Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Шахтнер внимательно слушал. Ребенок нежно и лирично исполнял сочинение отца. Поразительно, думал Шахтнер, только лучше уж я ничего не скажу Леопольду, иначе он бог знает что вообразит.
– Правда, он прекрасно играет? – сказал Леопольд.
– У него неплохая техника, – неохотно согласился Шахтнер.
– Оп день ото дня все лучше играет. Никогда еще у меня не было такого способного ученика.
– Раннее развитие таланта таит в себе опасности.
– К Вольферлю это не относится. – Леопольд чувствовал, что его ребенок отмечен богом. Но скажи он это, Шахтнер, читавший Вольтера, поднял бы его на смех.
Вольферль окончил менуэт и заявил, что хочет сыграть концерт.
– Концерт? – Шахтнер не мог скрыть изумления.
– Кроме собственных сочинений, я даю ему играть вещи других композиторов, – пояснил Леопольд. – И раз уж он так любит клавесин, я позволил ему разучить несколько несложных концертов.
– Несложных? Наверное, что-нибудь вроде Скарлатти, Гассо или Телемана?
– Нет, они для него слишком трудны.
– Папа! – прервал их Вольферль. – Можно мне сыграть твой концерт?
Леопольд был явно польщен, но ответил твердо:
– Нет. Теперь тебе надо играть гаммы. Последнее время ты их что-то совсем забросил. Целый час, не меньше.
Вольферль огорчился, но послушно принялся за гаммы. Леопольд повел Шахтнера в гостиную. Очевидно, друг пришел сообщить нечто важное.
Однако придворного трубача занимала сейчас иная мысль.
– Почему вы засадили Вольферля за гаммы? – спросил он. – Они ему уже не нужны.
Леопольд самодовольно улыбнулся и ответил:
– Дисциплина.
– Но Вольферль и так во всем слушается вас. Лучшего ученика трудно пожелать.
– Значит, вы тоже считаете, что он не похож на других?
– Да. Он очень музыкален для своего возраста. – Шахтнер переменил разговор. – Вы слыхали, Эберлин нездоров?
– Нет. Ведь еще в прошлое воскресенье он дирижировал капеллой.
– С некоторых пор он неважно себя чувствует, по всячески скрывает свое недомогание.
– Очень печально слышать, – искренне сказал Леопольд, – Эберлин хороший композитор, пожалуй не хуже Телемана и Гассе.
– Когда умрет Эберлин, вы сможете занять его место. После него вы наш самый талантливый композитор.
– Но ведь и Лолли придворный композитор.
– Он менее талантлив.
– А как насчет моей статьи для Марпурга? Не вы ли говорили, что из-за нее я нажил себе много врагов?
– Конечно, нажили. И все же кое-кто считает, что у вас есть возможность стать новым капельмейстером. Несмотря на Марпурга. Вашу «Скрипичную школу» ценят очень высоко.
– А как насчет его светлости?
– Архиепископ Шраттенбах хотел бы послушать ваших детей.
– Откуда он узнал о них?
– Они же играли для Буллингера, Баризани, для меня, наконец. Разве вы недовольны, что это дошло до архиепископа?
– Вы все мои друзья. Я только хотел знать ваше мнение. – И, став очень серьезным, Леопольд добавил: – Это поможет мне получить место капельмейстера?
– Если их игра понравится его светлости, это докажет, что вы прекрасный педагог. Причем Баризани утверждает, будто девочка играет даже лучше брата.
Леопольд сомневался в этом, хотя Наннерль играла отлично, особенно если принять во внимание ее возраст и пол. Но мнение архиепископа решает дело. Когда господь возложил на его светлость священный сан, то облек его и большой властью. Одобрение со стороны его светлости позволило бы Леопольду осуществить план, который он вынашивал все это время. Может, Шахтнер его искренний друг?
– Мне понадобится несколько недель, чтобы подготовить достойную случая программу, – сказал Леопольд.
– Его светлость хотел бы послушать их поскорее. Ему нужно ехать в Вену.
– Чтобы подыскать там нового капельмейстера?
– Скорее всего, для того, чтобы не дать втянуть нас в войну между Марией Терезией и Фридрихом. Он гордится, что не впустил пи те, ни другие войска на территорию княжества и сумел сохранить нейтралитет.
– Сколько же времени в моем распоряжении?
– Неделя.
– Слишком короткий срок. Ведь они еще совсем маленькие
– Тогда две недели. Но не больше. Его светлость должен быть в Вене в конце месяца.
Леопольд машинально кивнул. Он понимал: выбора у него нет. Но следует быть весьма осмотрительным. Мало ли что может не понравиться его светлости.
Звуки клавесина замолкли. Обратил на это внимание Шахтнер. Он удивился: Вольферлю и в голову не придет ослушаться отца.
По всей вероятности, Вольферль разбирает какую-нибудь партитуру.
Шахтнера одолевало любопытство. Они вошли в музыкальную комнату и застали мальчика пишущим. Вольферль, стоя коленями па стуле, старательно выводил что-то пером. Несколько партитур лежало тут же на столе, но он даже: не смотрел в их сторону, макая перо в чернильницу. Мальчик был так поглощен своим занятием, что, когда на бумагу падали брызги, он просто размазывал их ладонью и продолжал работу.
– Ты чем это занят? – спросил Леопольд.
– Сочиняю концерт для клавесина. Сейчас кончу.
– Ну-ка, дай нам посмотреть.
– Нет, нот, он еще не готов.
– Позволь уж нам решить. Вольферль, дай сюда!
Ребенок нехотя повиновался. Сначала Леопольд и Шахтнер увидели одни кляксы, но постепенно разобрали поты, музыкальное построение и форму концерта.
– Взгляните, Андреас, задумано совершенно правильно! – воскликнул Леопольд.
Шахтнер кивнул.
– Только что с этим сочинением делать, оно такое труд-нос, никто не возьмется его сыграть.
– Папа, но ведь это же концерт, – сказал Вольферль. Надо сначала разучить, а потом уж исполнять.
– А ты можешь его сыграть? – спросил Шахтнер.
– Вот послушайте. – Мальчик начал играть, но играл неуверенно и вдруг остановился, рассерженный своим неумением выразить то, что ему хотелось. Однако Папа горячо поцеловал сына, прежде чем отослать обедать.
Леопольд написал на сочинении сына: «Вольфганг Моцарт» и впал, что до конца жизни будет, как зеницу ока хранить этот концерт. Бог ниспослал ему чудо, теперь уж никто не станет отрицать этого. И от него зависит, чтобы талант сына не был зарыт в землю.
– Интересная попытка, – сказал Шахтнер.
– Ведь он еще такой маленький!
– Ну так, сможете подготовить детей к концерту?
– Я сделаю все от меня зависящее.
4
Прошло две недели. Леопольд чувствовал, что потратил время не напрасно. Он разучил с детьми дуэт Эберлина. Столь дипломатический жест, надеялся он, наверняка заслужит одобрение его светлости. Для сольного выступления он разучил с Наннерль сонату Скарлатти. Скарлатти был любимым композитором архиепископа, а Вольферлю предстояло исполнить менуэт Телемана – этот композитор тоже пользовался при дворе хорошей репутацией. Если же детей попросят бисировать, Наннерль сыграет марш, а Вольферль – скерцо, и то и другое его, Леопольда, сочинения.
Но вот наступил день концерта, и Леопольд заволновался. Легко предаваться мечтам в своей скромной музыкальной комнате, но ведь в огромном, пышном дворце его дети предстанут перед ревнивым взглядом людей, почитающих себя ценителями музыки. С другой стороны, как он рискнет повезти детей в Вену, не решившись показать их еще где-нибудь, кроме Гетрейдегассс? Если они не выступят сегодня, прекрасная возможность будет упущена. Нет, надо действовать – уговаривал он себя, – чего бы это ни стоило!
Леопольд бросился в гостиную проверить, все ли одеты прилично случаю. По пути во дворец к нему вернулась его прежняя уверенность. Остановившись на Резиденцплац, он объявил:
– Это одна из самых больших площадей в мире. А Резиденция – великолепный дворец, подобный лучшим образцам итальянской архитектуры. Во дворце сто восемьдесят пять комнат, и постройка еще не закончена.
– А почему он итальянский? – спросил Вольферль.
– По стилю. Вольферль не понял.
– Ну, как музыкальные вещи, которые вы играете. Скарлатти по стилю отличается от Телемана.
– А! – Теперь он прекрасно понял.
– Но забудьте, сначала вы сыграете в четыре руки.
– Я играю первую партию, а ты вторую, – напомнила Наннерль Вольферлю.
– Знаю. Ну, а потом ты будешь играть Скарлатти, а я Телемана.
– Ни в коем случае не играйте на «бис», – предупредил Леопольд. – Разве только его светлость сам попросит.
– Папа, а его светлость почти как боженька?
– Он и есть бог, глупенький! – насмешливо заметила Наннерль. – По крайней мере в Зальцбурге.
– Он посланец божий, – поправил Леопольд, сомневаясь, поняли ли дети. Он поднял глаза к небу, моля господа, чтобы все сошло хорошо. Под лучами зимнего солнца дворец светился серебром. Леопольд воспринял это как знак благословения свыше и немного успокоился. Зальцбург был прекрасен.
– А где стоит клавесин? – спросил Вольфганг.
– Наверно, в Конференцзале, там, где проходят почти все придворные концерты, – ответила Анна Мария. С улыбкой она подумала: до чего же все они ей дороги. И тут же погрустнела, ей вдруг сделалось страшно, что Леопольд слишком настойчив и слишком многого требует от детей. Наннерль была такая худенькая, а Вольферль – очень уж маленький и хрупкий для своего возраста. Но она промолчала. Анна Мария никогда не говорила Леопольду ничего такого, что могло ему не понравиться. Даже в том случае, если это была правда. Он – глава семьи. Непререкаемый авторитет.