Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Она отыскивает свое волшебное перо и утешения ради принимается водить им по губам и соскам. Это занятие прерывает стук в дверь.
Ей грезится, как ее обожаемый Граф Отто Людвиг входит в комнату, сыпля проклятиями, щелкая хлыстом и на ходу расстегивая брюки.
Но это Эмилия, она подходит к Кирстен и кротко спрашивает, не нужно ли ей чего.
Кирстен садится на кровати. Губы у нее мокрые, соски при свете лампы твердые и розовые, и гнев ее жесток, как скорлупа ореха.
— А если мне ничего не нужно, — говорит она, — куда ты пойдешь и чем будешь заниматься?
— Я… — начинает Эмилия.
— Не трудись продолжать, — обрывает ее Кирстен, — я и так знаю, что ты пойдешь к Маркусу в эту отвратительную Комнату Насекомых.
— Да, — говорит Эмилия. — Но только если вам ничего…
— Мы найдем для него какого-нибудь учителя! А ты вернешься ко мне и постоянно будешь рядом со мной.
Эмилия молчит. На ней серое платье, которое она когда-то очень любила. На плечи накинута серая шаль.
— Я не сплю, — говорит Кирстен. — Сон для меня сущая пытка. Некогда ты была моей верной компаньонкой, но сейчас ты меня покинула. У меня выпадают волосы! Я измучена, а ты стоишь рядом и отводишь глаза.
— Нет… — говорит Эмилия. — Я очень жалею вас…
— Твоя «жалость» меня не интересует. Какой в ней прок? Ты «пожалела» эту глупую курицу и сейчас привязана к ней гораздо больше, чем когда-либо была привязана ко мне!
В это мгновение из-за двери слышится голос. Маркус зовет Эмилию: Эмилия, Эмилия, Эмилия…
Кирстен Мунк, Супруга Короля, Почти Королева, выскакивает из кровати во всей блистательной наготе, с развевающимися волосами, похожими на ягоды сосками и горящим огнем кустом между ног.
— Убирайся! — вопит она Маркусу. — Убирайся к своим мерзким насекомым! Убирайся и будь червем, каков ты есть! Эмилия моя Женщина, у нее нет времени для тебя!
Она захлопывает дверь. Они слышат плач Маркуса, и Эмилия делает попытку пройти мимо Кирстен, чтобы его утешить. Но ей преграждают дорогу.
И в эту минуту Кирстен чувствует, что ее гнев начинает утихать. Она протягивает руки, берет Эмилию за плечи, привлекает к своей обнаженной груди и покрывает ее лицо поцелуями. Заливаясь слезами, отчего лица обеих женщин становятся мокрыми, она говорит, что Эмилия никогда не была тем, чем должна была быть. Рыдания душат Кирстен. Но ее душат и слова. Она не знает, какие слова, какие ласки, какие потоки слез вырвутся наружу, но чувствует, что они переполняют ее и бурлят, как бурлит река на пороге водопада. Знает она и то, что многие дни и недели жаждала этого облегчения, и вот оно пришло.
Эмилия пытается вырваться из ее объятий, но Кирстен сильна, и Эмилия не может освободиться; ей приходится терпеть поцелуи и поток обвинений, приходится слушать, каких именно услуг с самого начала ждала от нее Кирстен. Она должна была восполнить для Кирстен потерю Графа. Быть ее женщиной и разделить с ней утехи женской любви. По ночам петь ей песни, поглаживать ее голову, лежать рядом с ней в постели, обнимать ее. Во тьме делиться с ней своими секретами и рассказывать непристойные истории, которые женщинам знать не положено. Целовать ее в губы. Познать тайны волшебного пера и то, какое наслаждение может оно доставить определенным частям тела. Нести радость, смех, восторги любви, тогда как принесла она лишь собственную зиму, безжалостный холод, невыносимую серость, ауру смерти.
Наконец Кирстен выпускает Эмилию из своих объятий и резко отталкивает, отчего шаль Эмилии падает на пол. Две женщины пристально смотрят друг на друга. И взгляд этот и Кирстен, и Эмилия запомнят до конца дней своих: этот взгляд понимает, что произошло нечто непоправимое, нечто, что не должно было произойти, чего нельзя исправить, произошло то, что все изменило.
В тот же день карета с Эмилией, Маркусом и их пожитками, среди которых рисунки Маркуса и пестрая курица Герда, проезжает подъездную дорогу и, свернув налево, направляется к имению Тилсенов. Никто не стоит у дверей, никто не машет им на прощание, и вскоре карету поглощает февральская мгла.
О своем утраченном королевстве насекомых Маркус говорит:
— Эмилия, я становился таким же маленьким, как они, и мог бы жить под листьями.
Когда Эмилия с Маркусом входят в дом Тилсенов, Йоханн в отъезде, а Магдалена и Вильхельм вдвоем на чердаке.
Борис и Матти выходят из классной комнаты и во все глаза смотрят на Эмилию, затем на Маркуса, словно оба они привидения.
Эмилия целует Бориса и Матти. Борис говорит Маркусу:
— Отто теперь мой кот.
— Где отец? — спрашивает Эмилия.
— Он думает, что Маркус умер, — говорит Матти. — Он ищет его в снегу.
— А где Магдалена?
— На чердаке. Иногда Папе приходится запирать ее там.
Эмилия оставляет эти слова без ответа. Она ведет Маркуса в гостиную, и они садятся перед камином. Маркус молча разглядывает братьев, те разглядывают его. Эмилия просит служанку принести горячего чая, и, когда его приносят, греет руки Маркуса о фарфоровую чашку.
Через некоторое время появляется Вильхельм. Увидев Эмилию и Маркуса, он тихо чертыхается и бегом возвращается вверх по лестнице.
Когда приезжает Йоханн Тилсен, то, увидев в гостиной перед камином живого Маркуса, он поднимает младшего сына на руки, начинает рыдать и рыдает до тех пор, пока не выдержавшие этого зрелища Борис и Матти не выбегают из комнаты. Эмилия медленно подходит к отцу и кладет ему на плечо свою нежную руку.
И вот Эмилия лежит на своей старой кровати в своей старой комнате и слушает исстари знакомые завывания ветра.
Рядом с ее кроватью часы, которые она нашла в лесу, со стрелками, остановившимися на десяти минутах восьмого.
Она не знает, почему Магдалену заперли на чердаке.
Она не знает, почему Ингмара отправили в Копенгаген.
Она не может предсказать, в какой мир войдет теперь Маркус.
Но она точно знает, что время завершило свой круг и вернуло ее в то самое место, которое, как ей казалось, она навсегда покинула. Оно остановилось здесь и больше ее не отпустит. Кирстен не приедет в карете, чтобы умолять ее вернуться в Боллер. Глупые мечты Эмилии об Английском музыканте остались в прошлом. Она состарится в доме своего детства, без матери, без отцовской любви. Здесь она умрет, один из братьев похоронит ее в тени церкви, и кусты земляники, разрастаясь год за годом, однажды скроют все, что от нее останется, даже ее имя: Эмилия.
Замеры толщины льда
Во времена детства Кристиана, когда в разгар зимы озеро Фредриксборга замерзало, Король Фредрик обычно посылал разметчика теннисного корта измерять его глубину. Кристиан помнит, что всегда наблюдал, как этот человек в пяти разных местах прорубает лунки, опускает в них измерительный лот, затем вытаскивает и, рассматривая его косыми глазами, подсчитывает, где кончается лед и начинается вода.
Серьезность, с какой проводились замеры толщины льда, зачаровывала и волновала молодого Кристиана, словно разметчик корта измерял само время и должен был объявить, сколько его осталось, и назвать день, когда Кристиан станет Королем.
Затем, если объявлялось, что лед достаточно толстый, начинались катанья на коньках. Кататься разрешалось всем, кто служит во дворце. Помощники конюхов танцевали под руку с судомойками; учитель фехтования выполнял серию стремительных прыжков и вращений; за спиной Королевы Софии развевались золотые косы; на маленьких санках катали детей, собаки пытались преследовать конькобежцев, но скользили на расползающихся лапах и с заливистым лаем кружили на месте.
Изредка бывали такие мягкие зимы, что озеро не замерзало, и коньки с непромасленной кожей и неполированными лезвиями оставались в шкафах и ящиках.
В этих случаях все обитатели Фредриксборга сходились во мнении, что «без катанья на коньках зима — не зима. Зима без коньков ослабляет дух и торопит приход весны».
И вот зимой 1630 года одним февральским утром Король Кристиан смотрит из окна, как разметчик теннисного корта выходит на лед и принимается бурить лунки для измерительного лота. Все залито светом, темные деревья поблескивают в лучах солнца, растопившего морозный иней ночи, небо — нежная, невинная голубизна. Это один из тех дней, когда мир кажется заново родившимся — так ярки краски и четки очертания всех предметов. Ослепительное сияние безмолвного, замерзшего озера пробуждает в Короле неодолимое желание выйти на него, скользить и кружить по его безупречной белизне.
Он забыл о боли в животе. Пока разметчик переходит от лунки к лунке, Королю грезится, будто он видит одетого в коричневый бархат Брора Брорсона, двенадцатилетнего мальчика, который движется на коньках длинным, мощным шагом, который ходит быстрее всех, который никогда не устает, который все еще там — он вновь и вновь пересекает озеро, когда уже заходит солнце, когда сумерки превращают его в тень и ночь скрывает его от глаз…
