Михайло Старицкий - РУИНА
После этого ее мосць пригласили в покои игумена, где была приготовлена роскошная трапеза.
Рассеянно слушала Фрося поучительную беседу игумена. Она жадно всматривалась в каждое новое лицо. Но Самойловича не было нигде.
Досада, разочарование, невыносимая тоска начали, мало–помалу, овладевать гетманшей, но вдруг ей пришла в голову счастливая мысль:
«И как это она в самом деле искала всюду Самойловича! Ведь не может же он появиться здесь сам среди монахов, чтобы всякий узнал его. Должно быть, он поставил здесь кого-нибудь из своих доверенных лиц, которое узнает ее и передаст тайную весточку. О, глупая, безумная женщина… она терзается здесь, а в келье ее уже ждет, должно быть, присланное коханцем известие».
Гетманша сказалась утомленной и поспешила назад в Воскресенский монастырь. Но здесь ожидало ее грустное разочарование: приставленные к ней монахини не передали ей никакой записки, да и вообще эти две суровые, строгие женщины вовсе не походили на сообщниц Самойловича.
Убедившись, что и здесь ее не ожидало ничего, гетманша сперва впала в полное отчаяние, но мало–помалу спокойствие снова возвратилось к ней.
Нет, нет! Не мог же Самойлович обмануть ее; если он сумел вызвать ее сюда, то сумеет устроить и свиданье. Он еще не успел устроить всего сегодня, за один день, но завтра она увидит его, своего дорогого, незабвенного коханца.
Успокоившись на этой мысли, гетманша забылась наконец чутким, тревожным сном.
Проснувшись на другой день рано утром, она выслушала в женском монастыре заутреню и отправилась к обедне в Лавру. Целый день пробыла она снова в Печерском монастыре, все ожидая какого-нибудь тайного посланца, но и на сегодня ее ожидала полная неудача.
Богомольцы и монахи проходили мимо нее равнодушной чредой, но никто из них не показывал никакого намерения передать ей тайную весть.
Измученная, разбитая, усталая, поздно вечером возвратилась она в свою келью и, отказавшись от всякой пищи, бросилась в слезах на кровать. Теперь уже отчаяние овладело ею вполне.
Итак, его нет! Она не увидится с ним! Обманул! Не приехал! А может, случилось что-нибудь, может, разбойники… ляхи!.. О, Боже! Конечно, это так, — ограбили, убили!., а она… она даже не может броситься искать его!
Гетманша рыдала, ломала руки, падала на колени перед образом, шептала бессвязные молитвы, и снова принималась рыдать, и снова билась головой о постель.
Наутро она снова отправилась в Лавру.
Тревога до того измучила Фросю, что она за эту ночь похудела и побледнела. Хоть на один час, хоть на одну минуту хотелось ей остаться одной, чтобы вполне отдаться своему горю, а между тем она должна была еще играть роль перед братией и перед игуменом, не отступавшими от нее ни на шаг.
Чтобы не встретиться ни с кем, гетманша торопливо прошла в большую лаврскую церковь, вошла в один из полутемных притворов и опустилась в изнеможении на колени. Отчаяние, охватившее ее, было так сильно, что она уже не могла ни думать, ни соображать.
Она не слыхала и не видела ничего, она только чувствовала невыносимую тяжесть тупого отчаяния, налегшего на нее тяжелым камнем.
Долго ли простояла она так, Фрося не могла бы вспомнить, как вдруг подле нее раздался чей-то голос.
Фрося вздрогнула и оглянулась.
Рядом с ней стоял высокий монах, с темным цветом кожи и густой черной бородой. Лицо его было совершенно незнакомо гетманше.
Фрося быстро поднялась с колен и замерла на месте, сердце ее усиленно забилось.
— Ясновельможная и милостивая пани! — произнес монах, — вижу я превеликое усердие твоей мосци к молитве святой, а посему пришел сообщить тебе о некоем старце — великом подвижнике, поселившемся здесь за Печерами в лесу, в одной из пещер. Великие чудеса глаголят о его святой жизни, многих больных исцеляет, страждущим утешение посылает, от всякого заговора избавляет.
— Благодарю вас, святый отче, — ответила Фрося неверным голосом. — Но как я отыщу его?
— Инок мой укажет дорогу, да и многие богомольцы отправляются к нему.
— Но кто он? Давно здесь поселился? — произнесла Фрося и устремила на монаха полный ожидания и надежды взор.
Но монах, казалось, не понял значения этого взгляда.
— Не ведаю сего, — отвечал он, потупляя смиренно глаза, — старец весьма древний. Соблаговоли, милостивая рачительница, сказать мне, когда поедешь, я прикажу иноку готовиться в путь.
— Сейчас! — произнесла поспешно гетманша.
— В таком случае я пойду и прикажу иноку готовиться в дорогу.
Монах низко поклонился гетманше и вышел из церкви.
Через полчаса сани гетманши, окруженные вооруженными всадниками, уже неслись к пещере знаменитого подвижника.
Дорога пролегала через густой, непроглядный лес, но гетманша не испытывала никакого чувства страха. Она вся пылала жгучим нетерпением и жаждой свидеться со своим коханцем. Только одна неприятная мысль проползла черной змеей в ее голове:
А что, если услужливый монах направил ее действительно к какому-нибудь подвижнику, не имеющему ничего общего с Самойловичем?
Но Фрося сейчас же отгоняла от себя эту мысль…
Наконец, через час езды, отряд прибыл к пещере, в которой проживал знаменитый подвижник.
Местность, окружавшая жилище отшельника, была чрезвычайно угрюма, — она представляла узкую котловину, которую со всех сторон окружали горы, покрытые густым лесом.
Лишь только отряд гетманши остановился, из пещеры вышел молоденький инок и осведомился о том, кто прибыл.
Начальник отряда, сопровождавшего гетманшу, объяснил ему, что прибыла гетманша левобережная и желает повидаться со святым отцом.
Инок низко поклонился, юркнул назад в пещеру и через несколько минут возвратился.
Он сообщил, что святой отец просит прощения у ее мосци за то, что не может, по слабости своей телесной, встретить ее на пороге своего жилища, но просит ее мосць пожаловать к нему.
Замирая и дрожа от страха нового разочарования, Фрося последовала за молодым монахом сквозь низкое отверстие, пробитое в горе.
Они вошли в темную пещеру, слабо освещенную небольшой лампадой, горевшей перед громадным деревянным крестом.
С одной стороны пещеры стоял небольшой столик, на котором лежал пожелтевший череп, перекрещенные кости и раскрытая Библия, с другой — черный гроб с изображением мертвой головы. Крышка гроба была снята, и гетманше показалось, что гроб не был пуст…
Холодный ужас охватил ее; она невольно остановилась среди пещеры, как бы не решаясь идти далее.
— Сюда, за мной пожалуй, ясновельможная пани, — произнес инок, указывая на небольшое отверстие, черневшее в глубине пещеры, которого гетманша не заметила сразу.
Затем он взял со стола тоненькую восковую свечку, зажег ее у лампадки и, нагнувшись, прошел в темнеющее отверстие.
Гетманша последовала за ним.
Они вошли в узкий земляной коридор. Инок шел впереди, высоко подняв над головой свечу. Слабый желтоватый свет ее скользил тусклым пятном по влажным черным стенам. Гетманше казалось, что они то подымаются вверх, то опускаются вниз, то возвращаются назад, то снова идут вперед. Минут пять шли они по этому темному лабиринту.
Наконец инок остановился у какой-то двери, вделанной в землю, и, произнесши «Здесь!», начал быстро удаляться назад.
Гетманша остановилась, сердце ее билось так сильно, что даже дыхание с трудом вырывалось у нее из груди…
Сквозь маленькую щелку двери пробивалась тонкая полоска света. Там был кто-то… но кто?..
— Отворите! — произнесла гетманша дрожащим от волнения голосом.
— Войди! Кто там? — послышалось из-за двери.
У Фроси потемнело в глазах.
Голос! Голос!.. Это был его голос.
Быстрым движением она распахнула дверь и остановилась на пороге.
Перед ней стоял Самойлович, такой же пышный и прекрасный, как в последний день их разлуки.
— Иване? Ты? — вырвался у нее какой-то сдавленный вопль, и, забывая все на свете, она бросилась ему на шею.
— Фрося! Коханка моя! Дорогая моя! Пришла! — вскрикнул Самойлович и страстно сжал гетманшу в своих объятиях.
LIV
Несколько минут тишину кельи нарушал только звук горячих, жгучих поцелуев. Наконец коханцы опомнились.
— Садись сюда… сюда, мое счастье, — прошептал наконец Самойлович, обвивая рукою стан гетманши и подводя ее к мягкому ложу, покрытому плахтами и дорогими коврами.
Гетманша опустилась и тут только заметила, что эта пещера смотрелась уже далеко не таким ужасным и мрачным жилищем, как первая, в которую ввел ее инок.
С земляного потолка спускалась большая лампада, наполненная чистым, душистым маслом, пол был весь устлан коврами.
Самойлович поместился рядом с гетманшей и нежно привлек ее к себе.
— Ты вся дрожишь… ты побледнела? — произнес он участливо, сжимая ее холодные руки в своих руках.
— От счастья, от счастья, коханый мой, — прошептала гетманша.
