горничная и кухарка в белых передниках ставят на капоты авто большие подносы бутербродов с рыбой и колбасой:
– Господин генерал передал перекусить. Он просил сказать. Это… – пытается вспомнить горничная, – Слово я забыла. О! «Халяль»!
Казаки улыбаются, подмигивают женщинам, берут бутерброды, с интересом оглядываются по сторонам. Незнакомый для них, горцев, мир: трамваи, многоэтажные дома, мальчишки-газетчики, барышни…
Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.
Подъезд дома и квартира генерала Крымова.
День.
Горничная и кухарка возвращаются в парадное. Поднимаются к дверям квартиры генерала Крымова на втором этаже.
За ними увязывается мужчина в униформе электрической компании:
– Простите, дамочки, квартира номер 8? Правильно? У нас вызов. Короткое замыкание! – вместе с женщинами он входит в прихожую. Это уже знакомый нам подручный гауптмана – матрос Лёха.
– Стойте здесь! Сейчас позову барыню, – говорит горничная и вместе с кухаркой исчезает в глубине квартиры.
В приоткрытую дверь столовой видны дети, радостно бегающие вокруг генерала Крымова. Все, вместе с адъютантом генерала, пьют чай. Одна из дочек играет на рояле.
Лёха осторожно приоткрывает входную дверь и из парадного в квартиру просачивается маленького роста мужчина в черном костюме. Он тихо растворяется в темноте большой квартиры.
