Эдуард Тополь - Летающий джаз
Думаю, даже трех этих цитат достаточно, чтобы убедиться, как с первых дней войны кремлевский «эффективный менеджер» бездарно и преступно обрек на гибель миллионы наших отцов и дедов — в среднем по 20 869 человек в сутки выбывало из строя Красной армии. Из них около 8 тысяч человек — безвозвратно…
Впрочем, Константин Симонов, которого я имел удачу видеть в «Литературной газете» в пору своей журналистской юности, был в первые дни войны на Западном фронте. А действие моей повести разворачивается южнее, на Украине…
Утром 18 сентября 1941 года фашисты вступили в Полтаву. Двести с чем-то лет назад, в 1709 году, Петр Первый остановил и разгромил здесь шведскую армию. Но немцы, в отличие от шведов, никакого сопротивления тут не встретили, потому что накануне все городские партийные, хозяйственные и милицейско-гэпэушные начальники бежали из города. Воспользовавшись безвластием, полтавчане весело били витрины брошенных магазинов и грабили все, что попадалось под руку: спички, соль, сахар, муку и другие продукты. Охрана двух тюрем на улицах Фрунзе и Пушкина разбежалась, и уголовники, которые находились там, пополнили ряды мародеров. Кондитерская фабрика напоминала улей: тысячи полтавчан заполнили ее цеха, хватая все — повидло, варенье, патоку несли домой в ведрах, тазах, коробках и даже в кульках, сделанных из советских газет.
6
Почти все, кто остался на завоеванной немцами Украине, приняли их, как освободителей от сталинского режима, подарившего стране гражданскую войну, продразверстку, карточную систему, ГУЛАГ и такой голодомор, что в 1933 году люди на Украине доходили до людоедства, а кое-где даже матери поедали своих детей. «Пусть будут немцы, только бы не Советы — хуже все равно не будет», — было общим мнением тех дней. Зная об этом, Гитлер в своем «Обращении к украинскому народу», которое тысячами листовок сыпалось с неба перед вступлением немецких войск, пообещал «всем подневольным трудящимся народам Советского Союза принести на их землю социальную справедливость, порядок, хлеб и настоящий социализм». И теперь пожилые крестьянки падали на колени перед проезжавшими в машинах и на мотоциклах немецкими офицерами-освободителями и целовали им ноги. На окраине Полтавы группа девчат в белых вышитых блузках и двое парней в цветастых украинских сорочках поднесли хлеб-соль немецким арьергардным мотоциклистам. На улице Фрунзе, по которой немцы вошли в Полтаву, стояло настоящее ликование. Люди дарили пришедшим солдатам только что награбленные детские игрушки, цветы, пестрые косынки. Кепки и шапки радостно взлетали в воздух, люди кричали «Ура!», многие крестились. В газете «Лохвитское слово» украинский поэт Яков Вышиваный опубликовал оду «Адольфу Гітлеру», в ней говорилось:
Тобі, великий Визволитель,
Що пекло ката розтрощив,
Тобі народ — о, наш учитель, —
В пошані голову схилив.
В спешно открываемых церквях священники возглашали: «Настал день, ожидаемый народом, который ныне воскресает из мертвых там, где мужественный германский меч успел рассечь его оковы… Древний Киев светло торжествует свое избавление как бы из самого ада преисподнего. Освобожденная часть народа повсюду уже запела “Христос Воскресе!”».
Поняв силу духовенства на завоеванных землях, немцы не только разрешали открытие православных храмов, но и финансировали их восстановление. В 1941–1942 годах с помощью немцев на захваченных ими территориях было открыто больше семи с половиной тысяч церквей, в которых священники и толпы прихожан ежедневно совершали молебны «о даровании Господом сил и крепости германской армии и ее вождю для окончательной победы над советским адом…»
19 сентября, на следующий день после вступления немцев в Полтаву, Мария разбудила дочку в пять утра.
— Вставай, доча. Пишлы на работу.
Оксана изумленно глянула на мать: яка работа? Чому?
— Тому що житы треба шо при коммуняк, шо при нiмцiв. Нiмцi даже бiльше чiстоту шануют…
Мария взяла ведро и половую тряпку и пошла с Оксанкой на Жовтневу улицу в то самое двухэтажное здание, где раньше находилось Полтавское управление ГПУ-НКВД. Хотя утреннее солнце светило и грело совсем не по-осеннему, и сады за заборами душно пахли спелыми яблоками и грушами, а уличные каштаны то и дело роняли на тротуары мягко-колючие зеленые бомбочки, из которых выпадали глянцевито-коричневые плоды, город еще не проснулся, не то отдыхая после загульного праздника освобождения от большевиков, не то в каком-то выжидании. На окраинных улицах старухи не собирали, как обычно, коровьи плюхи для сушки на кизяк, на перекрестках не было привычных очередей у водопроводных колонок, и даже собаки не лаяли из-за заборов. А освободители, допоздна отмечавшие свою победу, сладко спали в домах бывших партийных бонз на их пуховых перинах…
Мария и Оксана дошли до Корпусного сада и вошли в знакомый двухэтажный особняк. Как мать и предполагала, здесь царил полный разгром — грязь и обгорелый бумажный мусор в коридорах, двери всех кабинетов распахнуты настежь, в кабинетах все шкафы открыты, на полу — груды пепла от сожженных документов на расстрелянных «по первой категории» и сосланных «по второй категории», а на стенах — забытые портреты Сталина и Дзержинского.
Мария сняла портреты, вымела их вместе с мусором в коридор, а из коридора во двор. После чего выдала Оксане вторую половую тряпку и вдвоем с дочкой стала мыть полы.
Через час, когда они уже мыли лестницу со второго этажа на первый, с улицы послышался шум мотора, там остановился «Опель»-кабриолет, и малорослый толстяк в зеленых погонах штабс-офицера, сняв офицерскую фуражку, и утирая потный лоб, вошел в здание. Увидев Марию и тринадцатилетнюю Оксану, моющих ступеньки, он изумленно остановился и спросил на чистом украинском языке:
— Шо ви робитэ?
Мария выпрямилась и усмехнулась:
— А вы нэ бачите? Полы моем…
— А вы хто? Шо тут було?
— НКВД. Я тут вбыраюсь з двадцать девьятого року.
Толстяк молча поднялся на второй этаж, осмотрел все кабинеты — чисто убранные, с вымытыми полами — и спустился на первый, где Мария и Оксана, как ни в чем не бывало, продолжали убирать очередной кабинет.
— Як тебе звати?
— Мария Журко…
— Розумна жинка. Тут в нас будэ гебисткомиссариат. Будеш тут прибирати і отримувати зарплату. Дивчину сюды нэ таскай, нэ трэба.
— Дякую. А як вас звати?
— Я гебисткомиссар Панас Гаврилюк. Шпрехен зи дойч? Ты балакаеш по-германски?
— Ни, нэ можу.
— Ничого, навчишся. Продовжуй работу. Хайль Гитлер!..
Так Мария восстановилась в прежней должности на прежнем месте.
Но остальным полтавчанам повезло значительно меньше. Хотя поначалу все выглядело радужно — тысячи портретов Гитлера-освободителя заменили висевшие всюду портреты Ленина и Сталина, множество немецких агитационных плакатов с обещаниями социального рая появились поверх бывших советских плакатов и воззваний, и сотни красных флагов со свастикой вместо красных флагов с серпом и молотом украсили общественные здания. Молодые немецкие офицеры разъезжали по городу на мотоциклах и в открытых автомобилях и, пользуясь книжечками-разговорниками, по-гусарски заигрывали с украинскими дивчинами:
— Панэнка, дэвушка! Большевик — конэц! Украйна!
— Украина, — смеясь, поправляли дивчата.
— Йа, йа! У-край-ина! Ходит гулят шпацирен битте!
И дивчины охотно принимали приглашения завоевателей всей Европы…
Через неделю после вступления немцев в город Полтавский музыкально-драматический дал для них оперетту «Наталка Полтавка», а вскоре под руководством немецкого пианиста Зигфрида Вольфера актеры уже на немецком языке играли «Мадам Баттерфляй». И германские офицеры так вольно чувствовали себя на этих спектаклях, что вешали на спинки кресел свои пояса с пистолетами в кобурах.
3 декабря 1941 года и 1 июня 1942 года Адольф Гитлер лично посетил Полтаву и выступил с балкона детского сада № 14: «Вся человеческая культура зависит от успеха германской армии. Фюрер германского рейха освободил вас от преступников-большевиков. Покажите вашу благодарность — поезжайте на работу в Германию. Это в ваших интересах трудиться для Германии». Затем фюрер провел совещание с фельдмаршалами фон Боком и Паулюсом и, проезжая по улицам, вышел из машины и угостил конфетами полтавских детей.
Но «медовый месяц» освободителей и освобожденных длился недолго. Начиная войну, фюрер рассчитывал за девять недель дойти до Урала и Баку, а когда этот блицкриг забуксовал под Москвой, немцы перестали играть в строителей «настоящего социализма» и принялись открыто грабить «освобожденных» — точно так, как недавно это делали сталинская продразверстка и комбеды. «Іншими словами, — говорили старики на полтавском рынке, — кожен раз, коли комуністи, фашiсти чи ще хтось обіцяют побудову “суспільства соціальної справедливості”, чекай грабежів». Иными словами, каждый раз, когда коммунисты, фашисты или еще кто-то обещают построение «общества социальной справедливости», жди грабежей. За время оккупации немцы только из Полтавской области вывезли 392 900 голов рогатого скота, 1 113 000 свиней, 109 906 коней, 241 000 овец и 12 838 000 пудов хлеба.
