Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова
Государыня со свойственным ей благородством отказалась от предложенной придворными льстецами возможности расторгнуть брак Орловых через Синод ввиду их близкого родства. Напротив — чтобы прекратить недостойные перешептывания, она наградила молодую графиню собственным портретом, купила у нее наследственную подмосковную Коньково. Графу оставалось самому понять, что, несмотря на все эти знаки внимания, его присутствие при дворе нежелательно. Ему было разрешено выехать за границу, тем более что того требовало и быстро ухудшавшееся здоровье обожаемой им супруги. Если, с одной стороны, подобная перемена обстоятельств при дворе могла облегчить продвижение по службе сына, то с другой — место около императрицы успели занять иные любимцы, также не дарившие меня своими симпатиями. Достаточно сказать о Григории Александровиче Потемкине, который на протяжении многих месяцев не счел нужным отвечать на мое письмо по поводу дальнейшей судьбы моего сына. Все худшие опасения и воспоминания нахлынули на меня, когда случайно я встретилась с четой Орловых в доме знаменитого врача Гобиеса в Брюсселе. Собственно, встречи не было. Мы увидели друг друга через щель приоткрытой врачом двери. Орловы, по всей вероятности, не хотели афишировать своего визита к медику, я же неожиданно для Гобиеса зашла без предупреждения, чтобы выразить ему свое уважение. Настоящая встреча состоялась в тот же день у меня дома, куда граф решил без приглашения явиться.
— Я пришел к вам другом, а не врагом, княгиня.
— Это дело вашей совести, граф.
— Вы можете не поверить мне, но мной руководит желание облегчить предстоящее вам возвращение в Россию. Оно не будет таким легким, как вам может казаться.
— Я не льщу себя никакими надеждами, кроме желания исполнить свой долг перед государыней и представить ей своего сына, завершающего намеченное мною образование.
— Тем лучше. Насколько мне известно, он записан при рождении в кирасирский полк?
— Да, таково было желание его отца, поддержанное государыней, которая милостиво повелела производить его в чинах, пока не подойдет срок его действительной службы.
— И вы уверены, что это производство производилось?
— У меня нет оснований сомневаться в том, что распоряжения императрицы исполняются.
— Слова, княгиня, пустые слова! Думаю, что в России вас будет ждать горькое разочарование.
— Пока оно не наступило, у меня нет оснований о нем думать.
— Это неосмотрительно с вашей стороны. Но вот что я хочу вам предложить, княгиня. Я продолжаю числиться командиром конногвардейского полка и могу взять вашего сына к себе, что позволит сразу повысить его на два чина. Как бы ни обстояло дело с его производством, вы будете достойно вознаграждены в своих хлопотах и беспокойствах.
— Благодарю вас, граф, но я уже обратилась с запросом к президенту Военной коллегии князю Потемкину и до получения ответа не стану предпринимать никаких иных шагов.
— Вы рассчитываете на ответ? Ваше дело. Но имейте в виду, мое предложение остается в силе. Кстати, я не видел молодого человека красивее вашего сына. Думаю, моя поддержка такого красавца принесет одинаковую пользу и ему, и мне. Как видите, княгиня, судьба сводит нас во второй раз. Я не счел возможным не нанести вам визита перед нашим отъездом с женой в Париж и Швейцарию. Говорят, швейцарский климат творит чудеса.
— Я желаю, чтобы вы в этом убедились на примере вашей супруги.
— Благодарю, княгиня, но у меня не идет из ума ваш сын. Вы не должны упустить ничего из тех преимуществ, которые может принести появление такого сокровища при дворе. Не смущайтесь, князь. Я уверен, что вы легко затмите фаворита. А так как в мои обязанности с некоторых пор входит утешать тех, которые получают отставку, благо случается это достаточно часто, я с удовольствием сделаю это в отношении того, кто принужден будет уступить вам свое место. Думаю, это чудеса, которые раскроет перед вами русский двор, затмят все ваши впечатления от чудес европейских.
— Друг мой, не откажи принести мне увраж о Рембрандте, который остался в маленькой гостиной, и не торопись с ним, князь. Я всегда боюсь, что ты так стремительно сбегаешь по мраморной лестнице.
— Вы хотите меня познакомить с этим изданием, княгиня?
— О нет. Я просто хочу удалить сына, чтобы сделать вам, граф, замечание. Я считаю тему вашего разговора одинаково неуместной в присутствии семнадцатилетнего мальчика и неприличной в отношении ее императорского величества. Я не знаю, кого вы имеете в виду под словом «фавориты» — мне не довелось встречаться с подобными лицами при дворе.
— Даже если их комнаты находятся во дворце рядом с личными покоями императрицы?
— Что из этого? Как вам известно, мы с князь Михайлой жили в подобных комнатах. Если государыня отдает распоряжение так разместить своих генерал-адъютантов, значит, того требует удобство при исполнении обязанностей, которые им поручены. Вы хотите набросить тень даже на пребывание рядом с ее императорским величеством Мавры Саввишны Перекусихиной?
— Не понимаю вашей игры, княгиня. Наивность в вашем возрасте не производит благоприятного впечатления и может только смешить даже императрицу.
— Но так и только так воспитан мой сын, и я не допущу смущать его мысли подобными двусмысленностями, для которых, я в этом уверена, действительность не дает решительно никаких оснований.
— Вы неисправимы, княгиня. С вами так же трудно и бесцельно говорить, как и восемнадцать лет назад. Только поверьте, ваша игра не идет на пользу ни вам самой, ни императрице. А впрочем, прощайте.
Тучи сгущались. Перспектива превращения князя Павла в фаворита стареющей женщины, при всех высочайших душевных качествах императрицы, наполняла меня ужасом. Но немногим лучше была перспектива враждебного отношения к князю Павлу со стороны фаворита, который усмотрел бы в нем возможного соперника. Оставалось по возможности продлить то образовательное путешествие, которое я еще могла предпринять для сына, не вызывая гнева императрицы. Уповать можно было только на счастливое стечение обстоятельств и изменение вкусов государыни.
В Париже меня ждали не только встречи со старыми друзьями. Избежать приглашения Версальского двора не представилось возможным. Молодую королеву отличало не слишком доскональное знание этикета, поэтому все мои ссылки на невозможность его нарушения мною, как статс-дамой российской императрицы, не были приняты во внимание. Мария-Антуанетта пожелала, чтобы я приехала в Версаль в покои ее подруги и воспитательницы детей госпожи де Полиньяк, чтобы мы обе, как она изволила выразиться, чувствовали бы себя свободно. Выданная замуж за дофина, она, судя по разговорам, сначала не испытывала никаких чувств к своему супругу и лишь постепенно стала привыкать к своим обязанностям супруги, но не королевы. «Австриячка», как ее называли, слишком деятельно принимает участие в политике и умеет подчинить своим соображениям короля. Мое любопытство было, естественно, задето, хотя, должна признаться, мое собственное поведение при встрече с ее королевским величеством не стало примером придворного такта. Когда королева поинтересовалась моими детьми, сославшись на ставшее известным ей их искусство танцевать, я имела неосторожность заметить, что танцы все же лучше бессмысленной траты времени за карточными столами. И это притом что королева была азартным игроком, не имея возможности обратиться к танцам, потому что по существующему порядку при французском дворе дамам можно танцевать лишь до двадцати пяти лет. Уже на следующий день мой промах стал известным всему Парижу, и мне оставалось только благодарить Бога, что он не оказал, кажется, никакого влияния на неизменную любезность и сердечность ее королевского величества.
Хотя мы часто виделись с Дидро, ежедневные завтраки я предпочла на этот раз проводить с аббатом Рейналем, у которого всегда к этому времени собиралось интересное общество. Мне были знакомы ранние труды этого превосходного историка и философа. Я читала и его историю Нидерландских Штатов, направленную против принцев Оранских, и историю Английского парламента, и «Политические мемуары Европы». Но настоящим событием стало появление «Истории политической и философской, утверждения и торговли европейцев в двух Индиях». Изданное без имени автора, это произведение было усиленно рекомендовано мне Дидро, уверявшим, что интерес к Рейналю мало чем уступает среди просвещенной публики интересу к сочинениям Вольтера. Дидро, несомненно, импонировал атеизм автора, но в еще большей степени поднимаемые им вопросы о деспотизме и свободе. Общение с аббатом было тем интересней, что он никогда не скрывал резкости своих мыслей и не искал для них литературных форм, скрывающих ясность идеи.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
