Антонин Ладинский - В дни Каракаллы
— Теперь все ясно, — удовлетворился осмотром врач и стал объяснять, какие отвары нужно пить Делии.
В заключение глубокомысленно пощупал еще раз пульс, определяя волнение, какое больная испытывает при произнесении того или иного слова, и заявил, что не помешает в данном случае и молочное лечение.
Так или иначе Вергилиану необходимо было посетить свое поместье. Хозяйство находилось там в большом запустении, оставленное на вороватого управителя. Его звали Нумерий. Когда он приезжал в Рим с докладом господину, то рассказывал, что дом и все строения пришли в ветхость, оливковые деревья разрослись в тенистую рощу. Кроме управителя, в имении трудился еще один старый раб и благодарил богов, что хозяин забыл о нем и что Нумерий не слишком требовательный надсмотрщик. Как я потом убедился, это соответствовало истине. Нумерий считал, что нет никакого смысла утруждать себя излишним рвением, и любил полежать где-нибудь в прохладе и выпить в одиночестве кувшин вина, философствуя о земной суете. Снисходительному господину он слал много отчетов и очень мало оливкового масла, ссылаясь на червей, пожирателей оливок.
Вергилиану не стоило большого труда убедить и меня, что поездка в Оливий, расположенный не так далеко от Путеол, вполне в моих интересах. В этот порт скоро должна была прийти «Фортуна», и Трифон мог доставить меня на остров Родос, откуда постоянно ходили корабли в Понт, и я еще раз поверил поэту.
Делия улыбнулась, когда Вергилиан предложил ей поехать в те места, где прошло его детство.
— Неужели и ты был маленьким и цеплялся за подол матери?
Поэт всячески расхваливал свое имение:
— Оливий — чудесный уголок. Владение называется так по оливковым деревьям, посвященным Минерве. Дом, построенный предками, стоит среди виноградника. Лозы посажены на покатом холме. Море не настолько близко, чтобы чувствовался запах рыбы, но из окон можно любоваться кораблями, что везут пшеницу в Рим. Правда, там все запущено, и надо, чтобы Теофраст привел дом в надлежащий вид. Скоро наступит сбор винограда. Он исцелит твое нездоровье, Делия. И, конечно, мы возьмем с собою нашего друга.
Как я мог отказаться от этой милой дружбы!
Присутствовавший при разговоре Наталис, которого тоже занесло счастливым ветром в Неаполь, зашедший навестить нас, советовал:
— А еще лучше Делии отправиться в Александрию. Там врачует Филоктет, ученик Аретея. Того самого, что лечил Марка Аврелия. Он с большим успехом излечивает грудные болезни свежей ослиной печенкой. Посмотрите на меня! Филоктет спас мне жизнь…
В последний раз взглянув с печалью на широкий Неаполитанский залив, который, вероятно, мне уже не суждено больше увидеть, я подумал, что он напоминает нежное объятие природы. Еще спали в теплых постелях те женщины, что я встречал во время прогулок под портиками. Колеса повозки весело загремели по каменной дороге…
В пути мы останавливались в маленьких городках и однажды немало смеялись над вывеской одного трактирщика, у которого нашли приют. Какой-то бродячий художник изобразил на ней чудовищную птицу и начертал такие стихи, вдохновившись Горацием:
Пока лесистые вершины дадут приют для куропаток и звезды в небе не престанут с хрустальной музыкой вращаться, до тех пор в мире сохранится, Матерн, твоя в народе слава…
Вергилиан смеялся от всей души.
— Великолепно!
Владелец таверны, краснорожий, пропахнувший кухонным дымом, упираясь кулаками в бока, заявил:
— Это я Матерн. За вывеску я уплатил пять ассов и в придачу подарил колбасу.
Путешествие обошлось без нападения разбойников, без поломки колес. Вскоре мы свернули на дорогу, ведущую в Оливий. Я наслаждался сладостными видами. Делия, которую растрясло в дороге, жаловалась:
— Когда же мы приедем? Я не рада, что оставила спокойный дом.
Но как можно было не любоваться волнистой линией голубоватых италийских холмов, среди которых вдруг возникал на скале розовый город или медленно приближались белые храмы на фоне темных дубовых рощ; у дороги мирно паслись стада овец. Мы захватили с собой путеводитель, составленный некиим Маврицием, где были указаны названия городов и селений, расстояния между ними, святилища, всякого рода достопримечательности, целебные источники и священные рощи. На остановках, которые часто называются по вывескам таверн, трактирщики низко кланялись нам, благодаря щедрость Вергилиана, и предлагали самые лучшие яства, но Делия едва дотрагивалась до пищи.
Иногда тянулись по обеим сторонам дороги безлюдные поля, овеянные морским воздухом, или попадалась навстречу пара волов в ярме, влачивших тяжелую повозку на скрипучих колесах, в сопровождении поселян в широких войлочных шляпах. Разъехаться с ними на узкой дороге было нелегко. Иногда под тенистым дубом стоял, опираясь на посох, старый пастух, с лицом как из бронзы, в овчине, невзирая на жаркий день, и с любопытством смотрел на проезжавших путешественников.
Наконец показались знакомые Вергилиану места. Он воскликнул:
— Все как двадцать пять лет тому назад — такая же тишина и такой же божественный воздух!
И схватив Делию за руку:
— Смотри! В той роще я искал орехи, когда они созревали и падали на землю. Там водились зайцы. А на горке у каменной ограды виноградные гроздья поспевали раньше, чем в других местах, и их собирали в плетеную корзину. Отец высоко поднимал первую сорванную гроздь, любовался ею и воздавал хвалу Либеру… Вот и старый дом!
Навстречу нам бежал по пыльной деревенской дороге Теофраст. Белозубый пройдоха уже успел, очевидно, завести в здешних местах приятные знакомства и радостно приветствовал своего господина. У ворот стоял с палкой в руке Нумерий. Он был в домотканом грубом плаще с капюшоном и добродушно улыбался всем своим широким рябым лицом.
Делия вошла в дом, пахнувший сыростью. Видимо, Вергилиан был растроган и со слезами на глазах смотрел на полузабытые предметы, которые снова выплывали в памяти из детских лет, и на статую Минервы в атриуме, покровительницу дома Кальпурниев. Поэт возблагодарил богиню за благополучное возвращение к пенатам почтительным поклоном, но, заметив, что Делия посмотрела на эту сцену с явным отвращением, нахмурился.
— Не презирай меня. Сто лет в этом доме славили Минерву.
Делия ничего не ответила.
— Я почитаю не мрамор, из которого сделана статуя, а идею разума, воплощенного в ней, — грустно добавил поэт.
Вечером за трапезою снова разговор зашел о разуме. Вергилиан удивлялся гению эллинов, что могли с такой ясностью постигать вселенную и ее устройство.
— И некоторые утверждают, — взволнованно рассказывал он, — что планеты, в том числе и наша земля, подобны огромным шарам, вращающимся вокруг небесного огня в прозрачных, как хрусталь, сферах, издающих божественную музыку.
Делия широко раскрыла глаза.
— Почему же мы ее не слышим?
— Потому, что уши нам заграждают земные звуки.
— Тогда кто внимает этой музыке сфер?
— Мудрец, отрешившийся от всего земного.
После неоднократных разговоров я знал, во что верил Вергилиан, вернее — что он не верил в богов и сомневался во всем. А мой дорогой Аполлодор учил меня, что мир родился из огня. Не из того обыкновенного огня, в котором сгорает полено, а из божественного пламени, и в него же со временем превратится.
Как далеко все это было — беседы с учителем, прогулки в той дубовой роще, где находилась гробница Овидия… Мое детство ушло навеки. Я подумал, что, вероятно, Томы покажутся мне по возвращении тихим захолустьем, после этих громад, колонн, нимфеев. Но я был уверен, что мой учитель и поэт Вергилиан стали бы друзьями, если бы им суждено было встретиться на земле.
Делия считала себя христианкой в часы умиления перед волей небес. Она не понимала, о какой гармонии говорит Вергилиан, утверждая, что в ней достигается равновесие блага и страданий.
— Твоя гармония для просвещенных, — говорила она, — а что делать с нею простым людям, как я и другие?
А я еще был полон надежд. Мне одинаково казалась прекрасной земля, светило ли солнце, шел ли дождь, от которого приятно пахнет смоченной пылью. Даже в печальных воспоминаниях я находил горькую радость и ждал от жизни новых чудес. Мне помогали моя молодость и то предвкушение любви, что делает мир для человека полным смысла и значения. Мне сопутствовали также моя братская нежность к Грациане и тайная, скрытая от всех любовь к Маммее.
8
Текли мирные дни в Оливии… По утрам мы любовались из окон зеленым морем и лиловатым островом Прохита. Над крышей летали с печальным щебетом ласточки, учившие своих птенцов первым полетам.
Нумерий кричал на дворе рабыне:
— Элея, принеси кувшин воды!
Мы шли к морю. Сидели там под сенью смоковницы и, насладившись морским воздухом, возвращались домой, чтобы подкрепиться пшеничным хлебом и оливками, козьим сыром и медом.
