Юрий Торубаров - Далекий след императора
— Боярин — это лучший. Воин, воевода, градодержатель. Это видный, приметный, славный человек. Гляжу я на тебя, Егор, и вижу, что-то в тебе есть. Но только дома, — он отошёл, чтобы вернуться на место. Усевшись, продолжил: — только дома для тебя этот путь закрыт. Ты меня понимаешь? — на Егора смотрят немигающие глаза.
Егор о чём-то задумался, потом ответил:
— Понимаю! — и вздохнул.
Почему-то вздохнул с каким-то облегчением и боярин. Поднялся.
— А если понял, пойди и скажи своим, чтобы ехали без тебя. Тебя, — подошедший хозяин ткнул парня в грудь, повторив, — ожидает Мезень и Печора.
Что из себя это представляет, он даже не мог и подумать: ни разу даже не слышал этих названий. Но понял, что это далеко не то, чем он занимался до этого.
Глава 4
Камбила долго пробирался по узкому, местами обвалившемуся проходу, прежде чем оказался в густом, непроходимом лесу. Выбравшись на поверхность, он с трудом верил, что вторично остался жив. Сколько раз за его спиной гремела обрушившаяся земля! А окажись он там в это время... Но об этом не хотелось думать. Всё! Он жив. Жив! Как хотелось ему крикнуть это во всю мощь своей глотки! Только тут он понял цену жизни. Теперь он вновь увидит дорогую его сердцу Айни, её искрящиеся, добрые глаза, застенчивую улыбку. Почует манящий, притягивающий запах её волос, услышит звенящий, как серебряный колокольчик, голосок.
— Милая Айни! Я иду к тебе. Ну и что, пусть ты и наполовину русская. Да кто сейчас помнит, как твою мать маленькой девочкой, после успешного похода на Русь, привёл к себе в дом молодой Юбол, уважаемый всеми прусс. Его древний род свидетельствует о его благородном происхождении. Разве он виноват, что его первая жена не могла подарить ему наследника? Когда пленница подросла и превратилась в очаровательное создание, она принесла Юболу кучу детей. Вот он и взял её в законные жёны. Да разве и в нашем роду матери не были литовками? Нет, про Айни никто ничего плохого не скажет.
Ему, лесному человеку, определить дорогу к дому потребовалось одно мгновение.
— Домой!
И он, как молодой жеребчик, двинулся вперёд. Его не могли остановить ни непроходимые чащи, ни глубокие овраги. Неудержимая сила тянула его к своему очагу, к той, которая ждала его с утра до ночи, глядя во все глаза на пустынную дорогу. Но чем ближе он был к дому, тем сильнее в его душе вместо ожидаемой радости стало проявляться странное чувство какого-то беспокойства, неуверенности и даже... виновности. Они незаметно зародились и росли с каждым шагом.
А всё началось с того, когда, поняв, что ему больше ничто не угрожает, он вдруг вспомнил о Руссингене. Как же он ушёл, ничего не узнав о брате! Он даже пытался себя успокоить, что Руссинген был старшим и в какой-то мере должен был о нём заботиться. Разве он виноват, что Маргер оставил его при себе, послав Руссингена на южную стену? Среди болот, на которые она выходила, это было более безопасное место. Не виноват он и в том, что князь отправил его домой. Да разве в той сумятице мог он хоть на шаг отойти от Маргера, который бился в самой гуще сражения. И разве для этого было время, когда они трое суток не выпускали из рук оружие. Так что прости, брат, не я принимал решение о спасении. Броситься искать тебя? Но вражина была на пороге. Идти на них — верная смерть. Да, он был прав, этот князь, то была моя земля. Но он показал, как надо любить её. Да, это всё правильно! Но что он скажет отцу?
И вот средь чащи мелькнули родные стены. Вот и ворота. Стоит просунуть руку, найти колотушку — и ты дома. Дома! И всё же ноги не несли его к родному очагу. Он тяжело опустился под густой елью на её мягкую игольчатую постель и, прислонившись к могучему стволу, задумался. Он рвался сюда всей душой, и оставалось сделать лишь шаг, конец его скитаниям. Но тут перед глазами вставал суровый взгляд холодных, осуждающих отцовских глаз: «Почему бросил брата?» А мать? Как взглянет она на своего сына, который чудом остался жив? Он не боялся смерти, не прятался от неё. Но она пощадила его. А мать? Что подумает она? Поймёт ли сына? Незаметно начал накрапывать дождь. Пока ель не набралась воды, капли Гланда не достигали. Но это был надоедливый, всепроникающий ситничек. И вот он почувствовал, как холодные струйки побежали по его спине. К утру он так промок, словно окунулся в реку. Похолодало. Оставаться на месте было невмоготу и идти к себе... тоже тягостно. Дома-то, наверное, тепло. А что так бешено лает собака? Уж не чужие ли в доме? Но не слышно никаких голосов.
Промучившись ночь, так и не решившись на последний шаг, он, утомлённый блужданием, заснул. Его разбудили. Кто-то тряс за плечо. Открыв глаза, он ничего не понял, Сумрак сковал лес. Только слышно, как рядом повизгивает какое-то животное. Как это похоже на его Стрелку!
— Эй! — услышал он. — Кто ты будешь?
— Я? — отстраняя ветви, он поднялся. — Я... Гланда.
— Гланда? — человек отшатнулся.
Зато собака бросилась ему на грудь.
— Стрелка, Стрелка! — вскричал Камбила.
— Молодой хозяин?
— Ютон, ты? — вместо ответа прозвучал вопрос.
— Я, хозяин! — услышал он радостный ответ. — Пошли, хозяин, в дом. Там тебя все заждались.
Какие простые слова: «Все заждались»!.. Но как они согрели душу, подстегнув к принятию решения.
Пока шли, Ютон рассказал, как Стрелка ещё с вечера норовила вырваться за ограду. Когда ей этого сделать не удалось, она стала бросаться на стену с ожесточённым лаем. Как её ни отгоняли, она не уходила. Поутру Дивон, поняв, что собака ведёт себя так неспроста, приказал слуге сходить и выяснить, не случилось ли что.
— Я бегом отправился выполнять повеление хозяина. И вот, благодаря Стрелке, нашёл тебя.
Камбила взял острую морду собаки в руки и принялся её целовать. Она наградила его радостными прыжками, счастливым повизгиванием.
Увидев Камбилу одного, семья встретила его глухим, угнетающим молчанием. В нём Гланда уловил их вопрос: «Где брат?» О! Если бы он знал... Они так и не заговорили. Для Гланда это было невыносимо. Лучше бы они его стали ругать, бить и... даже судить. Хотя за что? За то, что он остался живым. Но так распорядились боги! Он готов был пойти на их суд. Только вечером, уходя к себе в опочивальню, отец остановился около него и, не глядя в глаза сыну, грубоватым голосом сказал три слова. Но они были какими-то загадочными:
— Отдыхай, набирайся сил!
«Набирайся сил? Для чего? Или будет всё же... суд?» — думал он. И так прошло несколько дней. Они были какими-то неопределёнными и раздирали Камбилу душу.
Это угнетающее молчание было нарушено внезапно появившимся в их сельбище[14] тевтонским посланником. Это была не простая птица, а сам граф Конрад Фон Вернер, рыцарь. Это говорило о том, что у него была довольно ответственная миссия. Дивон знавал его, и сердце дрогнуло. Не показывая вида, он дружелюбным жестом пригласил его в хоромы. Они вдвоём прошли в светлицу.
Усевшись поудобнее, всем видом демонстрируя своё превосходство, он начал с того, что, не спуская глаз с большого боярина, заявил ему:
— Ваш сын, Руссинген, находится у нас в плену. Он нарушил наш договор... — при этом слове у Дивона промелькнуло в голове: «Какой договор? Я с ними никаких договоров не заключал», — а тот продолжал: — о том, что вы не будете помогать литовцам. Однако ваш сын нарушил его. Правда, он тяжело ранен. Мы его лечим, и он выздоравливает. Наш Великий магистр, человек доброй души, прощает его поступок. Но не может не потребовать с вас возвращения тех затрат, которые понесёт наш небогатый орден. «Бедные!» — ехидно подумал Дивон и пытливо посмотрел на рыцаря. Тот понял его взгляд и, отведя глаза, сказал:
— Вы должны пять тысяч танат[15].
— Пять тысяч? — сорвалось с сдержанного Дивона.
— Да, — кивнул головой посланец и застучал пальцами по столу.
Хозяин на это ничего не ответил, а предложил непрошеному гостю отдохнуть с дороги. Рыцарь, приняв это за хорошую весть, с радостью согласился. После отдыха, в сопровождении Дивона, рыцарь направился в едальню. Хозяин, услышав за спиной шаги и пропустив гостя вперёд, остановился на пороге и оглянулся. К нему приближался Камбила. Ему очень хотелось услышать о брате. Но отец зыркнул так, что тот вернулся назад. Выбрав удобное время, Камбила сумел шепнуть отцу, чтобы тот задержал гостя до вечера. Дивон вначале непонимающе взглянул на сына, потом его озарила догадка: «Гланда хочет выследить гостя!». Посуровевшее лицо Дивона расплылось в улыбке. Сын понял, что отец одобрил его решение. При вторичной встрече с тевтонцем боярина было трудно узнать. Из сурового, жёсткого человека он вдруг превратился в обаятельного, гостеприимного хозяина.
— Я давно хочу установить добрососедские отношения с магистром, — начал он разговор медовым голосом, — хочу пригласить его к себе.
От такого резкого изменения хозяйского тона тевтонец заёрзал на ослоне[16] и почему-то часто заморгал, словно захотел заплакать. И совсем растаял, когда Дивон сказал:
