Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс
А как же было на самом деле? Якобы (тут я ссылаюсь на слова французского историка, мсье Бертье де Совиньи), один из американских историков написал превосходную критическую работу, в которой вся гипотеза хорошенько получила по лапам. Эта работа мне не известна, только мне это не кажется особо необходимым – я и сам могу с помощью известных мне фактов убить эту сказку. Многие лица, осматривавшие тело Нея, видели огнестрельные раны; заинтересованность Нея классиками может лишь возбудить смех в связи с известной интеллектуальной ограниченности князя Московского; "американский Ней" не искал контактов с крупной бонапартистской колонией в Соединенных Штатах (про Лехмановского можно и не вспоминать); он никак не пытался вызвать в Америку Аглаю; не вернулся он в Европу после революции 1830 года, когда всем высшим чинам Империи были возвращены их награды и владения, и когда его приветствовали бы как героя; совершенно не заинтересовала его и состоявшаяся тогда же во Франции свадьба дочери премьера французского правительства, Жака Лафитта, с его собственным сыном и т.д.
Что же касается Веллингтона, то в 1815 году он и вправду был единственным человеком, который мог спасти Нея. Впрочем, Ней, рассчитывая на великодушие и рыцарственность противника с поля боя, обратился к нему с письмом о помощи, но Веллингтон не пошевелил и пальцем в его защиту. Сторонники "американского Нея", естественно, знали об этом, но утверждали, будто тот отказал официально лишь для того, чтобы оказать помощь неофициально. Здесь они ссылаются, среди всего прочего, на сообщение приятеля сына Веллингтона, сэра Вильяма Фрезера, в соответствии с которым победитель при Ватерлоо в последний момент просил Людовика XVIII помиловать маршала. Даже не учитывая тот факт, что в 1815 году в отношениях между Веллингтоном и Бурбоном просителем мог быть лишь последний, все дело окончательно объясняет письмо Веллингтона к мисс Бурдетт-Коттс, в котором мы читаем: "Я не вмешивался, поскольку не считал, будто бы имею на это право". Дата письма (1.09.1849 г.) указывает на то, что Веллингтон наверняка не солгал.
В США появился шустрый (хотя и не слишком) двойник маршала Нея. История о том, что "храбрейший из храбрых" пережил казнь, это всего лишь легенда. Как нянька усыпляет младенца колыбельной, так и зачарованное в легендах воображение, та самая лучистая чародейка, которую индусы называют Майей, подавляет страхи человечества иллюзией красивых сказок о победе над злом и даже над смертью.
Величайшим преступлением, которое совершается относительно прошлого это убийство прекрасных легенд посредством уродливых исторических фактов. Если верить Вольтеру, будто "легенда является сестрой истории" – тогда это Каиново преступление.
14
И все же маршал Ней в конце концов очутился на американском континенте, и пребывает там до нынешнего дня.
В свое время делегация парламента Гондураса отправилась в Париж, чтобы заказать памятную статую национального героя Южной Америки, предводителя боев за независимость, Франсуа Моразана. Деньги быстро были растрачены в кабаре, и буквально за то, что было недопито, в одном провинциальном городке была приобретена конная статуя Нея. До сегодняшнего дня на центральной площади Тегусигальпы (столицы Гондураса) бравый всадник, у ног коня которого дипломаты складывают венки, исполняет обязанности Моразана.
ВАЛЕТ ЧЕРВЕЙ
КАРОЛЬ ПЁНТКОВСКИЙ 1849
"ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА" СВЯЩЕННОГО ПЕРЕМИРИЯ
Прощай, вождь мой, учитель и приятель!
Я не сгибал колен пред сильными мира сего,
Теперь молю твоих врагов громаду,
Чтоб жизнь мою и годы молодые,
С твоей, изгнанника, соединить судьбой,
Чтобы к ногам твоим, герой, меня пусть прикуют!
И до смерти моей мне разделить дозволят
Судьбу твою, твое изгнанье и могилу!
(Лорд Байрон "Прощание польского офицера", фрагмент стихотворения, посвященного Каролю Пёнтковскому)1
В 1849 году в Регенсбурге умер один из наиболее удивительных и особенных авантюристов XIX века, на могильной плите которого – если бы нам захотелось собрать все титулы и отличия, которыми он сам себя одарил следовало бы выбить: Полковник, граф Пёнтковский, адъютант императора Наполеона, офицер Почетного Легиона.
За много лет ранее плененный на океанской скале Наполеон задавал себе вопрос, который до сих пор повторяют историки: "кем был этот человек?". Я попытаюсь ответить на него.
Пока же что мы уверены в одном: Кароль Пёнтковский был единственным поляком, сопровождавшим Наполеона на острове Святой Елены.
2
Ответить на вопрос: кем был Пёнтковский? Чрезвычайно сложно, поскольку вся его жизнь была овеяна туманом тайны, который он рассеивал сам с помощью – говоря деликатно – неверной интерпретации фактов, и который сделали еще более густым французские и британские историки.
Первым историком, который написал биографию Пёнтковского, был главный редактор издаваемых Биографическим Музеем в Париже "Некрологических Ежегодников XIX века" Э. Сен-Морис Кабани. Его Notice Necrologique sur le Colonel comte Charles-Jules-Frederique Piontkowski – Некрологические заметки о полковнике графе Кароле-Юлиусе-Фредерике Пёнтковском, изданные в 1851 году – это крайне симпатичный, хотя и фальшивый портрет поляка (другой такой некритичный панегирик написал уже в нашем веке ксёндз А. Сыский, посвящая его "Потомку по боковой линии капитана Пёнтковского, профессору Ромуальду Пёнтковскому…") [Ксёндз А. Сыски "Капитан Пёнтковский на острове Святой Елены с Наполеоном", Луцк, 1936 г.].
В свою очередь, англичанин Дж. Л. де Сент-Уотсон, публикуя в 1912 году корреспонденцию Пёнтковского в книге "Изгнанник-поляк с Наполеоном" [Уотсон обнаружил в Британском Музее письма и документы, касающиеся Пёнтковского, либо же написанные им самим, и поместил их в книге, имеющей серьезное значение в качестве источника, хотя серьезно пониженное абсолютным отсутствием критицизма автора в плане апологетизации Пёнтковского. Годом позднее (1913) С. Василевский опубликовал в "Газете Вечерней" краткую компиляцию из розысков Уотсона и Мессона, повторяя при этом все их ошибки], яростно боролся с утверждениями французских историков, которые относились к поляку враждебно (особенно с Мессоном, которого даже называет лжецом), но, в порыве страсти, он Пёнтковского слишком уж украсил.
Французские историки, пишущие про остров Святой Елены, не имея возможности управиться с множеством окружавших Пёнтковского вопросительных знаков, охотно пропустили бы его, но человека, делившего с "богом войны" пытку Лонгвуд [Резиденция Наполеона на острове Святой Елены], нельзя было не замечать. Двое из них (Фредерик Мессон в книге "Autour de Sainte Helene" и Ж. Ленотр в книге "En suivant l'Empereur. Autres croquis de l'Epopee") посвятили ему отдельные эскизы, представляя Пёнтковского последней сволочью. Все остальные посвятили поляку по несколько предложений, написанных пером, которое макали в желчи, поскольку стиль пасквиля является ужасно заразительным.
Если подвести итог: Кабани, Уотсон и Сыский некритично превозносили поляка, зато целая плеяда французских историков нарисовала его исключительно в серо-черных тонах, в то время как не подлежит никаким сомнениям, что мнение об этом человеке, не подкрепленное попытками психологического анализа, является банальнейшим недоразумением.
Желая ответить на вопрос: кем был Пёнтковский?, гораздо легче по очереди показать, кем на самом деле он не был, то есть, проверить все то, что он сам о себе говорил или писал, или же что писали о нем историки из обоих лагерей. Уже сам факт, что эти три источника часто взаимно противоречат друг другу (а документов, служащих в качестве источника, кроме найденных Уотсоном, просто нет), доказывает, сколь чертовски сложным будет этот "легчайший" путь. Тем не менее, он единственный, который можно принять, хотя и так во многих местах останутся знаки вопроса.
Итак, прежде всего, он не был графом, и хотя Уотсон утверждает, будто сам Пёнтковский этим титулом не пользовался, а делала это его жена, да и то, исключительно в отсутствии мужа – в это трудно поверить. Не был он и полковником, хотя делал многое, чтобы его полковником считали [Когда Пёнтковский появился в Генуе, его называли "бывшим полковником польской армии" – вне всяких сомнений, по его собственной инициативе]. В конце концов, он даже капитаном не был – этой последней похвальбой позволили себя легковерно обмануть несколько историков, в том числе и наш Василевский.
Всю свою жизнь Пёнтковский был охвачен манией возвеличивания себя с помощью вранья относительно своего генеалогического дерева и военной службы, что, скажем, было делом небезопасным. Немцевич в своих мемуарах описал аферу некоего Помговского, который сам себя именовал полковником и бесправно взял себе имя вместе с титулом графа Плятера. В плане характера он был близнецом Пёнтковского, типичным для этой эпохи авантюристом и мифоманом, обожающим интриги, "серетные миссии" и все то, что придает отблеск значительности и таинственности. Все это закончилось для него весьма печально – обвиненный в шпионской деятельности и в измене он был поставлен пред военным судом и расстрелян, то ли в 1807 году (согласно Немцевича), то ли в 1811 году (согласно Кастани).
