Джеймс Купер - Моникины
— Так вы считаете, что есть закон, который стоит выше Денежного Интереса и который следовало бы соблюдать во всех моникинских делах?
— Несомненно. Иначе чем бы мы отличались от хищных зверей?
— Мне неясно, согласуется это или нет с представлениями экономистов о системе вкладов в дела общества.
— Вот именно, сэр Джон, это неясно. Эта ваша система предполагает, что тот, кто кровно заинтересован в делах общества, скорее всего будет управлять ими мудро, справедливо и бескорыстно. Это было бы верно, если бы все оказывали должное уважение великим принципам, составляющим основу всякого счастья. К сожалению, указанные вклады воплощаются не в добродетели или справедливости, а всего-навсего в собственности. Между тем опыт показывает, что побудительные мотивы собственников направлены на увеличение собственности, на защиту собственности и на приобретение при помощи той же собственности таких преимуществ, которые не должны были бы зависеть от собственности, — почестей, высоких званий, власти и привилегий. Не знаю, как обстоит дело у людей, но наши летописи свидетельствуют об этом весьма красноречиво. Мы применяли на практике принцип собственности везде, где было возможно, и увидели, что он превращает всех, кто не обладает собственностью, в ее рабов, а ее возносит над всем. Короче говоря, было такое время, когда богатые даже не платили обычных налогов. Но к чему теоретические рассуждения, когда, судя по крикам на улице, нижний край великого постулата уже покрылся тенью, и скоро — увы! — мы во многом должны будем убедиться на практике.
Бригадир был прав. Посмотрев на часы, мы убедились, что затмение действительно уже началось и что мы были на грани полного затмения Принципа самым низменным и подлым из всех побуждений — Денежным Интересом.
Первым свидетельством истинного положения вещей могли послужить речи местных жителей. Слово «Интерес» было на устах у каждого моникина, тогда как слово «Принцип», столь превосходное само по себе, казалось, совершенно исчезло из словаря Низкопрыгии. Добрая половина обиходного словаря как бы сжалась в единое слово, которое в переводе означает «доллар». «Доллар, доллар, доллар!»— ничего, кроме доллара! На каждом шагу было слышно: «Пятьдесят тысяч долларов, двадцать тысяч долларов, сто тысяч долларов». Эти слова звенели на всех углах, на городских площадях, на бирже, в гостиных и даже в церквах. Возвели ли храм божий — первый же вопрос: а во что он обошелся? Выставил ли художник плоды своих трудов на суд сограждан, зрители тут же начинают перешептываться о том, какова цена картины в звонкой монете республики. Отдал ли писатель порождение своего гения на суд тем же знатокам, — достоинства его творения будут оценены по тому же стандарту. А некий проповедник, который весьма рьяно, но не вовремя призывал своих соотечественников к благотворительности, всячески распространяясь о благах, ожидающих их на том свете, был ввергнут в смущение веским возражением: его утверждение подразумевает значительные затраты, однако из его объяснений неясно, какую прибыль получит тот, кто отправится на небо!
У бригадира Прямодушного были все основания для мрачных предчувствий, ибо все знания и опыт, приобретенные за долгие годы странствий, теряли теперь всякую цену. Если мой достопочтенный коллега и спутник высказывал какое-нибудь замечание на тему о внешней политике, которой он уделял немало внимания, ему отвечали справкой о биржевых ценах. Всякое замечание по вопросам вкуса неизменно вызывало рассуждения о различиях во вкусе тех или иных спиртных напитков, а заодно и тонкие соображения об их рыночной цене. А когда этот достойный моникин на основе исключительно веских данных попытался доказать, что отношения Низкопрыгии с иностранными государствами требуют проявления не только твердости, но также большой осторожности и дальновидности, его противники тут же заткнули ему рот, указав на то, что, судя по последней распродаже, цены на земельные участки в городе очень высоки!
Короче говоря, если дело нельзя было так или иначе свести к долларам, оно никого не интересовало. Всепоглощающая страсть к долларам передавалась от отца к сыну, от мужа к жене, от брата к сестре, от одного родственника к другому, пока не заразила целиком так называемое «общество». Ной чертыхался по поводу всеобщей вражды. Он утверждал, что стоит ему расколоть где-нибудь в уголке грецкий орех (кажется, скромное удовольствие!), как прохожие уже злобно косятся на него. Станингтон — местечко с мелочными интересами, но при таком положении вещей это рай по сравнению с Низкопрыгией.
По мере того как затмение продолжалось и глаз постепенно привыкал к тени, отбрасываемой Денежным Интересом, было грустно наблюдать, как тускнеют и блекнут повседневные добродетели. Меня приводила в содрогание та бесстыдная откровенность, с какой словно бы вполне добропорядочные моникины повествовали о средствах, к которым они постоянно прибегали для достижения своих целей, и спокойно обнажали полное забвение великого, но затмившегося постулата. Один хладнокровно бахвалился тем, что обошел закон, другой объяснял, как ловко он надул соседа, а третий, более смелый или более искусный, ликовал, обведя вокруг пальца всю округу. Один гордился своей пронырливостью, другой — лицемерием, третий — притворством, а все вместе — успехом, достигнутым с помощью этих качеств.
Тень оказывала свое тлетворное влияние на все стороны моникинской жизни. Божьи храмы воздвигались ради спекуляций, управление государством извратилось настолько, что стало попросту выгодным помещением капиталов, и его целью было уже не правосудие и не общественная безопасность, но один лишь барыш, священные узы брака быстро свелись к купле-продаже, а молящиеся видели духовное благо только в золоте и серебре.
Повсюду в Низкопрыгии я замечал теперь главнейшую манию моего предка: многие простодушные и чистосердечные республиканцы теперь вопили «Собственность в опасности!» не менее громко, чем когда-то сам сэр Джозеф Джоб, и уже слышались мрачные намеки на «революцию» и «штыки». Но самым несомненным доказательством того, что затмение главенствовало надо всем и тень Денежного Интереса густым мраком легла на землю, стал язык так называемых «избранных». Они теперь обрушивали на своих противников брань не хуже рыночных торговок — верный признак того, что дух эгоизма пробудился не на шутку. Мне еще не доводилось видеть страны, где бы меньшинство, вбив себе в голову, будто только оно призвано диктовать свою волю всем прочим, не принималось бы тут же поносить и обзывать скверными словами всех и всякого в доказательство своей правоты. В этом отношении «избранные» похожи на женщин, которые, сознавая свою слабость, стараются возместить ее силой своего языка.
«Один» вешает, «большинство» правит, пользуясь убедительным аргументом силы, а «избранные» бранят и исходят ядовитой слюной. Так дело обстоит везде, если не ошибаюсь, кроме тех случаев, когда «избранные», кроме того, еще и вешают.
Следует упомянуть, что под зловещим влиянием затмения такие словечки, как «чернь», «смутьяны», «якобинцы» и «аграрии» note 21, употреблялись в Низкопрыгии с такой же обоснованностью, справедливостью и тактом, с какими несколько лет назад их употреблял в Лондоне мой предок. Одинаковые причины бесспорно приводят к одинаковым следствиям, и нет ничего более похожего на англичанина, которого трясет лихорадка стяжания, чем страдающий той же болезнью моникин из Низкопрыгии.
Изменения в состоянии партий, происшедшие под воздействием тени Денежного Интереса, были настолько поразительны, что на них стоит остановить внимание. Патриоты, издавна славившиеся непоколебимой преданностью друзьям, открыто отказывались от своих прав на блага малого колеса и переходили на сторону противника, даже не прибегая к таинствам сальто-мортале.
Судья Друг Нации на время был совершенно уничтожен и даже подумывал о том, чтобы снова отправиться куда-нибудь послом: во время подобных затмений долгая служба, безупречная репутация, рассчитанная любезность обхождения и прочие необходимые качества такого патриота, как он, ничего не значили на весах прибылей и убытков.
К счастью, вопрос с Перепрыгией, по существу, был уже благополучно разрешен, так как внимание публики было снова привлечено к нему из-за тревоги моникинов, покупавших и продававших землю на квадратные дюймы: они потребовали, чтобы несколько миллионов долларов были истрачены на уничтожение складов оружия, опасаясь, как бы нация не поддалась соблазну использовать его по прямому назначению. А потому военные корабли были поставлены на якорь в устье реки и превращены в плавучие мельницы, ружейные стволы — в газовые трубы, а форты со всею возможной поспешностью переоборудовались в склады и садовые рестораны. После этого вошли в моду рассуждения о том, что развитие цивилизации сделало войны невозможными. Поистине влияние тени на население в целом было в этом отношении настолько же поразительным, как и ее прямо противоположное влияние на поведение моникинов, взятых отдельно.
