Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А
Честно скажу, что, поскольку я отродясь не мнил себя истинным поэтом, сам факт похвалы мне польстил не намного больше, чем факт приставания красавца Мишки к Римме, который (факт) недвусмысленно подтверждал несомненные женские её достоинства.
А вот и упомянутые стихи:
АРИНЕПрекрасное Голицыно,
Чудесные деньки…
Здесь крепла коалиция
Морфемы и строки.
Без имени, без отчества
Я счастлив был вполне…
Но бремя одиночества
Легло на плечи мне.
Увязнув по колено, я
Один бреду в снегу,
А надо мной Вселенная
Мерцает на бегу;
Созвездье Ориона в ней,
Полярная звезда…
Хочу, чтоб «Родионовна»
Светила мне всегда!
И без предупреждения —
Лихим «вив ле руа!»[3] —
Поздравлю с днём рождения
Аришу, Ару, А..!
Моё пребывание в Голицыне шло к концу. Некоторые из постояльцев уже разъехались: нас покинул Генитальев, больше не осквернивший ничьё жилище, уехали старики Шульгин и Гусев, уехала Арина, пригласившая меня побывать у них в гостях в городе. Раиса Абелевна отбывала уже третий срок, заканчивая перевод романа Кафки. Я тоже уселся за работу — усиленно готовил материал для второй своей книги в том же издательстве «Детская литература». Рассказы я уже написал и теперь придумывал небольшую повесть, у которой было название — «Кап, иди сюда!» — и начальные главы: о том, как пёс попал к нам в дом — не к нам с Риммой, а к придуманному мною Вовке. И многие события тоже предстояло ещё придумывать, что я и делал, испытывая при этом удовольствие, какого знать не знал, занимаясь переводами. Было оно похоже, пожалуй, на то, что чувствуешь при чтении таких приятных, занимательных книг, как «Три мушкетёра» или «Трое в одной лодке». (Извините за некоторую беззастенчивость сравнений.)
Я познакомился уже с хозяйкой «звердома» Антониной Фёдоровной, о которой так много слышал от Раисы Абелевны, и был рад знакомству. К радости примешивалась и немалая доля корысти: я подумал, что у этой женщины мог бы, в случае необходимости, оставлять нашего Капа — ему бы не было тут скучно, а уж об уходе за ним я и не говорю: на неё вполне можно положиться, тому немало свидетелей, начиная с той же Раисы Абелевны, чей ныне покойный пудель не раз живал у неё.
Нам приходилось уже три раза отдавать Капа в чужие руки на время нашего с Риммой отъезда из Москвы — точнее, два раза, потому что одни «руки» были почти свои: наших друзей Марка и его жены. (С его руками был неплохо знаком несколько лет назад и мой отросток слепой кишки, от которого Марк меня своевременно избавил.)
Мы уже знали, что, к счастью, Кап умел со многими находить общий язык — с людьми, и даже с кошками, и, видимо, почти не тосковал и почти не худел в разлуке. Уточню: один раз — у незнакомых нам людей — не похудел, второй раз — у Марка — даже неприлично потолстел. Но вот в третий раз…
В третий раз мы оставили его на месяц у родственников римминой сослуживицы, живших на окраине городка Бронницы недалеко от Москвы. Заплатили аванс, объяснили Капу, что вскоре вернёмся, он кивнул ушами, махнул хвостом, и мы уехали на Северный Кавказ — там меня ждали новые подстрочники стихов, а Римму — новые впечатления от Приэльбрусья, Нальчика и Голубых озёр, где мы с Юлием уже однажды побывали.
Вернувшись в Москву, мы сразу же поехали всё на том же двухцветном «Москвиче» за Капом, о котором ничего не знали и не могли знать, так как домашнего телефона у людей, взявших его, отродясь не было, а мобильников тогда ещё не придумали.
Я никогда не обладал способностями экстрасенса, но, когда ехали в Бронницы, на душе было тревожно. Чаще обычного я раздражался на Римму и на мою маму, которая ехала с нами, и в конце концов мы все замолчали и так доехали до покосившейся калитки в неказистом заборе (всё мне не нравилось в тот день!).
На стук в дверь дома никто не отозвался. Постучали ещё раз — ни голосов, ни лая. Может, хозяева во дворе? Обогнули дом, увидели сарай, козлы для пилки дров, пустую конуру… Нет, она не пустая: из неё вылезает какое-то странное маленькое существо, за которым тащится толстая блестящая цепь… Господи, кто это?.. Это же Кап!
Я кинулся к нему, сорвал ошейник, освободил от цепи, и он, повизгивая, начал прыгать на всех нас по очереди. Откуда-то появилась хозяйка. Я готов был убить её, отругать последними словами, ударить!.. У Риммы были слёзы на глазах. Так надругаться над Капом!.. Меня остановило его поведение: с удивлением я наблюдал, что пёс так же радостно прыгает и на хозяйку. На свою мучительницу! Это выглядело, как если бы закованный в кандалы раб кинулся с объятиями и поцелуями к своему владельцу… Выходит, у пса нет ни капли злобы на неё, нет страха, даже обиды?
Я спросил, почему собака на привязи, и хозяйка ответила, что, когда уходит, а в доме никого нет, сажает её на цепь, чтоб не убежала, неровён час. А другой цепи у них нет — потоньше: собака у них раньше была — большущая, от неё и осталась. Да и привязывать-то вашу всего разок-другой пришлось: у нас же дом пустым почти не бывает…
Я верил и не верил, но уже чувствовал облегчение: Кап жив, не запуган и, по-видимому, здоров — шерсть стала ещё гуще и волнистей, только больно уж худой. Чуть не на треть меньше! Но кто знает: может, ему их пища не очень нравилась, а возможно, от тоски по нам похудел…
В общем, Кап радостно, как всегда, впрыгнул на заднее сиденье машины, и мы уехали, расплатившись и оставив при себе слова недоверия и возмущения. Быть может, так и не вырвавшаяся наружу буря чувств стала виной тому, что, выехав на шоссе, я чуть не врезался в идущую впереди машину и так резко затормозил, что мама чуть не упала с переднего сиденья и потом у неё долго кружилась голова…
Я вспомнил об этом к тому, что такого уже никогда с Капом больше не случится: теперь будем оставлять его только у Антонины Фёдоровны, больше ни у кого! Если, конечно, та согласится: ведь дом у неё совсем небольшой и весь уже наполнен людьми и животными. Кроме неё и мужа, там ещё две древние старухи — их матери, одна из которых уже не поднимается с постели; а также дочь, но та чаще в Москве, где работает; а ещё — две хозяйские кошки и две хозяйские собаки. Не считая двух-трёх, а то и пяти, временных четвероногих квартирантов.
Сама Антонина Фёдоровна родом с Урала, из семьи священника. Отца при советской власти арестовали, но он выжил, несмотря ни на что, и умер в своей постели. По словам дочери, в нём не было ни злобы, ни ожесточения против тех, кто жёг и рушил храмы и церковную утварь, сажал в тюрьмы истинно верующих и священников: он их понимал. Одного только, говорила она, никак не мог он уразуметь до конца жизни: почему на пересылках и в телячьих вагонах арестантов кормили одной лишь ржавой селёдкой, а воды почти не давали? Разве так можно?.. Он умер, так и не найдя ответа на свой вопрос.
Муж Антонины Фёдоровны на политические темы не беседовал — больше на общественно-бытовые. Рассуждать он любил логично и многословно, почти не обращая внимания на слушателей. Одним своим рассуждением он основательно напугал меня, когда сказал так:
— …Вот возьмите, — он повёл рукой в сторону находившихся в пределах видимости собак и кошек, — если подходить логически: сколько у нас в посёлке жителей? Говорят, семнадцать тысяч, так? — Я кивнул. — А домов тысяч пять, так? — Я снова не возражал. — А собак? Тысячи три… — Я насторожился. — Ну, пускай две с половиной, — смягчился он. — Так? По одному кило пищи в день они съедают? Логично? — Я молчал. — И, значит, у нас в посёлке на них уходит… сколько? Две с половиной тыщи кило еды в сутки. Так?.. А за какие такие заслуги?
Ему ответила Антонина Фёдоровна.
— Брось ты свою арифметику, Васильич! Иных людей тоже зря, может, кормят. Или возьми машины эти… Сколько на них бензина-керосина уходит?
— Логично говоря, да, — согласился он.
Я вздохнул с облегчением: быстро соглашается — значит, не совсем безнадёжный упрямец-поперечник, да и животные, это видно, совсем не боятся его. Просто внимания не обращают, как и он на них. В общем, такое вполне мирное сосуществование, приемлемый статус-кво. Тем более, вряд ли он забывает о некоторых доходах, которые они приносят…
Из Голицына я уезжал с твёрдым намерением приезжать в Дом творчества ещё и ещё — теперь уже с Капом, которого буду помещать к Антонине Фёдоровне (согласие получено) и стану навещать каждый день и гулять с ним по проспектам и в лесу, где «бродят бронетранспортёры»…
4
После возвращения в Москву мне предстояло два важных дела: закончить подготовку к изданию второй книги и начать подготовку к переезду на новую квартиру в дом, находящийся на Черкизовской улице, за Преображенской площадью, справа, если от центра, среди громоздящихся там панельных домов, в одном из которых уже довольно давно живёт мой друг Мирон со своим семейством.
