Анатолий Субботин - За землю Русскую
— Умаялся, паробче? — подождав Ивашку, спросил Данила. Наклонился, черпнул ладонью снег, лизнул. — По броду твоему примечаю, шел ты вчера буреломами на Сухой мари, а к займищу кружил стороной. Селюшки-то нам прямиком способнее. Недалеко тут дорога езжая на Шелонский городок. Выбежим на нее, версту сделаем, а там свернем к буреломам. Дойдешь ли?
— Дойду, — расхрабрился Ивашко, поправляя съехавший на лоб колпак.
— То-то, путина не легкая.
Вышли на дорогу. Вьется она, как ручей, разрезая бор. Слежня корытом осела в снег. Ивашко сбросил лыжи, поднял их на плечо. Дорогой, хоть и перевита она, идти легко; не заметил, как отмахали конец. Бор сменился разнолесьем. Дорога пошла под угорок, где внизу прячется в глубоких снегах лесная речонка. На высоком юру, по ту сторону ее, лохматится, как попадья, старая ель. Охапки снега, точно копны, пристыли к опущенным лапам. Под ними, как под шатром, хоть жительство складывай.
— Берись-ко за лыжи, паробче, отсюда нам на целик.
У Ивашки запуталась нога в веревочной петле лыжины, еле устоял. Поправился, ступил шаг… Лыжина угодила в тенето ивняжника. Чуть видно его из-под снега. Данила ждет на опушке. Ивашкина неудача его рассмешила.
— По-твоему-то, молодец, и корова на льду ходит.
Ивашко сердится на себя за неудачу. Старается освободить лыжину, — она как прилипла. А под ногами еще пень дряхлый…
Неожиданно из-за елового поймища впереди показался всадник. Выехав на косогор, он придержал коня, оглянулся, махнул кому-то и стал спускаться к речонке. Данила недовольно кашлянул: не помешали бы чужие люди! Ивашко, увидев всадника, оробел. Не холопы ли Твердиславича рыщут в борах? Нет, всадник не похож на холопа. Он проехал речонку, поравнялся с Ивашкой и, бросив повод, спешился. С уважением, как старшему, поклонился Даниле, кивнул Ивашке.
— Здешнего краю жители? — спросил.
— Тутошние, — еле ответив на поклон, хмуро пробурчал Данила.
— Места у вас привольные, — сказал всадник. — Жильцов мало, леса да пустыри. Куда путь держите, добрые люди?
— Идем по своему делу, витязь.
Сурово и строго лицо Данилы. Не привык он перед каждым встречным выкладывать на ладонь душу. А всадник словно не замечает этого. Он молод. Мягкий пушок бороды обложил подбородок. Под распахнутым овчинным тулупом виден синий кафтан заморского сукна, успевший побуреть от долгой носки. Полы кафтана в золотой тесьме. Кожаный пояс украшен наборными медными бляшками. К седлу приторочено легкое копье — сулица. В левом ухе витязя золотая серьга, в которой искрится и играет прозрачными гранями зеленый камушек.
— Не на ловища ли по зверю? — спрашивает.
— Может, и так, — ответил Данила. — Не люблю, витязь, языком лен чесать, на то щеть есть. Вотчины наши не указаны, что промыслим, тем и живем.
— Не ласков ты, житель, — молвил витязь, но не закричал, не зашумел, будто не слышал обидного слова. — Сказывали мне, что в борах люди приветливы, — добавил он.
На повороте за елью, с той стороны речонки, показался еще всадник. Не в пример первому, на нем, поверх серого из домашнего сукна короткого кафтана, блестит медная чешуя бехтерца, на голове шелом; опущенные усы серебрятся инеем.
— Что ты отстал, Ратмир? — встретил седоусого молодой витязь. — Уж не конь ли притомился?
— Без дела едем, без дела и путь долог, — проворчал в ответ старый витязь. — Не пора ли на городок повернуть коней?
— Ехали без дела, а вот добрых людей встретили, — как бы оправдываясь, промолвил молодой. — Если не спесивы жители, будет и нам потеха.
— Как тебя по имени, витязь, как величать по отчеству? — полюбопытствовал Данила у молодого.
Витязь взглянул на бортника, оглянулся на седоусого, засмеялся.
— Княжие дружинники мы из Великого Новгорода, — сказал. — Городки на Шелони смотрим. Что бы тебе, житель, порадовать нас, взять в ватажку. Что добудем, за себя не положим.
— Ого, востер ты, — усмехнулся Данила. — Бор велик, снега не топтаны, а наша тропка по зверю матерому. Не жалует он, как придешь к нему с бездельем.
Вспыхнуло лицо витязя. Казалось, вот-вот сорвется гневное слово. Но он сдержал себя.
— Не чурайся, житель, — не повысив голоса, сказал Даниле. — Твое счастье не уйдет от тебя, а нам не впервые гулять в борах. Дозволь потешиться!
По сердцу Даниле скромная речь.
— Взял бы, — молвил. — Да пройдешь ли бродом в бору?
— Сам не пройду, а коню снег не страшен.
— Так ли?
— Не привык я, житель, неправду сказывать. Не добыча дорога — потеха.
Данила помолчал, раздумывая; переложил из руки в руку рогатину.
— Быть по-твоему! Но помни, витязь, не на пир идем. После чтобы не знать обиды.
— Не обидчив я, а за ласку — спасибо.
Зеленая россыпь ельника окружает берлогу. На прогалинке, у снежного шатра, прикрывшего валежину, показался молодой витязь. Где-то, неподалеку, за зеленью елок, Ратмир и лесные жители. Данила отдал витязю рогатину; хватит ли умельства у молодца принять на нее зверя?
Отоптал перед берлогой снег. Сердце бьется так сильно, что кажется, тесно ему в груди. Ветер качает изумрудные вершины елочек. Солнце поднялось высоко, под лучами его снег горит и искрится. Взглянешь — в глазах темно от нестерпимого блеска. В Новгороде Великом небось уже обедни отпеты, на княжем дворе начались забавы ратные, а то в снежки бьются дружинники с дворскими девушками.
— Пора!
Перо рогатины глубоко в снежном бугре. Пошевелил.
Тихо.
Тронул сильнее. Из бугра донеслось недовольное глухое ворчание. Услышав его, витязь забыл Новгород, забавы дружиничьи, — забылось все, о чем тревожились думы. Страха нет. Еще миг… Снежный бугор затрепетал, как живой.
Витязь упал на колено, прижал к земле ратовище рогатины.
Он… Зверь. Огромный, с проседью на спине. Сверкнули желтыми искрами налитые кровью глаза.
«Не поднялся на задние лапы, — сухой холодок тронул витязя. — Старый… Злой… Кровь ведает».
Выбравшись из берлоги, зверь отряхнулся и тут же, раскрыв пасть, с ревом, разваливая грудью снег, точно купаясь в нем, ринулся на охотника.
Витязь не шелохнулся. Рука крепко сжала ратовище. «Сейчас… Вот-вот навалится». Грудь зверя коснулась железа.
На мгновение зверь замер. Не гребет лапами, не жмет на рогатину. «Ну!» — готов крикнуть витязь. Кажется, протекло много-много времени. Вдруг под страшным ударом мохнатой лапы, будто хрупкая ольховая веточка, треснуло ратовище, переломилось. Перо рогатины взвилось ввысь и, сверкнув на солнце, зарылось в снег.
Не легко остаться безоружному, один на один с рассерженным зверем, но витязь не растерялся. Он сделал то, что только и мог сделать: бросил в пасть оставшийся в руке обломок ратовища, отпрянул в сторону.
Зверь поиграл обломком. Витязь, не спуская глаз с врага, медленно пятился к стене плотного ельника. От старых медвежатников слыхал он: придет нужда биться со зверем безоружному — не беги. Побежишь, не унесешь ноги. Кости сломает. Лучше упади. Надвинется зверь, ты ему кулак в открытую пасть… На язык дави. Много смелости и бесстрашия надо иметь охотнику, чтобы отважиться на единоборство, но, бывало, задыхался зверь, падал.
Витязь сорвал с себя широкий сыромятный пояс, обвил им руку. Зверь рядом. Поднялся. Будто горящей головней ударили по плечу. Рука в пасти. Давит язык… Глубже…
Зверь мотнул башкой, стиснул зубы. Крепка обвивающая руку сыромять пояса, но и сквозь нее велика боль. Ободрано плечо. Лохмотья кафтана окрасились кровью. Стоек витязь, упрям; не крикнул, не позвал на помощь. Не придется ли старому другу и лесным жителям снимать колпаки над молодым дружинником?!
…Очнулся. Зверь не нападает. Небо голубое вверху, кругом зелень елок. Неужто ушел? Нет, рядом он, на снегу. Из раскроенной башки льет кровь. Рядом с неподвижной тушей зверя Ивашко. В руке у него топор. Лицо у молодца белее снега.
Проваливаясь по пояс в сугробах, спешат к месту поединка Ратмир и займищанин. Витязь поднялся, тронул ногой тушу зверя, повернулся к Ивашке и при Ратмире, при займищанине — поклонился.
— Спасибо, молодец! — молвил. — Случится побывать на Новгороде Великом — приходи на княжий двор, одарю, чем могу.
Сказал и покачнулся. Ратмир обтер снегом кровь с его лица. Не ахнул, не удивился тому, что случилось.
— Молодца-то, витязь, на займище ко мне снесем, — сказал Данила. — Недалеко. Раны обмоем. Зверь старый, хитрый; злой, как шатун[15]. От такого никто не ушел бы подобру.
Глава 6
Господин Великий Новгород
От моря Варяжского и от земли Лопи до гор Каменного Пояса[16] простирается Новгородская земля. Богата она пашнями и лугами, реками многоводными, лесами дремучими, ловищами звериными и рыбными. Меха, воск, мед, лен тонкопрядый, железо кричное, жемчуг речной, рыбий зуб — всем богата земля. Реками и волоками, обозами по зимним дорогам везут жители дары своей земли в Великий Новгород.
