Владимир Нефф - Императорские фиалки
Легко себе представить, что человек, сидящий наверху, в беседке, спиной к дому, чувствовал себя как в раю: до французского садика, анютиных глазок, сирени, перголы рукой подать, а дальше, на восток, вплоть до нынешней улицы Оребитов, необозримый комплекс владений Недобыла — «Комотовка» и «Опаржилка», превращенные архитектором Бюлем в естественный английский парк. Но стоило повернуться лицом к дому и увидеть галереи, как все очарование пейзажа — увы! — исчезало. Недобыл, разумеется, не сдавал квартир людям, которые проветривают на галереях полосатые перины и вообще ведут себя как жители трущоб, но как ни верти, а галереи остаются галереями. Сейчас, когда блеск дома Недобыла сильно потускнел от времени, это не так важно; но когда он стоял во всей своей красе и в нем жили главным образом члены его семьи, столь почитавшие красоту, это было прискорбно.
На каждом этаже — восемь больших комнат размером по тридцать — тридцать шесть квадратных метров и три комнаты вдвое меньших с окнами на юг и на запад, то есть на улицу и на железнодорожную насыпь, а также три кухни и три маленькие комнатки для прислуги, смотрящие во двор. Таким образом, предполагалось, что на каждом этаже будут две хорошие квартиры с входом из коридора и одна похуже — с входом через галерею; желающие могли занять весь этаж, поскольку все помещения, как большие, так и маленькие, с балконами и без них, расположены одно за другим, так что пройти из одного конца такой квартиры в другой — значит проделать путь в восемьдесят метров.
Вот, в общем, и все о внешнем виде дома, который станет основным местом действия нашего долгого повествования, посвященного событиям, происходившим в семье Недобылов и Борнов. Но в описываемое нами время дом только строился, вернемся же поскорее к моменту, на котором мы прервали наш рассказ, к осени семьдесят четвертого года, когда в «Комотовке» толпились строительные рабочие — каменщики и чернорабочие, штукатуры и плотники, землекопы и колодезники, ученики и подмастерья. Все они хлынули, как половодье, поставили забор, вырыли колодец, колышками наметили план здания, построили деревянные сараи для извести и цемента, и работа закипела, пошла полным ходом: они уже вгрызлись в твердую, каменистую почву «Комотовки», на которой будет непоколебимо стоять дом мечты Недобыла; на всем пространстве дома, то есть на площади в семьсот двадцать квадратных метров, вырыли котлован глубиной в три метра шестьдесят пять сантиметров, а там, где будут погреба, его углубили еще на пятнадцать сантиметров. И приступили к кладке стен, которые воздвигали из опоки, добытой тут же, на месте — выломанной из скалы, имевшей форму черепа; благодаря этому рабочие не только получали прочнейший строительный материал, но и увеличили двор, чтобы там, как хотел Недобыл, могла развернуться карета.
Величественный дом воздвигали неизвестные нам строители, ребята что надо — каменщики, усердные работяги, хорошие мастеровые. Неизвестные… Как паводок, хлынули они сюда и, закончив свой труд, хлынут еще куда-нибудь — строить новые дома, а их место займут отделочники, штукатуры, настильщики полов, кровельщики, а затем — жестянщики и стекольщики и, наконец, слесари и маляры. Имена их нам неизвестны, за исключением одного-единственного — ученика каменщиков, парнишки лет четырнадцати, очень высокого для своего возраста и очень худого. Он не пышет здоровьем, не похож на свежего, как огурчик, крепыша, как уверяет его бабушка, у него впалые щеки и грудь, и, хотя он еще ребенок, выражение его продолговатого лица серьезно и задумчиво, приклейте ему усики подковкой, и он — вылитый отец, покойный Матей Пецольд.
Именно об отце думал он, перемешивая раствор во дворе строящегося дома Недобыла, превосходный раствор из гашенной год назад извести, речного песка и дождевой воды, думал об отце и о своей умершей от туберкулеза матери, да еще о Недобыле. Бабушка, размышлял Карел, велит отзываться о Недобыле только хорошо, боится, как бы он, Карел, не впутался во что-нибудь, но думать ему никто не запретит. И он думал о том, как все мерзко — куда ни сунься, везде Недобыл: Недобыл выгнал их из «Комотовки», когда ему, Карелу, было всего шесть с половиной лет. Недобыл купил «Кренделыцицу», а сейчас Карелу приходится помогать строить для него огромный, как гора, четырехэтажный дом с такими толстыми стенами, что десятник, впервые увидев план, вытаращил глаза и, говорят, подумал, что там ошибка. Странное дело: одним нужен дом, как гора, а другим достаточно домика с ладонь величиною. Да, им, Пецольдам, то есть Карелу, бабушке и сестрам, хватило бы их маленького, как ладонь, домика, только бы знать наверняка, что никто их там не тронет, но и это неизвестно, потому что Недобыл на своей «Крендельщице» все строит да строит, все ближе да ближе подбирается к их домику, величиной с ладонь, а он, Карел, ему в этом помогает, когда нужны каменщики и Недобыл зовет его подработать; и вот так все время — Недобыл, везде Недобыл, вечно вселяет он в них страх и ужас.
«Черт бы тебя побрал, — думал Карел, перемешивая раствор лопатой. — Чтоб тебя подагра скрутила, чтобы ты подавился и лопнул! Чтоб все твои богатства у тебя в глотке застряли!» Как могут богатства Недобыла застрять у него в глотке, Карел себе ясно не представлял, но картина была очень впечатляющая. «Чтоб ты сгорел! Чтоб умер в этом доме смертью, еще более страшной, чем мой отец!»
Так проклинал Карел Пецольд Недобыла, и ему казалось, что к раствору, предназначенному для постройки этого дома, он примешивает горечь своей ненависти. А поскольку он не был таким мягким и терпеливым, как его несчастный отец, то действовал при этом так энергично, что наблюдавший за ним десятник пан Рамбоусек удивлялся его усердию.
6После посещения «Кренделыцицы» и разговора со старухой Пецольдовой Мария перестала противиться замужеству, и 11 ноября того же года, когда были снесены городские стены и Недобыл начал строить свой дом, в тихой квартире философа была отпразднована помолвка. На торжественное угощение, приготовленное ученицами школы домоводства под наблюдением покровительницы невесты — пани Ганы Борновой, были приглашены только члены семьи и самые близкие друзья: Гелебрант с Лаурой, Борны, Страки и Смолики. Деликатный Шенфельд не пригласил никого из своих немецких друзей, чтобы не задеть национальные чувства жениха. Стараясь в это полное волнений время заменить невесте мать, Гана приложила все силы, чтобы торжество прошло гладко; она тактично напомнила Недобылу, что необходимо послать Марии корзину цветов с белой лентой, вместе с ним выбрала обручальное кольцо с мелкими брильянтами и синим сапфиром, позаботившись, чтобы оно было как можно изящнее, составила и заказала печатное извещение о помолвке, сама выбирала вина, наняла на этот день настоящего лакея во фраке и белых перчатках, — словом, была великолепна, исполнена материнских чувств и незаменима. Невеста — бледная, серьезная, ошеломленная поразительным изменением своей судьбы — была очаровательна в простом туалете из бледно-голубого атласа, жених — в новешеньком рединготе из тонкого английского сукна — сиял довольством и здоровьем и выглядел, по выражению Шенфельда, как олицетворение благополучия.
Между тем как на кухне разыгрывалась незаметная трагедия и лились слезы — старая экономка Шенфельда, оскорбленная вторжением болтливых и заносчивых учениц школы домоводства, заявила философу о своем немедленном уходе, — гости, ничего не подозревая, наслаждались великолепным меню. За десертом, к которому было подано мельницкое шампанское, Борн, постучав по бокалу, встал и заговорил своим графским, по определению Валентины, голосом.
— Этим знаменательным актом обручения дочери выдающегося пражского немецкого ученого с крупным чешским экспедитором и владельцем недвижимости чешский и немецкий народ, — сказал, между прочим, Борн, — философия и коммерция братски протягивают друг другу руки, заключают друг друга в объятия. Сколь важное, радостное и возвышенное событие! Какой огромный шаг навстречу тем желанным временам, когда прекратится соперничество между обоими народами — немецким и чешским, когда ученые, коммерсанты и промышленники быстро и дружно пойдут вперед, к величайшим целям человечества, к осуществлению идеалов, которые нам, детям века пара и магнетизма, лишь неясно рисуются в туманных далях!
Это и еще многое другое произнес он своим бархатным баритоном, и присутствующие не могли не умилиться.
Тотчас же после помолвки Недобыл начал выплачивать Шенфельду, под видом доплаты за «Кренделыцицу», восемьдесят гульденов пенсиона, и ученый, обеспечив таким образом удовлетворение своих материальных потребностей, спокойно принялся за книгу, которой заранее гордился, веря, что она увенчает дело всей его жизни, свою «Psychologie der Persöntichkelt» — «Психологию личности», а по вечерам, как обычно, сидел с дочерью в музыкальной комнате, слушал ее игру на арфе и читал ей написанное за день.
