Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Наннерль, я тебя не люблю, – сказал Вольферль, – Больше всех на свете я люблю вас, Папа, и Маму тоже, а потом господина Шахтнера и боженьку.
Леопольд залюбовался сыном – настоящий принц: разрумянившиеся от волнения щеки, гладкая, чистая кожа, светлые шелковистые кудри, пухлый рот, открытый лоб. Он знал, что смешно протестовать против общепринятых обычаев, и все же ему страстно хотелось оградить свою семью от свойственной аристократам бестактности и пренебрежения к людям. А тут еще подошел этот глупец Лолли и заявил:
– Вашим детям следовало бы поехать в Италию, Моцарт. Им нужно поучиться у настоящего маэстро.
Леопольд не стал отвечать коротышке болонцу. Одна мысль доверить кому-то обучение своих детей казалась ему невыносимой. И кто бы говорил – Лолли, который дирижировал так плохо, что его и повесить мало. Леопольд мог привести массу причин своей неприязни к вице-капельмейстеру.
В тот вечер Леопольд сам уложил Вольферля спать. Тут он допустил отступление от правил: ребенка надо наградить за хорошую игру, сказал он Анне Марии. Он поставил Вольферля на стул, чтобы надеть на него бумазейную ночную рубашку, и спросил:
– Понравилось тебе играть для архиепископа?
– Так себе. Он ведь ужасно старый, правда, Папа?
– Старый?
– Он все время клевал носом. А у него много часов? Пока я играл, он все время смотрел на часы.
– Очень много. – Леопольд вдруг разозлился, вспомнив, что его светлость не дал ему за концерт ни единого гульдена.
– А он любит музыку? Может угадывать ноты, как я?
– Сомневаюсь.
– А он знает, сколько всего нот, и в каком порядке их надо играть, и сколько времени держать одну ноту?
– Нет.
– А на клавесине его светлость умеет играть?
– Совсем не умеет.
– Тогда почему же все его слушают? Леопольд пожал плечами.
– Вольферль, ты любишь Папу?
– Да! Сначала боженьку, потом вас.
Мальчик пропел мелодию собственного сочинения, которая толькo что пришла ему в голову:
– Оранья фигата фа, марина гамина фа. – Какие чудесные звуки, думал он и, увидев, что Папа повеселел, поцеловал его в копчик носа и пообещал: – Папа, когда вы станете стареньким, как архиепископ, я посажу вас под стеклянный колпак, чтоб и ветерок не дунул – тогда вы всегда будете со мной, и я буду вас почитать.
Леопольд так растрогался, что не мог ответить: слезы навернулись на глаза. Нет, он не лицемерил перед его светлостью. Дети и впрямь посланы ему самим богом. Им нужно помочь расправить крылья. Он подождал, пока мальчик заснул, а потом долго стоял у окна и смотрел на темную улицу, думая о том, что принесет Вольферлю будущее.
5
В ожидании решения архиепископа Леопольд пришел к выводу, что в одиночку достойного будущего себе не обеспечишь. Прошло несколько недель, а от его светлости вестей так и не поступало, казалось, он совсем забыл о концерте, который дали дети. Обычно, когда Леопольда одолевала тревога или грусть, он устраивал музыкальный вечер. Вот и на этот раз он пригласил Шахтнера, Буллингера и Хагенауэра послушать несколько трио, написанных его коллегой скрипачом Венцелем Гебельтом.
Молодой музыкант, только что принятый в придворный оркестр, считал господина Моцарта лучшим скрипачом и педагогом в Зальцбурге и очень хотел узнать его мнение о своих сочинениях.
Перед началом концерта Анна Мария устроилась с шитьем в уголке, Наннерль в кухне помогала Терезе печь торт и варить кофе для гостей, а Вольферля Леопольд усадил возле клавесина, строго наказав никому не мешать. Но когда они собрались играть: Леопольд – первую скрипку, Шахтнер – вторую и Венцель – третью, Вольферль стал упрашивать, чтобы ему разрешили принять участие в концерте, на что Леопольд сурово сказал:
– Ты же никогда не учился играть на скрипке. А не учась, играть нельзя.
– Чтобы играть вторую скрипку, вовсе не надо учиться.
– Ты говоришь глупости. Будешь нам мешать, я сразу велю уложить тебя в постель. Довольно. Ты плохо себя ведешь!
Вольферль залился слезами, он плакал так, что казалось, у него от горя разорвется сердце.
В первый момент Леопольд хотел наказать сына, но, вспомнив, что обычно ребенок беспрекословно его слушается, сдержался. Шахтнер обнял Вольферля и ласково сказал:
– Прежде ты должен научиться играть. Сиди тихонько и слушай внимательно, понемногу и научишься.
Ласковые слова Шахтнера остановили поток слез, и Вольферль возбужденно спросил:
– И тогда я смогу играть? Следующее трио?
– Это уж как Папа скажет. А теперь будь паинькой и больше не мешай. Ты же знаешь, что мы тебя очень любим, а Папа больше всех.
Все закивали, и Вольферль умолк. Однако при первых же звуках трио на круглом личике Вольферля отразилось изумление. И вдруг он выпалил:
– Господин Шахтнер, ваша скрипка расходится с ними па четверть тона.
Шахтнер вопросительно взглянул на Леопольда, но тот только пожал плечами.
– Как же вы не слышите, господин Шахтнер? – Вольферль был в растерянности. Для него музыка была чем-то одушевленным, и он не понимал, почему они не воспринимают ее так, как он?
Трио начали сначала, и снова Вольферль прервал:
– Вот здесь, здесь – на четверть тона. – И Леопольд изумленно подтвердил:
– Он прав.
– На четверть тона, – уверенно повторил Вольферль. – Я же сказал вам, Пана. Позвольте мне сыграть? Я не собьюсь.
Шахтнер сказал:
– Пусть играет вместе со мной. А Буллингер добавил:
– Если он действительно так талантлив, как вы утверждаете, это для него не трудно.
Ну, это уж слишком, раздраженно подумал Леопольд. Однако отступать было поздно. И унизительно.
– Играй вместе с господином Шахтнером, – сказал он, – только тихонечко, чтобы не мешать.
И Вольферль, бережно держа миниатюрную скрипку, полученную в подарок от Леопольда после выступления во дворце архиепископа, заиграл, точно следуя за Шахтнером. Леопольд ждал, что мальчик собьется. Но Вольферль не сбился. Наблюдая за сыном, Леопольд отметил, что Вольферль перенял у него все приемы игры на скрипке. Когда трио закончилось, раздались дружные аплодисменты.
Возбужденный и гордый, мальчик объявил, что может играть и партию первой скрипки. Однако вскоре он взял несколько неверных нот и внезапно остановился, раздосадованным собственным пиликаньем, оскорблявшим его слух, и сказал:
– Это все из-за скрипки. Мне нужна другая, Папа.
– Ты прав, – согласился Леопольд. – Завтра же у тебя будет другая скрипка, получше. – Он велел ребенку попрощаться и отослал его спать.
Но Вольферль долго не мог заснуть. Лежа в темноте с открытыми глазами, он вновь и вновь проигрывал трио в уме. Он помнил почти каждую ноту, так почему же, играя первую скрипку, фальшивил? Не удивительно, что Папа отослал его спать. И все же Папа, кажется, доволен, иначе не был бы так ласков, Непонятно, Буллингер тоже был растерян. И чтобы скрыть свое замешательство, сказал тоном, не допускающим возражений:
– Признайтесь, Леопольд, вы ведь давали ему уроки?
– Клянусь вам, нет.
– Как же он научился играть?
– Наверное, наблюдая за моей игрой. И потом я часто разрешаю ему присутствовать, когда даю уроки.
Леопольд и сам был поражен не меньше Буллингера. Никакого суждения о вещах Венцеля высказано не было, и Леопольд предложил сыграть остальные трио, что и было сделано. Только когда Тереза подала кофе и торт, Леопольд сказал:
– Венцель, ваши трио приятно и слушать и исполнять.
Он умолчал о том, что, по его мнению, они лишены содержания. Мыслью он все время возвращался к Вольферлю. Можно ли довериться друзьям? Можно ли открыть им свои сокровенные чувства? Ведь бескорыстные друзья так же редки, как чудеса света.
Пока остальные обсуждали музыкальные достоинства трио, Леопольд, глубоко тронутый сыном, ведь скрипка была его любимым инструментом, изучал друзей.
Буллингер по общественному положению стоял выше их всех. Он был духовником детей гофмейстера и имел прямой доступ к его светлости. Священник был невысок ростом, но крепок, и на его полном румяном лице нередко появлялось заносчивое выражение. Однако с теми, кто пользовался его расположением, Буллингер бывал весьма любезен, и к тому же Леопольд знал, что он любит хорошую музыку.
Шахтнер тоже был в числе тех, к кому прислушивался архиепископ. Наименьшим весом в глазах Леопольда обладал Венцель Гебельт. Сутулый, маленький Венцель не пользовался никаким влиянием при дворе. По-видимому, от застенчивости он постоянно старался всем угодить, отчего казался смешным. И тем не менее Венцель обладал одним достоинством: он недавно появился в Зальцбурге и был слишком молод и скромен, чтобы соперничать с Леопольдом.
Кого Леопольд не понимал, так это Хагенауэра – владельца дома, где они снимали квартиру, и лучшей бакалейной лавки в Зальцбурге. Хагенауэр высказывался редко и весьма скупо, однако его круглое, с мягкими чертами лицо неизменно выражало спокойствие и благодушие. Леопольд никогда не видел Хагенауэра раздраженным или рассерженным, и, что самое удивительное, Хагенауэр относился к нему с уважением, не в пример другим торговцам, для которых музыканты были немногим лучше бродяг. Но каков он на самом деле, вопрошал себя Леопольд. Человек не может быть всегда в хорошем расположении духа. Это противоречит его натуре.
