Ефим Гальперин - Бешенство подонка
– Сразу не подходить, – просит Рутенберг. – Пусть он выйдет на привокзальную площадь.
Подходит поезд. Из вагонов выходят пассажиры. На них внимательно смотрят агенты.
Пустой перрон. Рутенберг проходит вдоль вагонов. К нему подбегает ротмистр. Разводит руками.
4 сентября (17 сентября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Улицы. День.
Мальчишки-газетчики снуют между прохожими и выкрикивают:
– За отсутствием улик Троцкий и Рошаль выпущены на свободу! Газета «Новое время»! Только у нас! Специальный выпуск! Троцкий на свободе!
Петроград.
Возле ворот тюрьмы «Кресты».
Из ворот выходят выпущенные на свободу Троцкий, Рошаль, Коллонтай, Бубнов и другие. Кучка демонстрантов, размахивающих красными флагами. Крики «Ура!».
Иоффе и Троцкий обнимаются. Иоффе набрасывает на плечи Троцкого легкое пальтецо:
– Накиньте, Лев Давыдович. Ведь сажали вас летом, а уже осень.
Троцкий становится на принесенную тумбу и произносит речь.
На углу стоит автомобиль. Оттуда за происходящим наблюдает гауптман.
4 сентября (17 сентября по новому стилю) 1917 года.
Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.
Открытая веранда на фоне Альп.
Утро.
Сеанс воздухолечения. Ленин сладко спит в гамаке.
Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.
Кабинет профессора Адлера. Утро.
На спящего Ленина из окна кабинета смотрит Мирбах. Потом он возвращается к столу:
– Кстати, профессор, – говорит он Адлеру, – вам привет от Иоффе. Адольф Иоффе. Ваш бывший пациент и большой фанатик психоанализа. Именно он рекомендовал вашу клинику.
– Как же, отлично помню! Светлая голова! И где он сейчас?
– В России. Лекции, практика. Продвигает в жизнь ваше учение.
– Ну, не надо! Я всего лишь скромно оппонирую Фрейду. По поводу же вашего протеже… Пастора Рихтера? Ведь так по документам? Правильно?
– Правильно. Пастор Рихтер из Венгрии, – кивает Мирбах.
– Курс лечения завершен. Состояние стабильное. Выписываем. Что же до клинической картины. Очень неустойчивая психика, масса всяческих фобий. Подозрительность, склонность к патологической интерпретации событий. Повышенная оценка собственного предназначения. Агрессивность, вспышки гнева… Предполагаю изменения в височных долях. Основанием для этого моего суждения наблюдаемая у пациента ярко выраженная гиперграфия. Погашение возбуждения писаниной. Обычно в таких случаях это галиматья, но изредка бывает и какой-то удобоваримый текст, – продолжает профессор, – Он, действительно, читаемый автор? Я пытался осилить его труд «Материализм и эмпириокритицизм». Смесь ученичества и невежества неофита. Хотя, может перевод плохой? Тут вот в ходе лечения мне пришлось наблюдать процесс написания им книги. Что, пастор еще не хвастался вам? Чистой воды компиляторство. Весь его вклад – это попытки соединить по смыслу цитаты из книг двух каких-то экономистов. Да, еще очень важно! У пациента органические изменения. Запущенная форма сифилиса. И эпилепсия с детства. А ко всему этому пациент пережил очень сильный испуг.
Перенапряжение запустило процесс деградации личности. Развилась мания преследования. Ему всё время кажется, что его закалывают штыками. Только так. Не стреляют, не отравляют, а именно штыками. В живот. Причем триггером невроза стала встреча с человеком по фамилии… Славянская фамилия. Турчнкин, Тереченкин, Терещенко…
Мирбах записывает варианты фамилии.
– Как долго он продержится? – Граф Мирбах показывая на голову. Мол, мозги?
– Ну, года четыре. А потом резко… – профессор чертит рукой в воздухе крутую нисходящую кривую.
– Нам этого хватит, – по-хозяйски резюмирует граф Мирбах.
Профессор Адлер задумчиво смотрит на него. Это взгляд врача. На пациента. Неужели профессор Адлер обладает даром предвидения?
Дело в том, что спустя всего десять месяцев всесильного графа Мирбаха не станет. И приложит руку к этому именно Ленин. И случится это всё вот так:
ФЛЕШФОРВАРД:
6 июля 1918 года. 14:45.
Москва. Денежный переулок, дом 5.
Посольство Германии в Советской России.
Малая приемная.
День.
Граф Мирбах, вальяжно развалившись в кресле, дочитывает какой-то документ.
За его спиной стоят советник посольства доктор Курт Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Леонгарт Мюллер.
Перед ними на стульях сидят двое. Один с густой черной шевелюрой, одет в черный пиджачный костюм. Это Блюмкин. Второй рыжеватый, с маленькими усами, худощавый, в коричневом костюме, под которым видна цветная косоворотка.
– Мы ведь пришли к вам, господин посол, потому что через день дело вашего родственника может быть уже поставлено на рассмотрение трибунала, – говорит Блюмкин.
Видно, что посетители нервничают. Усатый всё время вытирает лоб платком, а Блюмкин всё время поправляет галстук.
– Ну, что ж. Суть вопроса мне ясна, – произносит Мирбах и встаёт. – Не уверен, что это мой родственник, но… Я позвоню господину Ленину сегодня же.
Говорит он это уж как-то очень по-хозяйски и отдаёт документ Блюмкину.
Тот открывает свой портфель, но вместо того, чтобы положить туда документ, достаёт револьвер и палит в Мирбаха. Три выстрела. И все три мимо.
Усатый выхватывает гранату. Бросает её. Мирбах падает, но граната не взрывается.
Блюмкин уже в полной прострации подхватывает упавшую гранату и со всей силой бросает её об пол рядом с лежащим Мирбахом.
Грохот. Яркая вспышка. В воздух взлетают, ноги, руки, голова. Части того, что только что было графом Мирбахом.
6 июля 1918 года. 18:45.
Москва. Денежный переулок, дом 5.
Посольство Германии в Советской России.
Малая приемная.
День.
Да, буквально четыре часа спустя в ту же малую приёмную, закопчённую взрывом, где лежит уже в гробу посол Германии в Советской России граф Мирбах, входят Ленин, Свердлов и министр иностранных дел Советской России Чичерин.
В соответствии с правилами дипломатического протокола, они, отдавая почести, застывают в минуте молчания.
Потом Ленин произносит речь на немецком языке:
– Правительство Советской России приносит германской стороне извинения по поводу случившегося внутри здания посольства, то есть на неконтролируемой советским правительством территории. Конечно, дело будет немедленно расследовано, и виновные понесут заслуженную кару. Прошу учесть мои личные соболезнования.
Ленин, Свердлов и Чичерин выходят.
6 июля 1918 года. 19:25.
Москва. Денежный переулок, дом 5.
У входа в Посольство Германии в Советской России.
День.
Ленин, Свердлов и Чичерин садятся в шикарный кабриолет «Роллс-Ройс». Отъезжают.
– Когда я с Радеком готовил эту речь, то в этом месте «Прошу учесть мои личные соболезнования», – смеется Ленин, – я хотел сказать «Mitschuld», а надо с грустью произнести «Beileid».
Поясняет Свердлову:
– «Beileid» это «соболезнование». A «Mitschuld» означает «соучастие».
КОНЕЦ ФЛЕШФОРВАРДА.
4 сентября (18 сентября по новому стилю) 1917 года.
Австрия. Курорт Бад Гаштайн. Клиника.
У входа. Утро.
Всё это случится потом. А пока:
Солнечно. Чемодан Ленина грузят в багажник. Ленин, бережно прижимая к груди небольшой пакет, садится в машину. Пациента провожает сам профессор:
– Счастливого пути, господин пастор. Успехов вам! – Профессор Адлер смотрит вслед удаляющемуся авто.
КОММЕНТАРИЙ:
Адлер Альфред умрет неожиданно в мае 1937 года в Шотландии. Официальная версия смерти – сердечный приступ. Его дочь Валентина и ее муж, жившие в СССР, будут тогда же арестованы и осуждены за троцкизм. В 1942 году Валентина умрет в лагере.
Автомобиль движется вниз по серпантину. В машине рядом с Лениным на заднем сидении граф Мирбах.
– А вы меня обманывали, герр Мирбах, – говорит укоризненно Ленин, – Нехорошо. В апреле вы говорили, что всё случится в две недели. От меня требуются только выступления и призывы. А в июле… Мол, всё готово. Теперь вы мне говорите про октябрь. Но ничего. Не с пустыми руками еду. – Ленин нежно прижимает к груди рукопись. Все 85 листов. – И название дал я книге отличное. «Государство и революция».
Мирбах кивает.
Город Могилев. Вокзал.
Ставка Главнокомандующего русской армией.
Утро.
Заканчивается визит послов стран Антанты. Играет оркестр. Блики солнца на трубах, на клинках шашек почетного караула. Послы жмут руку генералу Духонину.[48]
Суета погрузки. Генерал и Терещенко стоят у вагона.
– Спасибо вам, Михаил Иванович! – говорит Духонин. – Эти послы ну просто замучили. Особенно этот француз. Скажи, да скажи. А что говорить?! Я боюсь, что моя власть простирается разве что до конца этого перрона. И даже в этом я не уверен. Вата! Если бы не вы с вашим шармом и умением уводить разговор, я бы не выкрутился.
