Дэн Симмонс - Черные холмы
— Значит, вы были там, когда погиб мой муж, мистер Вялый Конь?
— Да, мэм, был.
— Сколько вам сейчас, мистер Вялый Конь?
— Будет шестьдесят восемь этим августом, миссис Кастер.
— А сколько вам было тогда… в тот день… мистер Вялый Конь?
— Одиннадцать зим тем августом, мэм, а в тот день в июне и одиннадцати еще не было.
— Как ваши соплеменники называют месяц июня, мистер Вялый Конь?
— По-разному, мэм. В моем роду июнь называли Луна июньских ягод.
Тут ты улыбнулась, Либби, и твои новые, неправильные зубы стали еще агрессивнее, чем недавно. Прикус старого хищника — не кролика.
— Это название слегка тавтологично, мистер Уильям Вялый Конь.
Паха Сапа не улыбнулся, не моргнул и не отвел взгляда под твоими вонзившимися в него когда-то голубыми глазами.
— Извините, миссис Кастер, я не знаю этого слова — тавтологично.
— Конечно не знаете, мистер Вялый Конь.
— Но я предполагаю, что оно означает «избыточно» или, как любил шутить мой учитель мистер Доан Робинсон, «повторительно избыточно» — каким, как я думаю, и является наше название июня. По-лакотски июнь называется випазункаваштеви, а это приблизительно значит «луна, когда ягоды луны становятся спелыми», и дни этого лунного месяца не точно совпадают с июнем по современному календарю.
Ты прищурилась, глядя на него, моя дорогая, пока он произносил эту чуть ли не самую длинную, насколько мне известно, речь в его жизни, и твой прищур, и линия твоего рта и подбородка, вся твоя поза говорили, что ты не слушаешь его, отказываешься слушать, и тебя не интересует, что он говорит.
Наконец ты ровным голосом сказала:
— Вы заявляете, что видели моего мужа там, на поле боя, мистер Вялый Конь?
— Да.— И вы убили его?
Паха Сапа мигнул, услышав этот вопрос.
— Нет, миссис Кастер. Я никак не повредил ему. У меня не было никакого оружия. Я просто прикоснулся к нему.
— Прикоснулись? С какой стати вы к нему прикасались, если не нападали на него, мистер Вялый Конь?
— Мне было десять лет, и я совершил деяние славы. Вам известен этот термин, миссис Кастер?
— Да, думаю, что известен, мистер Вялый Конь. Это то, что делают индейские воины, демонстрируя свою отвагу. Прикасаются к врагу.
— Да, мэм. Я не был воином, но я пытался продемонстрировать свою отвагу.
— А у вас был… как вы его называете — жезл славы? Я их видела, когда ездила с мужем по индейским деревням в Канзасе, Небраске и других местах.
— Нет, у меня были только голые руки.
Ты перевела дыхание, Либби, и, хотя продолжала сидеть в напряженной позе, чуть подалась вперед.
— И мой муж сказал вам что-нибудь, мистер Уильям Вялый Конь? Вы хотите мне сказать, что мой муж что-то сообщил вам?
Мы с Паха Сапой обсудили, что он должен ответить. Когда он впервые предложил мне съездить к тебе несколько лет назад, у меня были некоторые фантазии на тот счет, что Паха Сапа должен сказать тебе что-нибудь из того интимного, что могли знать только ты и я, чтобы ты поняла, что он и вправду говорит от меня. Некоторые интимности казались теперь нелепыми («Миссис Кастер, — сказал он, — и не помнит, как вы заехали в ивняк в тот день, когда полк покидал Форт-Эйб-Линкольн, и чем там занимались…»), да к тому же, если Паха Сапа не объяснит, что мой призрак вселился в него, все это не будет иметь смысла.
Мы даже обсуждали, нужно ли говорить тебе, что мой призрак — то, что Паха Сапа считал моим призраком, — живет в нем. И тогда, моя дорогая, я мог бы сказать тебе все, что так хотел сказать. В конечном счете мы оба пережили странную эпоху столоверчения и сеансов до и во время войны, и ты не раз вопрошала, есть ли хоть что-то во всех этих медиумах и визитах мертвецов.
Теперь Паха Сапа мог подтвердить, что есть.
Только мы решили иначе. Все это было слишком… пошло. Мы в конечном счете решили (я в конечном счете решил): пусть Паха Сапа скажет тебе, что я, твой муж, испуская последнее дыхание, прошептал ему, совсем еще мальчишке: «Передай моей Либби, что я люблю ее и всегда буду любить». При этом мы ждали твоего естественного вопроса: «Неужели же вы, мистер Вялый Конь, знали английский в десятилетнем возрасте?», на что Паха Сапа должен был ответить тебе: «Нет, миссис Кастер, но я запомнил звучание этих слов, а понял их уже позже, когда выучил английский».
С этой целью мы сократили послание до: «Скажи Либби, что я ее люблю». Шесть простых слов. То, что я сказал эти шесть слов, а десятилетний мальчик запомнил их и в конечном счете принес тебе, словно шесть роз, — такое вполне могло показаться вероятным, в особенности девяностолетней женщине, которая любила меня все эти годы.
И тут я услышал ответ Паха Сапы:
— Нет, миссис Кастер, ваш муж не говорил со мной. Я думаю, он был мертв, когда я прикоснулся к нему.
Долгое, долгое мгновение ты разглядывала его, — еще одна минута нашего короткого свидания канула в вечность, — а потом холодно сказала:
— Тогда зачем вы ко мне приехали, мистер Вялый Конь? Чтобы рассказать, как выглядел мой муж в последние секунды? Сказать, что он не страдал… или что страдал? Или, может быть, чтобы извиниться?
— Нет, миссис Кастер, мне просто хотелось вас увидеть. И я благодарен, что вы уделили мне немного вашего времени.
Паха Сапа встал. Я почувствовал, что весь трепещу, — я даже не смог бы объяснить, от каких эмоций, — но ты, моя любовь, сидела неподвижно и спокойно смотрела снизу вверх на этого старого индейца, смотрела по-прежнему холодно, но уже без подозрительности и враждебности. Может быть, немного озадаченно.
— Если бы вы извинились, мистер Вялый Конь, — сказала ты ему шепотом, — то я бы вам ответила, что в этом нет нужды. Я уже давно поняла, что не вы, сиу, и не ваши друзья шайенна убили моего мужа… его убили трусы и предатели вроде Маркуса Рено и Фредерика Бентина… это они убили моего дорогого мужа, его братьев, нашего племянника и солдат.
Паха Сапа не знал, что ответить на это. А я не знал, что подсказать Паха Сапе, чтобы он ответил тебе. Он поклонился и повернулся к двери. Миссис Мэй Кастер Элмер ринулась провожать его через анфиладу комнат.
Из твоей гостиной у нас за спиной послышался шепот, и Паха Сапа повернулся. Ты по-прежнему сидела (теперь ты казалась еще согбенней, моя любимая, наверное, потому что оставила эту высокомерную позу и выглядела всего лишь старухой), но поманила к себе Паха Сапу движением пальца с желтым ногтем.
Он наклонился над тобой, вдыхая аромат сиреневой туалетной воды и более основательный запах очень старой женщины, завернутой в удушающие слои одежды.
Ты посмотрела ему в глаза — посмотрела нам в глаза — и прошептала: «Оти» или «Прощай», а может, это было вообще ничего не значащее слово, вырвавшееся случайно или не имеющее никакого отношения к тому, что только что здесь происходило.
Когда Паха Сапа понял, что больше ты ничего не скажешь, он кивнул, словно все понял, снова поклонился и вышел из комнаты вслед за Мэй Кастер Элмер. Горничная, миссис Флад, зашуршала юбками у нас за спиной — понесла что-то похожее на лекарство в твою гостиную.
В ту ночь в отеле для цветных Паха Сапа спал хорошо. Его поезд отходил с Гранд-сентрал в 7.45 на следующее утро. Хотя я никогда не спал, но, случалось, впадал в бессознательное состояние в той черноте, где находился, пока Паха Сапа не вызывал меня к свету и звуку, но и там в эту ночь я не находил покоя.
Я обнаружил, что мне мучительно больно из-за того, что я ничего не мог сказать тебе, Либби, моя дорогая, моя жена, моя жизнь, а хотел сказать так много.
Жаль, что я не мог сказать тебе, что причина гибели на Литл-Биг-Хорне меня, моих братьев Тома и Бостона, моего племянника Оти и многих других состояла не в предательстве и не в трусости офицеров. Майор Рено и вправду был пьяницей (а возможно, и трусом), а этот Бентин, хотя и ненавидел меня всеми фибрами души (всегда ненавидел), доказал свое мужество на том поле, на котором Рено проявил трусость, но все это не имеет отношения к моей смерти. В глубине души я знаю, что Рено, Бентин и другие не могли прийти на помощь мне и трем моим окруженным ротам. Четыре мили, которые разделяли нас в тот день, можно сравнить с расстоянием от Земли до Луны. Они вели свое сражение, Либби, любимая моя, и ни один солдат не мог бы добраться до нас вовремя, а если бы и добрался, то лишь для того, чтобы погибнуть вместе с нами.
Все дело в том, что там было слишком много индейцев, моя дорогая. Наша лучшая разведка — белые агенты в агентствах неоднократно заверяли нас, что из агентств ускользнули в общем и целом не больше восьми сотен воинов: шайенна, сиу, лакота, накота и дакота, и что отправились они охотиться на бизонов и сражаться. Не больше восьми сотен, а скорее, гораздо меньше, поскольку такие крупные отряды редко оставались вместе надолго — им было слишком трудно найти подходящие пастбища для лошадей. И уже одни только горы человеческих экскрементов и другой грязи и мусора, которые скапливаются при стоянке отряда более чем в сотню индейцев, не позволяли им долго оставаться вместе.
