Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
— Вы всё шутите, а мне не до смеха, — взъярился врач. — Сестра, оказывайте помощь раненым, подпоручик совершенно здоров, — от избытка чувств, накинулся на другую сестру милосердия.
— Давайте руку, помогу дойти до двуколки, — дотронулся до локтя девушки Игнатьев.
— Спасибо, сама как–нибудь доберусь, — начала приходить в себя Натали: «А ведь меня могло уже не быть», — вздрогнула, от пулей пронзившей голову мысли.
— Хунхузы, — спустились с сопок несколько артиллеристов. — Японцы сюда пока не добрались.
Отправив двуколки с ранеными в Ляоян, обоз медленно двинулся дальше.
После перенесённых испытаний ехать стало тяжелее и муторней.
Повозочные забыли про сон, и вертели головами по сторонам, высматривая подлых хунхузов.
День наполнялся зноем. Солнце раскалялось и немилосердно пекло людей. Воздух помутнел от жары.
Солдаты расстегнули воротники и надвинули на глаза бескозырки. Мучила жажда. Фляги давно были пусты, а не речушек, не ручьёв по пути не попадалось.
— Вот они, неуставные превратности военной службы, — тихим, без апломба, голосом вещал Игнатьев. — А в Петербурге, полагаю, прохладная погода с ветерком и накрапывающим дождичком, — увидел показавшуюся за холмом деревню. — А вон и вода, — обрадовался он. — Держитесь, сударыня. Скоро напьёмся и насладимся жарким из свинины с бобами, — проглотил набежавшую слюну.
Утро было прохладным, туманным и хмурым. По небу бродили тучи, угрожая земле дождём. Но земля не боялась. Земля жаждала дождя. И он хлынул. Недолгий и тёплый. Наскоро омыв землю, траву и листья деревьев, исчез в разлившейся синеве утреннего неба.
В этот день солнце стало милостивым, и Натали наслаждалась прохладой и свежестью.
«Не успел граф вспомнить о Петербурге, как оттуда пришла ласковая русская погода», — вдыхала она чуть горьковатый запах хвои от сосен, росших на пологом склоне сопки.
Маленький отряд стал подниматься вверх, к перевалу, проезжая небольшие дубовые и ивовые рощицы, зелёные полянки и звонкие ручьи.
В одном из них — чистом, неглубоком и куда–то спешащем, омыла утомлённые ноги, окончательно отбросив усталость, и смыв чёрные мысли.
Поднимаясь вверх, наткнулись на маленькую, уютную, аккуратную кумирню из вымытого дождём синего кирпича. Вокруг неё всё было прибрано и ухожено: отсутствовал бурелом и прошлогодние листья.
Железные цепи обвивали вековые деревья, а почва у стволов была взрыхлена и очищена от сухостоя. Прозрачный ключ бурлил у древнего дуба с выступающими на поверхность мощными, корявыми корнями, и быстро уносился куда–то вниз, постепенно наполняясь влагой из других родников.
«Может, в водах этого чистого родника я и омыла ноги, смыв печаль и мысли о смерти. Не стоит размышлять о ней. Лучше думать о жизни», — с трепетом прошла в прохладу кумирни, разглядывая красочно–золотистые картинки с изображениями толстых, полных оптимизма богов, одним своим видом отгонявших тёмные мысли.
В чашке на столе лежали остатки жертвенных благовонных палочек, а рядом с ней находились небольшие мисочки с приношениями, в одну из которых, чуть дрожащей рукой, положила красную коралловую бусину из детского ожерелья.
Из кумирни она вышла успокоенная и умиротворённая, забыв, что на свете бывают боль, горе и смерть.
Маленький бурундучок высунулся из норы и недовольно уставился на неё. Затем, покрутив носом, юркнул обратно.
Неподалёку за деревьями, важно вышагивал такой же красочный, как божки на картинке, фазан.
Но чей–то выстрел, громом прозвучавший в торжественной тишине священной рощи, сразу вернул её к обыденной прозе бытия, напомнив о боли и смерти.
Один из фейерверкеров ликующе держал за лапы мёртвую птицу, хвалясь трофеем перед товарищами.
«Какую убил красоту, — вернулась в повседневность жизни Натали, — и счастлив от этого…».
Отряд, пройдя дубовую рощу по широкой, но в рытвинах и ухабах дороге, почти взобрался на перевал.
Подполковнику Пащенко понравилась позиция у огромных валунов, рядом с выступающей гранитной скалой, и он расположил там свою батарею.
— Потом этот вопрос с начальством решу, — попрощался с врачами и сёстрами милосердия.
«Как здесь красиво, мирно и поэтично, — любовалась природой и холодным прозрачным ручьём, на бережку которого, по–домашнему уютно, дымили солдатские костры 11‑го полка.
Оставив двуколки, врачи, санитары, повозочные и даже сёстры милосердия, нагрузившись сумками, пакетами и мешками, по лесной тропинке, петлявшей между палатками, направились искать санитарный околоток.
— Здравствуйте, — поздоровался с ними высокий худой офицер в расстегнутом кителе, из–под которого белела рубаха. — Натали-и?! — ахнул он, потрясённо остановившись напротив девушки. — Неужели это вы? — выйдя из ступора, моментально застегнул китель и кинулся помогать, отбирая у неё свёртки и пакеты. — Ищите Красный Крест, господа? — догадался Зерендорф, обращаясь к доктору. — Вам туда. Видите прибитый к стволу картонный указатель, с намалёванным знаком сложения и стрелкой.
— Это, сударь, красный крест, — возмутился бригадный врач. — Тут вам не арифметика, а медицина…
Указующий перст в образе стрелки, привёл медицинский персонал, во главе с Зерендорфом, к большой палатке, украшенной традиционным, криво нарисованным красным крестом.
— А вот и медбратья, — указал он на двух перетрусивших санитаров с красными носами.
Один из них быстро спрятал в карман приличных размеров пузырёк, с каким–то очень нужным снадобьем.
— По их носам сразу видно профессию медика, — захмыкал Григорий, оскорбив неуместной шуткой старшего доктора пехотной бригады, лицо коего украшал длинный нос в красных прожилках.
— Я бы просил не выражаться, — сделал замечание чересчур весёлому поручику и накинулся на санитаров: — Что это у вас, господа хорошие, — пустил огромную дозу змеиного яда в последние два слова, — беспорядок какой… Носилки свалены в кучу.., — пиявкой, по мнению медбратьев, проник в палатку, и оттуда продолжил срамить красноносых друзей. — Ящики с лекарствами валяются в беспорядке, корпия с ватой и бинтами разбросаны.., — к радости местных эскулапов, голос замолк, и через минуту, на высокой ноте закончил мысль, — а банка с надписью «Спирт», абсолютно пустая…
Один из медбратьев в волнении схватился за карман с пузырьком, и лицо его на миг осветилось блаженной улыбкой:
— Разлила–а–ся-я! — икнув и прикрыв рот, оправдался он.
— Бурундук опрокинул, — трагическим шепотом просипел другой, — рассмешив приехавшую компанию и Зерендорфа.
— Этого бурундука я недавно встретила, — смеялась Натали, — до сих пор из норы вылезти не может.
— А давайте я отведу вас к Рубанову, — отсмеявшись, предложил простяга-Зерендорф, не обратив внимания, что лицо дамы вдруг стало цвета носов медицинских коллег из 11‑го стрелкового полка.
Хотя все её мысли, пока добиралась сюда, вертелись вокруг будущей встречи, и, трясясь в тарахтящей двуколке, не раз проигрывала в голове ситуацию: что скажет он, и что ответит она… Но не столь же быстро… Следует морально настроиться…
— Немного позже… Доктор не отпустит… Да и надо привести себя в порядок… Умыться с дороги, — испуганно залепетала Натали: «Чего это я испугалась?» — заспешила к ручью.
— Да, да, приводите себя в порядок после дороги и передохните. А я через пару часиков подойду, — крикнул ей в след.
Через два часа, как и обещал, Зерендорф повёл Натали узкой тропой, бегущей по зелёной полянке с низкорослым дубняком по краям, и вывел к заросшему буйной виноградной лозой месту, с густыми деревьями у белого гранита скалы.
В зарослях лоз и листвы виднелся белый силуэт сидящего человека.
— Медитирует… Я уйду. Он терпеть не может, когда его здесь беспокоят, — не слушая возражений перепуганной Натали, быстро исчез в зелени леса.
Выдохнув воздух и подумав: «Чего это я волнуюсь словно гимназистка на балу», — сквозь заросли, закрыв от волнения глаза, шагнула на пятачок полянки и опешила, увидев поднявшегося ей навстречу Акима в белых шёлковых китайских штанах и накинутом на плечи белом халате в золотых драконах и лилиях.
В руках он держал книгу, а в зубах — папиросу, которая немедленно выпала от удивления при виде Натали.
Как и положено, для усиления дурацкого вида кавалера, дымящаяся папироса упала на босую ногу то ли русского офицера, то ли китайского мандарина, отчего этот «мандарин» охнул и запрыгал на одной ноге, дрыгая другой.
«Зерендорфа он точно убьёт», — забыв о недавнем страхе и дав выход нервам, расхохоталась она. Так Натали давно не смеялась. Наверное, только в «босоногом» детстве. Смех у палатки медбратьев ни в какое сравнение не шёл с этим неприличным, по мнению Рубанова, хохотом.
— Прости…те-е, — заикаясь от смеха, произнесла она, не в силах успокоиться.
Аким стал пространно объяснять, почему именно так одет:
