Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
Он потерянно смотрел на прекрасный почерк. Четкий, легко читаемый текст с каллиграфически выписанной каждой отдельной буквой, исполненный твердой дисциплинированной рукой. Уже по этому можно было бы представить, какая жизнь ожидала бы его с ней. Удовлетворенность, надежность и счастье. Он ощутил чувство горечи, когда в этот момент подумал об Алексе.
На следующий день он доложил о себе на службе и был немедленно вызван к генералу Хартманну. Вопреки ожиданиям, тот не только не стал выговаривать Николасу, а отнесся к нему благожелательно и с пониманием.
— Ну и славную кутерьму ты там устроил, — сказал он после крепкого рукопожатия. — Я хочу от тебя сейчас услышать: когда ты догадался, что эта женщина замешана в убийстве своего мужа?
— Я вообще об этом ничего не знал. — Но, заметив, что генерал нахмурился, быстро добавил: — Я хочу сказать, что она мне никогда в этом не признавалась. А что касается обвинений ее в том, что она подстрекала убийцу, то я узнал об этом только после ее ареста.
— И с того момента ты с ней больше не разговаривал?
Николас какое-то мгновение помолчал.
— Нет, господин генерал, я говорил с ней. Вечером перед моим отъездом ее адвокат вопреки предписаниям устроил мне встречу в клинике, где она лежит.
— Вот как?
— Она… она сейчас не в себе. Поэтому она в клинике, а не в тюрьме. Она признана невменяемой и будет постоянно лечиться у психиатров.
Генерал покачал головой с удивлением старого человека перед легкомыслием, с которым молодые люди в своих сердечных делах слепо идут навстречу своей беде.
— Еще один вопрос, на который ты можешь не отвечать. Было ли между вами нечто большее, чем между свояком и свояченицей?
— Так точно, господин генерал, было нечто большее, — тихо ответил Николас.
Генерал Хартманн помолчал, прикрыв тяжелые веки, и затем сказал:
— Для начала тебя перемешаем в резерв. Когда все немного утихнет, будем решать дальше. Между прочим, в ответ на твою высылку здесь тоже одного немецкого дипломата объявили нежелательной персоной. Как говорится, око за око…
Октябрь Николас провел в Вене. Аннексия Боснии и Герцеговины, двух славянских провинций, потрясла всю Европу. Несмотря на возмущение, с которым вначале это известие было встречено в Англии и Франции, волнения довольно быстро утихли без каких-либо серьезных последствий. Едва вызванное этим возбуждение успокоилось, как над равновесием между сверхдержавами снова нависла угроза. На этот раз в центре противостояния стоял сам кайзер Вильгельм. Интервью, которое он дал английской Daily Telegraph, было для Англии, Франции, России и даже для Японии доказательством того, что он представляет реальную опасность для всеобщего мира. Этот скандал едва не стоил ему трона. Самое удивительное было в том, что наиболее острая критика шла со страниц своей, немецкой печати. На многочисленных карикатурах кайзер изображался как болтун и глупец.
В начале ноября Николас получил приглашение в замок князя Максимилиана Эгона фон Фюрстенберга в Донауэшингене, в сердце Шварцвальда. Приглашение в принципе не удивило бы Николаса, не будь среди других гостей и ожидавшегося там кайзера Вильгельма II. После своего отзыва из Берлина Николас знал, что он для прусского двора является persona non grata.
Было очевидно, что князь Фюрстенберг не стал бы потакать капризам кайзера, если бы из-за этого могли пострадать его отношения со старыми друзьями вроде Каради.
Николасу доводилось бывать во многих дворцах аристократов, но красота и совершенство поместья князя Фюрстенберга произвели на него неизгладимое впечатление. В этом так быстро меняющемся мире, в котором даже великие имена медленно теряли свой блеск, это имя блистало, как и прежде.
Вильгельм еще не прибыл, его ждали во второй половине дня, и во время обеда гости на удивление откровенно обсуждали статью в Daily Telegraphи ее возможные последствия. Со времени своего отъезда из Берлина Николас впервые снова встретился с людьми, кое-кто из которых принадлежал к узкому кругу приближенных кайзера. Другие относились к представителям высшей европейской аристократии разных стран. В отличие от прежних времен отсутствовали лишь англичане и французы.
Шутки за столом граничили временами с оскорблением его величества, и Николас подумал, что такие несдержанные речи были бы немыслимы без недавнего падения престижа кайзера. Только один из гостей дал отпор этим пренебрежительным шуткам: генерал фон Хюльзен-Хеслер, глава императорского военного кабинета. У Николаса никогда не было с ним хороших отношений; теперь же генерал держался с ним на такой ледяной дистанции, которую не заметить было невозможно.
Соседями Николаса по столу оказались баронесса Зорг, урожденная графиня Новаков, и ее муж; с момента ее неожиданного ночного появления у Николаса на Бендлерштрассе он о ней ничего не слышал. В Вене тоже — как и в Берлине — ее считали двойным агентом на службе России и Австрии.
— Что нового в Берлине? — спросил ее Николас во время прогулки в парке.
— Не много. А уж при дворе вообще ничего. Это большое облегчение, хотя бы ненадолго вырваться из той атмосферы. Приедет Его Величество, и вся прелесть пропадет, а о покое останется только мечтать. Я, допустим, еще молода, и на меня это сильно не действует, а посмотрите вы на этого Хюльзен-Хеслера, ему же пятьдесят шесть, а он все еще рвется предупредить любое желание Его Величества… — Она перебила себя. — Но отчего, собственно, он так ужасно зол на вас?
— Я действительно не имею представления! К тому же мне это в высшей степени безразлично.
— И такое ничтожество стоит во главе военного кабинета! Ничего удивительного, что у Германии постоянно какие-то проблемы.
Кайзер прибыл в отличном настроении, что само по себе было удивительным на фоне последствий балканского кризиса и скандала с Daily Telegraph, ощущавшихся по всей Европе. Он приехал прямо после визита к Францу Фердинанду, который расценивался как знак одобрения демарша Австро-Венгрии против Боснии.
Как обычно, кайзеру был предоставлен для одобрения список гостей. Увидев фамилию Каради, он нахмурился. После этого он демонстративно его не замечал.
Охота в Донауэшингене прошла для хозяина дома с большим успехом. Дипломатические последствия всего этого мероприятия, которым Берлин всячески старался сгладить последствия и скандала со статьей, и аннексии Боснии и Герцеговины, казалось, кайзера вообще не интересовали. У него было прекрасное настроение. Но после праздничного банкета в последний вечер не обошлось без трагического инцидента.
Николас до конца своих дней вспоминал об этом банкете, с которым для него закончилась целая эпоха, отмеченная высоким вкусом, беспечным весельем и особой, торжественной красотой. Замок князей Фюрстенберг служил сценой, на которой разыгрывали веселый спектакль люди, которые благодаря своему духовному богатству, унаследованным состояниям и власти были властителями Европы. Дамы демонстрировали роскошные туалеты, мужчины были в парадной форме или во фраках, увешанных орденами. Те, кто принимал участие в охоте, были одеты в пурпурно-красный наряд всадника. Ничто не нарушало великолепия этой картины, залитой мягким светом бесчисленных свечей.
После банкета гости во главе с кайзером направились в большой зал, где на антресолях домашний оркестр играл популярные мелодии. Внезапно музыка умолкла и после короткой паузы из прилегающей галереи в балетной юбочке и розовом балетном трико выпорхнул генерал Хюльзен-Хеслер, на голове у которого был парик блондинки. Оркестр заиграл отрывок из «Лебединого озера» Чайковского, и глава прусского военного министерства начал танец на пуантах, пародию на соло из балета. Он танцевал, делал пируэты и прыжки с такой профессиональной ловкостью, что изумленные зрители не могли удержаться от овации. Некоторые, однако, испытывали мучительную неловкость.
Николас не верил своим глазам. Хотя, по слухам, во время мужских поездок на яхте кайзера не раз происходили подобные представления, князь не хотел этому верить. Он взглянул на сидевших рядом. Никто, казалось, не находил представление пошлым. На отдельных лицах сквозило выражение вежливой скуки. Кайзер же был в восторге, он сиял, как тот балетмейстер, который представляет своего любимого ученика изысканной публике. Ловкость и доведенная до гротеска женственность пятидесятишестилетнего генерала привели Николаса в изумление. Он полагал, что генерал долго не выдержит, но чем дальше он танцевал, тем живее были его вращения и прыжки. Генерал явно наслаждался своим выступлением. На лбу у него блестели капли пота, но он продолжал неутомимо танцевать как заведенная кукла. Музыка стала громче, видимо, танец подходил к концу. Граф Хюльзен-Хеслер исполнил еще один прыжок, настоящий антраша, и, казалось, пошатнулся. На его лице улыбка внезапно сменилась гримасой боли, он рухнул на пол и остался недвижим.
