Эптон Синклер - Зубы Дракона
Два счастливых представителя зажиточных классов, приветствовали пять своих близких друзей на железнодорожной платформе. Там все знали, кто такие Бэдды. А также знали, что те, с которыми они обнимаются и целуются, смеются и весело болтают, должны быть такими же богатыми и знаменитыми, как они сами. Приятная вещь иметь друзей, которых вы можете любить и ценить, и которые будут любить и ценить вас. Приятно иметь виллы, легковые автомобили и яхты. Но многие люди их не имеют и не имеют таких дорогих друзей. Они осознают себя скучными и никчемными и чувствуют себя одинокими. Они будут стоять и смотреть, с грустной завистью на поведение представителей удачливых классов в тех немногих случаях, когда последние снисходят проявлять свои чувства на публике.
Йоханнес Робин был идеальным символом человека, который познал, как использовать свои возможности в этом мире. Его черное пальто было пошито из лучшей ткани с шелковой подкладкой. Его черная шляпа была типа Хомбург [6]. У него были аккуратно подстриженные маленькие черные усы и бородка — эспаньолка. На его изящных кожаных дорожных сумках было множество этикеток. Его манеры говорили о спокойном самообладании. Его голос, казалось, ласкает вас. Все в нем было идеально правильным. Он добивался совершенства в теле и уме и знал, как представить их остальному миру. Вы никогда не услышали бы от него: «Посмотрите на то, что я, Йоханнес Робин, добился». Нет, он скажет: «Что за замечательная цивилизация, которая позволила ребенку, сидевшему на грязном полу лачуги в гетто и читавшему древние еврейские тексты, почесывая свои блошиные укусы, в течение сорока лет сделать столько денег!» И он мог бы добавить: «Но я не уверен, что делаю это наилучшим образом. А, что вы думаете?» И это вам тонко польстило бы.
Что касается Мамы Робин, её трудно было сделать элегантной. Можно нанять наиболее умелого кутюрье и дать ему ценовой карт-бланш, но Лия, жена Яши Рабиновича, останется традиционной еврейской матерью, теперь бабушкой, немного грузнеющей каждый год, без улучшения акцента голландского, немецкого или английского языков, на которых она говорила. Всё, что она имела, было добротой и преданностью, а если этого вам было не достаточно, то поищете недостающее в другом месте.
Современная практика легких разводов и повторные браки затрудняют работу специалистов по генеалогии. Ланни устал объяснять окружающим о своих двух сводных сестрах и решил называть их сестрами, и пусть другие сами разбираются в этом. Имя Марсе-лина Дэтаз даёт понять, что его носительница была дочерью художника, который был убит в последние месяцы войны. Также можно было догадаться, что Бесси Бэдд Робин приходилась дочерью отцу Ланни в Новой Англии. На этом суровом и скалистом побережье ее предки завоевали право на трудную и честную жизнь. Так Бесс была высокой и имела тонкие четы лица, и в них читалась добросовестность. Ее прямые каштановые волосы были стрижены, и она носила простые одежды, в которых стилисты позволили бы посещать публичные места. Ей было двадцать два года, и она была замужем четыре года, но отложила рождение детей из-за своей решимости аккомпанировать Ганси в той манере, какой он хотел.
Очень трогательно было видеть, как она следила за каждым его шагом и руководила им так же, как ее мать вела домашнее хозяйство. Она носила его скрипичный футляр и не позволяла ему брать в руки чемодан. Его тонкие и мощные пальцы должны перебирать скрипичные струны и водить смычком. Ганси был деталью механизма, производящего звуки. Когда они отправлялись на гастроли, его одевали и выводили на сцену, а затем раздевали и отвозили в отель и укладывали в постель. Лицо молодого еврейского святого, эмоциональные темные глаза и очарование Ганси воплощались в звуки, выводили дам из себя. Они слушали его, сложив руки вместе, кидались на сцену и бросились бы к его ногам, не говоря уже о нём самом. Но это могло случиться только под пристальным и бдительным взглядом внучки пуритан, у которой была готова формула для таких случаев: «Я делаю всё для моего мужа, что он потребует, абсолютно всё».
Другими членами компании были жена Фредди Робина и ее ребенок, мальчик на месяц старше маленькой Фрэнсис. Фредди находился в Берлинском университете в надежде получить степень в области экономики. Рахель, серьезная и добрая девушка, могла петь меццо-сопрано в хоре яхты. Также она была первым голосом в хоре. С двумя фортепиано, скрипкой, кларнетом и губной гармошкой мистера Дингла, они могли плыть в Средиземном море в безопасности в состоянии заглушить голоса любых сирен, которые еще могли сидеть на его скалистых берегах.
VIIЕсли музыка — пища любви, играйте! Они собрались в студии Ланни на Бьенвеню, которая был построена для Марселя и в которой он написал свои лучшие работы. На стенах весели несколько его работ, и около ста хранились в задней комнате. Большой рояль Ланни купил для Курта Мейснера, и он на нём играл в течение семи лет, прежде чем вернулся в Германию. Студия была уставлена книжными шкафами с библиотекой двоюродного прадедушки Ланни. Здесь были все виды воспоминаний мертвых и надежды живых. В ящиках лежали музыкальные партитуры, в которых были воплощены и сохранились оба вида человеческих сокровищ. Ганси и Бесс играли большой концерт Чайковского, который так много значил для них. Ганси исполнил его во время своего дебюта в Карнеги-холл, где его слушателями были Бесс и ее родители, и который являлся решающим моментом для озабоченных молодых влюбленных.
На следующий вечер они направились в поместье «Семь дубов» встретить утончённую компанию из наиболее фешенебельной публики, которая еще не покинула Лазурный берег. Пошла вся семья, в том числе Ирма и Рахель. От Бьенвеню было только пятнадцать минут езды, так что молодые кормящие мамы могли иметь три с половиной часа музыки и общественной жизни, но они не должны увлекаться. Обе подбодряли друг друга, делая жизнь молочного скота немного более терпимой. Подвиг, который они совершали, считался ярким, но безобидно эксцентричным. О нём сплетничали дамы. Старшие шепнули об этом своим мужьям, но младшие молчали, не желая забивать себе этим голову. Не надо Руссо в нашей семье, спасибо!
Ганси и Бесс играли Испанскую симфонию Лало, композицию, которую приветствовали слушатели и которая должна быть в репертуаре каждого виртуоза. Меланхолическое и медленное анданте, над которым могут вздохнуть дамы, скерцандо, под которое молодые сердца могут танцевать на усыпанных цветами лугах. Это выступление не было праздником для Бесс, которая не была уверена, что она была достаточно хороша для этой привередливой компании. Но она получила свою долю комплиментов. Ланни, кто хорошо понимал музыку, разглядывал аудиторию, желая понять, что она чувствует и что скрывается за хорошо скроенными масками. Что для них означал полёт гения, эти непрекращающиеся призывы к человеческому духу, эти неустанные побуждения к восторгу? Чьи ноги были достаточно быстры для бега по этим лугам? Чья энергия была достаточно высока, чтобы запрыгнуть на эти вершины гор? Кто скорбел над этими умирающими мирами? Кто прошел в этих триумфальных шествиях, празднуя рождение новых эпох?
Тридцатилетний Ланни Бэдд пришел к пониманию своего мира и уже не строил никаких иллюзий, касающиеся дам и господ, собравшихся на музыкальном вечере. Крупные и упитанные матроны, играющие весь день в бридж, проводящие много времени в выборе тканей, украшенных драгоценными камнями тапочек, ожерелий, брошей и тиар, чтобы создать величественный ансамбль, которые сделали бы их ноги сказочными хотя бы в их воображении. Какие слезы они могли пролить над потерянными надеждами человечества? Здесь присутствовала приятельница Бьюти мадам де Сарс вместе с двумя дочерями брачного возраста и обожаемым единственным сыном, который растратил их состояние в игорных домах. Ланни сомневался, что любой из их семейства думал о музыке.
А эти господа в черных пиджаках и снежных манишках, в которые их лакеи помогали им облачиться, какое смятение чувств и восторг тронули их души сегодня? Они все уже хорошо отобедали, и несколько из них выглядели сонливыми. Другие фиксировали свои взгляды на гладких голых спинах дам, сидевших перед ними. Рядом с музыкантами сидел граф Хохенштауфен, немецкий финансист с моноклем, довольно улыбавшийся на протяжении всего волнующего финала. Йоханнес Робин сказал Ланни, что граф только что вернулся из офиса брокера, где получил цены закрытия биржи в Нью-Йорке. В этом апреле 1930 года поведение биржи характеризовалось, как «малый бычий рынок». Снова отметился рост, и спекулянты были полны энтузиазма. Преобразовал ли граф бешеные пассажи Ганси на скрипке в движение акций и облигаций? Тем не менее, может быть, и здесь был кто-то, кто это понял. Какое-то одинокое сердце, которое спрятало свои беды и жило в тайном внутреннем счастье. Кто-то, кто сидел, молча, и был погружён в свои мысли после выступления, стесняясь подойти к музыкантам и поблагодарить их. Кто выходил после выступления со свежей надеждой за мир, в котором такое очарование было воплощено в звуке. В любом случае, Ганси и Бесс отдали свой долг хозяйке, седой гранд даме, которая всегда будет для них замечательной, потому, что это в её поместье недалеко от Парижа они встретились и открылись друг к другу.
