Ольга Елисеева - Потемкин
Однако на этом борьба не закончилась. Хан очень быстро пожалел об отречении. 23 мая 1783 года обоз с его имуществом, гаремом и свитой тронулся в дорогу к Херсону. Внезапно Шагин изменил маршрут и отправился на Тамань, где кочевали ногайцы. Оттуда он послал в Петербург к Екатерине II одного из приставленных к нему офицеров капитана Тугаринова с письмом. Возможно, хан хотел взять слово обратно и жаловался на давление, оказанное на него во время переговоров. Но «крымская мышеловка» уже захлопнулась. Потемкин приказал задержать курьера, а хану передал, что тот не имеет права пользоваться прикомандированными к нему русскими офицерами36.
Пребывание Шагин-Гирея на Тамани вызвало самые нежелательные последствия. Началось возмущение ногайских орд, подавленное войсками Суворова. Если в самом Крыму никакого сопротивления русские не встретили, то ногайцы, у которых Шагин когда-то был «сераскиром», проявили неожиданное ожесточение. Часть из их племен решила присягнуть России и тут же подверглась нападениям со стороны закубанских горцев, подстрекаемых Турцией. Турецкие лазутчики распространяли среди кочевников слухи, будто территории ханства поделены между Россией и Портой — первая получила Крым, а ко второй отошли При-кубанье и Тамань37. Уже перешедшие на сторону русских ногайские роды волновались, не зная, что их ожидает в будущем.
В этих условиях генерал-поручик Суворов, находившийся с тремя корпусами на Тамани, предложил Потемкину договориться о перекочевке орд на места их старых кочевий в приволжские и уральские степи. Идею поддержали некоторые ногайские мурзы и беи, желавшие избежать войны. В первую очередь предводитель племени джамбулуков Муса-бей, приятель Суворова, как раз и подавший мысль о переезде. Однако были и те, кто воспринимал идею ухода с Тамани в штыки. Например, другой джамбулукский владетель — Тав-Султан, который за подстрекательство соплеменников к вооруженному сопротивлению России был взят под стражу. Зная о подобных настроениях, Потемкин предпочел повременить с перекочевкой и в конце июля послал Суворову приказ отложить дело до будущего года. Считается, что этот приказ опоздал38.
Суворов торопился завершить переселение раньше, чем среди ногайцев вспыхнут серьезные волнения. 30 июля сторонники Тав-Султана подняли мятеж джамбулуков, уже находившихся на марше. Тысячи кибиток двигались по берегу Ей, переправлялись через реку и поворачивали на восток. Внезапно ногайцы напали на отряды охраны и перебили их, уйти удалось только казакам. Одновременно были вырезаны верные России сторонники перекочевки, тяжело ранен Муса-бей. Ногайцы устремились к югу — на Кубань.
1 августа орда от семи до десяти тысяч кочевников напала на роту Бутырского полка, охранявшую брод в урочище Урай Илгасы. К счастью для бутырцев, у них были орудия, что помогло роте продержаться до прихода остального полка и драгун-владимирцев. Совместными усилиями ногайцы были разгромлены. Во время отступления кочевники убивали пленных, резали скот, не щадили даже своих жен и детей. Русские захватили мятежных мурз, и вот тут-то открылась роль Шагин-Гирея в подстрекательстве ногайцев к сопротивлению.
Выяснилось, что хан вел переговоры с мятежниками о своем возвращении на крымский престол и встречался с депутацией мурз. Потемкин потребовал от Шагина немедленно удалиться с Тамани, но тот тянул время. Даже личное письмо Екатерины не понудило бывшего крымского владыку тронуться с места. Только выслав на Тамань войска во главе с генералами И. А. Игельстромом и А. Б. де Баль-меном, Потемкин заставил хана исполнить «высочайшее повеление». Отправляясь в Россию, Шагин бросил гарем и свиту из 2 тысяч человек39.
Его дальнейшая судьба была печальна. Сначала хана поселили в Воронеже, затем в Калуге, окружив богатством и формальными почестями. Занятая делами с Крымом и Турцией, русская сторона вовсе не спешила исполнять обещание о престоле в Персии. Шагин пытался напомнить о себе, послав в Петербург А. А. Безбородко дорогой перстень в подарок. Екатерина посчитала такой поступок неуместным и приказала вернуть перстень, сделав хану внушение, чтобы он более не пытался подкупать русских министров. Бывшему владыке пришлось извиняться и оправдываться40. Поведение Шагина на Тамани не изобличало в нем надежного человека, и за ним негласно присматривали.
Ему казалось, что если он переберется в Турцию, то там как потомок Гиреев будет пользоваться большей свободой и почетом. Разрешение выехать в Порту Шагин-Гирей получил от императрицы еще в 1784 году. Однако турецкая сторона вовсе не готова была принять опасного гостя: сам факт его появления мог вызвать волнения «черни», некстати напоминая ей о потере Крыма. Лишь в январе 1787 года визирь направил Шагану разрешение султана на въезд. Тогда же русский посол в Константинополе Я. И. Булгаков писал, что хан «тысячу раз еще раскается о сей глупости»41. Раскаяться Шагин не успел, вскоре после приезда он был задушен по повелению султана на острове Родос.
«ТРОФЕЙ, НЕ ОБАГРЕННЫЙ КРОВЬЮ»
Вернемся к событиям 1783 года. В середине мая Австрия начала проявлять серьезное беспокойство скоплением русских войск на Юге. Стало очевидно, что Петербург интересует не «Очаков с областью», а более существенное приобретение. 19 мая австрийский император направил союзнице письмо, в котором выразил готовность содействовать ей в случае войны с Турцией42. В записке Кауницу Иосиф II точно назвал земли, на которые претендовала Вена: Молдавия и Валахия43.
Копию письма императора Екатерина послала Потемкину 30 мая. «Твое пророчество, друг мой сердечный и умный, сбылось, — писала она, — аппетит у них явился во время еды…Дай Боже, чтоб татарское или, лучше сказать, крымское дело скоро кончилось… Лучше бы турки не успели оному наносить препятствия…а на просьбу татар теперь не смотреть»44. Императрица считала возможным пренебречь при занятии Крыма формальным волеизъявлением его жителей. Ее беспокоили сроки осуществления операции, так как она опасалась, что Порта может, собрав войска, помешать присоединению полуострова.
Потемкин не считал в данном случае торопливость уместной. Он получал из Константинополя донесения Булгакова, сообщавшего о расстройстве дел в Порте, которая уже в конце 1782 года начала готовиться к обороне, а не к нападению. «Здесь все силы напрягают для приведения себя в оборонительное состояние, — писал посол. — Несмотря на разум и расторопность визиря, трудно здесь ожидать приведения в порядок в короткое время всего того, что целым веком расстраивалось… Рейс-эфенди, по робости, а может быть по лености своей, все из своих рук и власти выпускает»45. Тем не менее при подстрекательстве французов и пруссаков дипломат не исключал возможности военного конфликта.
Между тем с письмами наших героев создалась тревожная ситуация. Еще 11 мая Потемкин выразил беспокойство, что давно не получал от Екатерины ответов. Такое замечание кажется странным, так как, судя по датам посланий, императрица регулярно отправляла корреспонденцию. 26 мая государыня сообщала, что она и сама удивлена задержкой известий с юга. «Я не знаю, почему мои письма к тебе не доходят; кажется, я писала к тебе при всяком случае. Пока ты жалуешься, что от меня нет известий, мне казалось, что от тебя давно нету писем»46. 28 мая Потемкин повторил: «Немало меня смущает, что не имею давно об Вас известий»47. Далее он обращается к делам: «По сие время еще хан не выехал, что мне мешает публиковать манифесты; татары не прежде будут развязаны, как он оставит Крым. При нем же объявить сие, народ почтет хитростью».
В это время возникли первые признаки начала новой чумной эпидемии, занесенной в Крым с Тамани. Екатерина получила это письмо 9 июня 1783 года и в тот же день отвечала Потемкину: «Я надеюсь, что мои письма теперь, князюшка, до рук твоих дошли… Часто тужу, что ты там, а не здесь, ибо без тебя я как без рук… Верю, что тебе забот много, но знаю, что ты да я заботами не скучаем»48.
Следующее письмо 13 июня Григорий Александрович тоже писал из Херсона. «Богу одному известно, что я из сил выбился, — говорил он, — всякой день бегаю в адмиралтейство для понуждения, а при том множество других забот. Укрепление Кинбурна, доставление во все места провианта, понуждение войск и прекращение чумы, которая не оставила показаться на Казикермене, Елисавете и в самом Херсоне… Сею язвою я был наиболее встревожен по рапортам из Крыма, где она в розных уездах и госпиталях наших показалась. Я немедленно кинулся туда, сделал распоряжение отделением больных…и так, слава Богу, вновь по сие время нет… Ахтияр лучшая гавань в свете. Петербург, поставленной у Балтики, северная столица России, средняя Москва, а Херсон Ахтиарской да будет столица полуденная моей государыни… Не дивите, матушка, что я удержался обнародовать до сего времени манифесты. Истинно нельзя было без умножения [войск], ибо в противном случае нечем бы было принудить…. Обращаюсь на строительство кораблей. Вы увидите из ведомости, что представлю за силу… Я считаю, что собранием всех фрегатов, которые из Дону выдут, можно будет в случае разрыва, и когда турки флотом от своих берегов отделятся, произвесть поиск на Синоп или другие места. А что касается до императора, не препятствуйте ему, пусть берет у турков, что хочет. Нам много что пособит и диверсия одна с его стороны — великая помочь»49.
