Эдуард Тополь - Летающий джаз
Через неделю после вступления немцев в город Полтавский музыкально-драматический дал для них оперетту «Наталка Полтавка», а вскоре под руководством немецкого пианиста Зигфрида Вольфера актеры уже на немецком языке играли «Мадам Баттерфляй». И германские офицеры так вольно чувствовали себя на этих спектаклях, что вешали на спинки кресел свои пояса с пистолетами в кобурах.
3 декабря 1941 года и 1 июня 1942 года Адольф Гитлер лично посетил Полтаву и выступил с балкона детского сада № 14: «Вся человеческая культура зависит от успеха германской армии. Фюрер германского рейха освободил вас от преступников-большевиков. Покажите вашу благодарность — поезжайте на работу в Германию. Это в ваших интересах трудиться для Германии». Затем фюрер провел совещание с фельдмаршалами фон Боком и Паулюсом и, проезжая по улицам, вышел из машины и угостил конфетами полтавских детей.
Но «медовый месяц» освободителей и освобожденных длился недолго. Начиная войну, фюрер рассчитывал за девять недель дойти до Урала и Баку, а когда этот блицкриг забуксовал под Москвой, немцы перестали играть в строителей «настоящего социализма» и принялись открыто грабить «освобожденных» — точно так, как недавно это делали сталинская продразверстка и комбеды. «Іншими словами, — говорили старики на полтавском рынке, — кожен раз, коли комуністи, фашiсти чи ще хтось обіцяют побудову “суспільства соціальної справедливості”, чекай грабежів». Иными словами, каждый раз, когда коммунисты, фашисты или еще кто-то обещают построение «общества социальной справедливости», жди грабежей. За время оккупации немцы только из Полтавской области вывезли 392 900 голов рогатого скота, 1 113 000 свиней, 109 906 коней, 241 000 овец и 12 838 000 пудов хлеба.
И уже с первых дней «освобождения» полтавские дети ощутили на себе прелести нового порядка: по распоряжению рейхcкомиссара Украины Эрика Коха были закрыты все школы, кроме начальных. Адольф Гитлер сам определил предельный объем знаний для славянских детей: «В лучшем случае им можно разрешить выучить значения дорожных знаков. Изучение географии должно быть ограничено одним: столица рейха — Берлин. Математика и подобные науки вообще не нужны». Таким образом, в начальной, четырехклассной школе разрешалось учить детей только писать, читать и считать. Зато вводились физические наказания. «Сейчас, в военное время, — сообщил выходивший в Полтаве «Педагогический информационный бюллетень», — учитель для поддержания дисциплины может применять методы физического воздействия на недисциплинированного ученика. Этого требует время. От пощечины еще никто не умер, и удар линейкой ничуть не смертелен. Мальчишки в играх терпят и бо́льшую боль».
Еще бо́льшую боль применили к взрослым. 14–17 сентября на подходе к Полтаве, в Великих Сорочинцах, на месте знаменитой гоголевской «Сорочинской ярмарки», немцы повесили и расстреляли 86 жителей. Но это были только цветочки. Утром 20 сентября, закончив уборку гебиcткомиссариата и уходя домой, Мария увидела развешанные на всех улицах объявления:
«Все жиды Полтавы и ее окрестностей обязаны явиться 22-го сентября к 8 часам утра к гебисткомиссариату на Октябрьской улице. Взять с собой документы, деньги, ценные вещи и теплую одежду. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».
До начала войны в Полтаве жило 22 тысячи евреев. Перед вступлением немцев часть из них успела эвакуироваться, но остальные… Солнечным утром 22 сентября, выйдя на крыльцо гебисткомиссариата задолго до восьми утра, Мария увидела их своими глазами. На Жовтневой улице уже стояла огромная толпа — больше шести тысяч перепуганных женщин, стариков и детей с чемоданами и заплечными котомками. Как требовало распоряжение, многие были в зимних пальто и шубах, полагая, что их повезут куда-то на север. В восемь утра появились зондеркоманды СС и украинских полицаев, они построили толпу в колонну и повели на юг. Сначала Марии было с ними по пути, и она видела в этой колонне женщину — худую, потную, противную, в сбитом набок парике — запрягшись в двухколесную тележку, та везла в ней шестерых, мал мала меньше, детей — рыжих, конопатых и кучерявых. За ними старик со старухой толкали перед собой ножную швейную машинку, нагруженную фибровыми чемоданами и узлами…
Но затем колонна пошла вниз по улице Фрунзе, а Мария свернула в переулки и направилась к Прудам, до своей хаты. Тут, по дороге, ей открылась неожиданная картина. Хотя в немецком приказе было ясно сказано, что все, кто проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе их вещи, будут расстреляны (привилегию грабить евреев немцы оставили за собой), удержать полтавчан от соблазна обогатиться за счет ушедших на смерть оказалось невозможно. То здесь, то там дорогу Марии торопливо, как мыши, перебегали женщины и мужчины, нагруженные стульями, коврами, фарфоровой посудой с могендовидами, швейными машинками «Зингер», меховыми шубами и даже детскими игрушками.
Но Мария этим грабежом не соблазнилась. Правда, через пару часов, когда совсем рядом, в двух километрах от Прудов, на стрельбище между деревнями Пушкаревка и Супруновка, стали трещать пулеметы, и немая Оксана пугливо глянула на мать — мол, десь цэ стреляют? — спокойно ответила:
— Та за Пушкаревкой…
«Чому?» — снова спросили огромные очи дочки.
— Жидов расстрiлюють, — пояснила Мария и вышла из хаты закрывать ставни. То же самое сделали все их соседи по Прудам и, вообще, в Полтаве. Антисемитизм издавна был такой же частью украинского сознания, как православие и католицизм, и полтавчане спокойно отнеслись к тому, что «освободители» вывели на загородное стрельбище женщин, стариков и детей, заставили их вырыть трехкилометровую траншею-могилу и расстреляли из пулеметов. Тех же, кто не явился по приказу, еще долго разыскивали с помощью полиции и местных добровольцев-антисемитов. Окружив центральный, возле церкви на улице Чапаева, рынок, они заставляли всех произнести слово «кукуруза». У тех, кто говорил «кукугуза», проверяли документы. Людей с еврейской фамилией тут же швыряли в грузовики, вывозили в тот же яр за Пушкаревкой и расстреливали. Заодно был расстрелян и цыганский табор, стоявший возле Белой горы по дороге на Харьков.
Но куда больше, чем расстрел евреев и цыган, напугало Марию появление 1 сентября 1942 года нового гебисткомиссара Брененко. Потому что накануне, в августе, она своими глазами увидела, как в открытом грузовике «Bogward» немцы привезли в тюрьму на улице Пушкина захваченных под Полтавой партизан и среди них Миколу Гусака, ее бывшего спасителя и адъютанта Кривоноса. А первым распоряжением нового, взамен Гаврилюка, гебисткомиссара Брененко был приказ расстрелять всех арестованных, находящихся в полтавских тюрьмах. В тот же день шестьсот арестантов раздели догола, грузовиками вывезли к глинищу за школой № 27 и расстреляли из пулеметов. Заодно были убиты тысяча обитателей полтавской психбольницы, в том числе сто детей.
Так новый гебисткомиссар отметил свое назначение на пост полтавского градоначальника.
Его вторым административным актом было учреждение в здании опустевшей психбольницы Клуба офицеров, который вскоре стал почти открытым публичным домом для высшего офицерского состава.
А третьим значимым жестом гебисткомиссара Брененко был особый подарок, который он вручил Марии — кусок мыла с надписью «Juden-seife» (сделано из жира уничтоженных евреев), и приказ начинать каждый день с молитвы: «Heil main fuehrer, я обещаю выполнять мои обязанности во имя любви к фюреру».
Затем началась практически насильственная отправка молодежи на работу в Германию. Правда, первая группа «добровольцев» — 500 юношей и 500 девушек — выехали из Полтавы еще в мае 1942 года при Панасе Гаврилюке. На вокзале их провожали с тем же духовым оркестром Полтавской музыкальной школы, который год назад играл на проводах бронепоезда «Маршал Буденный», а также с цветами и пышными речами немецкого командования и гебисткомиссариата. На вагонах было написано: «ARBEIT MACHT DAS LEBEN SIS» («Работа делает жизнь сладкой»). Радио исполняло новый гимн немецкой молодежи: «Deutschland, Deutschland uber alles…», «Сегодня Германия наша, завтра весь мир будет наш!».
Но с появлением Брененко набор полтавской рабочей молодежи стал похож на простую охоту за ней. Парней и девчат отлавливали на базарах, в новооткрытых частных столовых, в банях и даже в церквях. За два года оккупации из Полтавы было отправлено в Германию восемь тысяч юношей и девушек. А всем, кто был старше четырнадцати лет, было приказано пройти регистрацию в городской комендатуре и получить удостоверение личности, которое полагалось обновлять каждые три месяца. По исполнении шестнадцати лет ты уже признавался годным к работе на рейх. «Keine arbeit, keine fressen», — твердили немцы. Кто не работает, тот не ест.
