Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
— Дришенко, — господин унтер–офицер.
— Мне лучше знать, кто ты есть, ржавчина. Вчера только репьи из собачьих хвостов вытаскивал, а нынче хайло расстёгиваешь. Молчать! Винтовку к ноге. Что у тебя в руках? — обратился к высокому стройному солдату.
— Руж–жо!
— Сам ты — «ружжо». Козлов, почему в твоём отделении нижние чины трёхлинейную пехотную винтовку системы капитана Мосина, «ружжом» обзывают? — доброжелательно обозрел, как ефрейтор показывает солдату кулак.
— Займусь им отдельно, господин унтер–офицер, — облил медовой патокой душу бывшего ротного раздолбая, а ныне — георгиевского кавалера Сидорова.
— Фамилия? — обратился к нерадивому солдату взводный царь и бог.
— Эта, рядовой 11‑го восточно–сибирского полка Егоров, господин унтер–офицер.
— Егоров — это почти однофамилец Сидорова, — благодушно стал рассуждать взводный военачальник. — А скажи–ка мне, братец, сколько патронов вмещается в винтовку?
— Четыре патрона в магазине, а пятый идёт в ствол, — отрапортовал нижний чин.
— Молодец, рядовой Егоров. Смир–рна! — увидев офицера, заорал Сидоров.
Поздоровавшись со взводом, Рубанов стал учить свою полуроту ходить в атаку широкой цепью, маскируясь складками местности. После обеда он вновь продолжил занятия.
Вечером офицеры 11‑го полка давали ужин офицерам артиллерийской батареи подполковника Пащенко.
Из–за сестёр милосердия пригласили и врачей. Санитаров звать не стали.
Как только три артиллерийских офицера приблизились к накрытому под разлапистой сосной столу, грянул полковой оркестр.
Под крики «Ура», Яблочкин поднёс Пащенко вместительный кубок, украшенный традиционным драконом.
Под туш оркестра, артиллерист браво выдул вино, продемонстрировав методом опрокидывания пустоту драконового кубка, и расчувствовавшись, полез обниматься к командиру полка, пока два его субалтерна лихо пили вино из поднесённых на подносе бокалов.
В качестве почётных гостей, пушкарей усадили рядом с Яблочкиным, и тут пошло веселье, как–то незаметно перекинувшееся в палатку поручиков 1-ой роты, счастливых обладателей двух, неполных уже, ящиков вина.
— Герцог, я рад выпить с тобой, — доканчивали ящик столового вина офицеры. — Поздравляю, — заметил на рукояти шашки артиллериста анненский орден с клюквой Рубанов. — За Вафаньгоу?
— Так точно, — выхватил шашку Игнатьев. — Если бы не придурок — генерал Гласко, мы бы выиграли бой… А ему бы я лично отсёк тупую генеральскую башку своей шашкой…
— Сёстры милосердия нас не уважают… Ушли в свою палатку, загрустил Рубанов, пропустив мимо ушей тираду кровожадного товарища. — Ну, теперь держись, япошки, — тоже хотел выхватить шашку, но, не устояв на ногах, рухнул на постель из гаоляна.
Утром, ополоснувшись в ручье, как ни в чём не бывало, занимался с полуротой стрельбой по мишеням.
Вечером неожиданно пришла команда генерала Кашталинского, подготовить второй батальон для ночного боя.
Как оказалось, один из разъездов обнаружил движение крупных японских формирований по дороге от Тицао к Лянданьсаню, что встревожило генерал–лейтенанта Келлера, так как эта дорога вела к левому флангу Восточного отряда. А вдруг — охват! И он дал команду провести ночной бой, дабы точнее узнать расположение и силы противника.
— Господа, — собрал совещание Яблочкин. — Вы в курсе того, что армия Куроки 12 июня заняла Чипалинский перевал. 13 числа оттеснила отряд Ренненкампфа от города Саймацзы, и заняла Модулинский и Феншулинский перевалы. 14 июня армия генерала Нодзу атаковала отряд генерала Левестама, заняв Далинский перевал, и после трёхчасового боя вынудила отойти его к Симучену, из–за чего Мищенко, храбро и упорно оборонявший Саньхотанский перевал, чтоб не быть обойдённым, отвёл свой отряд к Танчи, что перед Ташичао. Таким образом, как это не прискорбно, перевалы Феншулинского горного хребта нами потеряны. И в отличие от нас, японцы не пожалели сил, чтоб их укрепить. Причём укрепили не только главные дороги, но даже горные тропинки. Вследствие названных факторов Феншулинский хребет стал для наших разведчиков непроницаемой закрытой территорией. Разъезды всюду натыкаются на японскую пехоту.
— Да и как наши охотники что–то разузнают, — взял слово Рубанов, — если нет хороших карт, а из китайского языка мы знаем только: «Ибена, пау–пау».
— Вот поэтому граф Келлер и принял решение провести рекогносцировку боем, — взмахом руки прекратил смех офицеров. — На этот раз ночной бой должен дать не захват неприятельской позиции, а лишь сведения о ней. Сформированы две колонны. Левая, под командой полковника Лечицкого, со вторыми батальонами 10‑го и 24‑го полков, собственно, и проведёт рекогносцировку. Батальон 22‑го полка, под командой подполковника Гарницкого, отвлечёт противника на себя, а мы, на этот раз, останемся в резерве.
В ночь на 21 июня колонны двинулись на перевалы, штыковой атакой сбили японский авангард, но встретив ожесточённое сопротивление, утром отошли к деревне Тхавуан, не достигнув поставленной генерал–лейтенантом Келлером цели, и потеряв 15 офицеров и 430 нижних чинов.
11‑й стрелковый полк участия в бою не принимал, наблюдая за вспышками выстрелов со своего Янзелинского перевала.
Весь день Натали перевязывала раненых. Затем солдаты грузили их на повозки и отправляли в тыл.
— Да-а, видать силё–ё–н японец, — во время обеда рассуждали нижние чины рубановской полуроты.
— Турка били, а вот японца — нет, — как самый старший и опытный, рассуждал Егорша, стоя посередь 1‑го взвода и опираясь на винтовку. — Как меня на войну провожали, на станции рубановские мужики песню горланили: «У японца тонки ножки, на макаке жирны блошки», — развеселил однополчан.
— Седай, чего стоишь, — подвинулся на шинели Дришенко. — Сам знаешь, в ногах правды нет…
— А где она вообще есть? — отставив винтовку, уселся в солдатский кружок. — Вон, женатика нашего, Петьку Егорова расспросите. Не успел дочку родить, как на службу загремел…
Через неделю полковник Яблочкин довёл до сведения офицеров, что граф Келлер весьма не доволен результатами рекогносцировки. Мол, как был слепой — слепым и остался… Теперь решил повторить её большими силами, разделив войска на три колонны. Вчера старших офицеров своей дивизии вызывал генерал–майор Кашталинский, поставленный Келлером во главе операции. Он довёл до нас диспозицию намечающегося дела. Нападём на японцев ночью. Наш 1‑й батальон входит в среднюю колонну. Выступление намечено на вечер 3‑го июля. Кашталинский в успех атаки не верит. Прощаясь с нами, он произнёс: «Кроме бесполезного пролития крови из этого дела ничего не выйдет».
— А вот мы с Зерендорфом думаем, что выйдет, — встал со своего снопа Рубанов, краем глаза заметив, что Зозулевский одобрительно кивает головой. — Кашталинский не боевой генерал, как и Келлер. Десять лет, до 1900 года, когда вышел в отставку, управлял государевым имением Мургаб, заслужив этим в 1899 году чин генерала, — горячился Аким. — И вдруг два года назад определился на службу с назначением командиром бригады, а в этом году стал командующим 3‑й восточно–сибирской стрелковой дивизии, в коей состоит наш полк.
— Так, Рубанов, остынь, — строго произнёс Яблочкин. — Хотя у тебя отец и генерал, это не даёт права обсуждать высших начальников… Чином ещё не дорос.
— Господин полковник, — видя, что Аким растерялся, встал на его защиту Зозулевский, от волнения ещё сильнее окая и даже заикаясь. — Поручик Рубанов не генеральский сынок… А сын генерала! Все офицеры полка так считают. И не его вина, что отец дослужился до чина генерал–лейтенанта, — несколько снизил накал страстей.
Яблочкин, уразумев, что сказал бестактность, и офицеры не на его стороне, встал и извинился:
— Простите, поручик. Но ведь Николай Александрович — ваш однокашник. Тоже закончил 1-ое военное Павловское училище. Так ваша альма–матер тогда называлась, — заставил задуматься Зозулевского, не матерится ли господин полковник. — Хотя бы за это вы обязаны относиться к нему с уважением. И служа в 6‑м Туркестанском линейном батальоне, принял участие в двух походах против туркмен, заслужив орден Святой Анны 3‑й степени с мечами и бантом. Вот когда заработаете такой же, позволю обсуждать генералов, — под улыбки офицеров уселся на своё предводительское место. — О Фёдоре Эдуардовиче Келлере — ни слова, — уже сидя, распорядился он. — Потому как граф закончил Пажеский корпус, — сам того не желая, развеселил подчинённых. — Молодые, энергичные пятидесятичетырёхлетние генералы… Они ещё покажут японцам кузькину мать… Это вам не семидесятилетний папашка Линевич, — прикусил язык, но было поздно.
Офицеры разразились здоровым солдатским хохотом.
«Армия перестаёт уважать своих генералов, — вздохнул полковник, — а возможно, я вскоре им стану…».
