Сономын Удвал - Великая судьба
Сухэ-Батор, усевшись поудобней, не спеша пил чай. «Вот и хорошо, — подумала Янжима. — Пусть немного отдохнет. Ведь у него нет ни минуты покоя. Днем всякие дела, а по ночам самолично обходит казармы, проверяет караулы».
Когда Сухэ-Батор и Максаржав начали обсуждать государственные дела, все, кто был в юрте, вышли и оставили их вдвоем.
— Среди людей, которые оказались в Народном правительстве, имеются серьезные разногласия. Мы многое делаем по примеру Советской России, но, конечно, сообразуясь с местными условиями. Однако я чувствую, что нам не хватает знаний. Есть, правда, люди, которые владеют языками, начитались всяких книг и побывали в других странах, они считают, что мы должны строить свою жизнь по западному образцу. Большая же часть понимает, что у нас нет иного пути, кроме как возродить страну с помощью Советской России.
— Когда части Красной Армии впервые пересекли нашу границу, я ведь принял их за врагов, подумал, что с ними нам придется воевать. Но оказалось, что это не враги, а надежные друзья наши, — сказал Максаржав.
— Все это так, но нельзя забывать, что люди у нас веруют в будду и почитают властителя богдо-хана, — заметил Сухэ-Батор и, не закончив фразы, поставил пиалу с кумысом.
Он знал, что коснулся самой сложной для Хатан-Батора темы, и ждал, что ему ответит полководец, но тот молчал.
— Вот из-за этого и происходит много разногласий, — сказал Сухэ-Батор.
— Если правительство Советской России после свержения царя столько лет успешно управляет своим государством и побеждает врагов, это значит, что его мудрые руководители верно определили путь дальнейшего развития страны. Однако наш хан — глава духовный, а русский царь лишь правил державой. Поэтому было бы лучше, если бы у богдо-хана осталась духовная власть и он по-прежнему был бы главой нашей религии. А партия и правительство пусть возьмут на себя руководство государством.
Сухэ-Батор, услышав главное, о чем хотел знать, видимо, успокоился. В последнее время распространились слухи, будто Хатан-Батор, выполняя указания Народной партии, действует очепь жестоко, его даже обвиняли в гибели людей.
— Я лишился сна и аппетита, — сказал Сухэ-Батор, — думая о том, как сохранить наши завоевания, не дать нашим тайным врагам использовать их в своих интересах.
— И я, ничтожный, не пожалею сил в борьбе за это. Однако жаль, что слишком много времени пришлось мне скакать верхом с саблей в руке и некогда было взять в руки кисть и книгу. Вот и остался я без образования, — вздохнул Хатан-Батор.
— Но ведь случается, что ученый дурак во сто раз хуже мудреца без образования.
— Это зависит от того, насколько человек овладел своим делом, — ответил Максаржав.
— Если бы каждый сознательный человек помог нам разъяснять народу политику партии, насколько легче было бы!
— Мы старались распространять полученные от вас воззвания и газеты. Я заставлял двух своих полковых командиров по многу раз читать их цирикам. И сам пытался говорить с ними, да только плохой я оратор, вот у командира Пунцага лучше получается...
— Пусть вы не мастер говорить речи, но ваши поступки убеждают больше, чем слова! Говорят, вы даже хутухту убедили, — сказал Сухэ-Батор.
В юрту вошла Цэвэгмид, она принесла горячие бозы.
— Кушайте, пожалуйста! — предложила она. — Янжин говорит, что уже темно и пора ехать. Прибыли Дэрмэн, Далай и Далха, они в соседней юрте, с детьми.
Сухэ-Батор, отведав бозов, сказал:
— Ну, мы поедем. Когда вы отдохнете с дороги и придете в министерство, мы поговорим и об остальных делах.
— Пусть Сандуйсурэн и Далха проводят полководца, — сказал Максаржав жене.
Он вышел проводить гостей, подождал у ворот, пока Сухэ-Батор и Янжима сядут на коней, и вернулся в юрту. Вскоре туда пришла и Цэвэгмид.
В юрте на почетном месте стояла божница с бурханами, перед нею, позади жертвенных чашечек, виднелась в рамке маленькая фотография Максаржава — этот снимок подарил ему Бурдуков. По обе стороны божницы стояли два одинаковых коричневых, украшенных цветным орнаментом сундука без замков. Справа и слева на деревянных кроватях один на другом лежали толстые войлочные тюфяки, отороченные разноцветным тибетским сукном. На лицевой стороне продолговатых валиков-подушек, покрытых кожей, были пришиты серебряные бляшки. На полу тоже были разложены стеганые войлочные тюфяки. Справа, на почетном месте, виднелся маленький столик, а на нем — кисть, баночка с тушью и стопка бумаги. Казалось, что хозяин юрты только что куда-то вышел. Детям было строго-настрого запрещено даже подходить к столу, и они лишь издали разглядывали книги, кисти и тушь.
В центре юрты, где пол был выстлан пластинами из желтой меди, был очаг. Цэвэгмид поставила на стальной треножник серебряный чайничек с араком и раздула угли, вытащенные из глиняной печки. Потом она сняла с чайника крышку, подвешенную на цепочке, налила в арак топленого масла и снова закрыла чайник.
Пришли дети. Молча посидели, глядя на отца, и ушли в соседнюю юрту.
В юрте стало жарко, Максаржав расстегнул пуговицу на рубашке, взял чашку с теплым араком, попробовал. Арак с маслом ударил в нос.
— Женушка моя по-прежнему готовит очень крепкий арак, — сказал он, улыбаясь, и пододвинул ей чайник. — Выпей и ты.
— У меня от арака голова болит. А вы пейте. Может, еще подогреть?
— Не нужно. Довольно, и так пот прошиб. И перестань ты топить печь, я ведь привык к прохладе. Или вам холодно?
— Ничего с нами не сделается, только бы вас видеть. Как услышу, что бон все еще идут, — места себе не нахожу. Счастливая, видно, у нас судьба, если после стольких бед все-таки довелось встретиться!
— Да, не раз попадал я в такие переплеты, что, казалось,, был на волосок от смерти. Видно, милостив ко мне гений-хранитель. Были моменты, когда меня охватывал страх. Но боялся я не за свою жизнь, я боялся, как бы воины мои не повернули вспять, не отступили перед врагом. Приходилось собирать всю свою волю, чтобы вести их вперед, на врага.
— О боже! Хотелось бы мне, чтобы вам никогда не пришлось больше рисковать жизнью.
— А как поживает наш Бого? — спросил Максаржав.
— Он нашел свою Гунчинхорло. Значит, суждено им было встретиться.
— Суждено? Нет, тут судьба ни при чем. Просто они любили друг друга...
— Такие, как они, на свете встречаются редко. Я нм дала юрту и кое-какую домашнюю утварь, выделила несколько голов скота, как вы велели. Сейчас они, наверное, едут сюда, я думаю, захотят поселиться поблизости от нас. Столько пришлось пережить бедной Гунчинхорло, что и не перескажешь...
Вошел Сандуйсурэн.
— Ну, сын мой, все ли благополучно в хошуне и у тебя на службе?
— Все в порядке! — коротко ответил тот и потянулся было за трубкой, намереваясь вытащить ее из-за голенища, но раздумал — постеснялся курить в присутствии отца.
— Давно вы приехали сюда? — спросил Максаржав.
— Перед Новым годом, — ответила Цэвэгмид. — Сандуй нас встретил. А что же мы не дали гостям отведать крестцового мяса? — всполошилась она.
— Совсем забыл. Завтра угощу всех. — Максаржав, склонившись, стал отрезать от вареного крестца кусочки мяса.
— А кто это трогал мясо? — строго спросила его мать.
— Да я. Взял немного, — сказал Сандуйсурэн.
— Вот вам на счастье. — Максаржав подал жене и сыну по кусочку мяса и сам тоже отведал.
— Вам велели передать, отец, чтобы вы расквартировали цириков в Хужирбулане, там все уже для них приготовлено, еда и обмундирование.
— Вот и отлично. Им надо хорошенько отдохнуть.
— Вы завтра поедете в министерство? Когда подать копя? — спросил Сандуйсурэн.
— Часов в одиннадцать.
— А на прием к богдо пойдете? Приготовить хадак? — забеспокоилась Цэвэгмид.
— Да нет...
Максаржав задумался.
— Ну, я пошел, отец! — сказал Сандуйсурэн.
— Куда же ты?
— Да мы в нашей юрте веселимся.
— А, ну иди, иди!
Снимая нагар с фитиля, Цэвэгмид сказала:
— Слышала я разговоры, будто Максаржав не пользуется расположением властителя богдо. Трудно вам будет. — И она принялась молиться.
В памяти Максаржава сразу всплыло былое: как он решил уничтожить вандановцев, как сражался с белогвардейцами, воспротивившись приказу богдо, как помог заполучить печать богдо на письмо, в котором правительство Монголии просило помощи у Советской России. «Теперь-то уж наверняка пришел конец моему везению и удаче», — подумал он, нахмурившись.
— Ну, пора ложиться спать, Цэвэгмид, иди проведай детей.
— Вот постелю тебе постель и схожу.
Она сняла с кровати, стоявшей справа, ковровую дорожку, затем постелила голубую полотняную простыню и вынула из сундука зеленое шелковое одеяло Максаржава. Положив перед кроватью коврик, она вышла. Максаржав сидел, разомлев от жары. К тому же согревал его еще и выпитый арак.
