Михайло Старицкий - РУИНА
Сердце забилось у нее усиленно и тревожно, она поднесла к глазам пробку и увидела, что беленькая точка была не что иное, как крошечный краешек бумаги, видневшийся сквозь проходившую по дну пробки трещину. В одно мгновенье гетманша разломила пробку и вытащила из нее свернутый вчетверо лоскуточек бумаги.
— «Постарайся выбраться к Николаю на богомолье в Киево–Печерский монастырь», — стояло в записке.
Ноги гетманши подкосились, слабый стон вырвался у нее из груди, и она опустилась на стул, но внезапно охватившая ее слабость продолжалась всего одну минуту. Через мгновение гетманша поднялась снова. Все существо ее преобразилось от этих нескольких строчек. Она была так хороша в эту минуту, что вряд ли кто-нибудь смог бы устоять перед силой этой дивной красоты. Вся она олицетворяла собою один страстный порыв, лицо ее пылало, полуоткрытые губы дышали знойной страстью… В глазах горел жгучий огонь…
— Буду! — прошептала она, стискивая в руке лоскуток бумаги. — Буду, коханый мой, или умру!
LIII
Самойлович давно недолюбливал Марианну.
Своим независимым, воинственным характером и беззаветной преданностью Дорошенко и Гострый, и Марианна успели уже вооружить против себя значительную часть левобережной старшины, а в том числе и Самойловича. Последнее же происшествие еще более усилило его ненависть к ним.
Самойлович понимал, что, имея у себя под боком таких сильных и популярных среди народа людей, как Гострый и Марианна, можно было каждую минуту ожидать какого-нибудь переворота. Их надо было устранить во что бы то ни стало.
Но теперь для этого не было времени, а потому злопамятный, а вместе с тем расчетливый и холодный Самойлович отложил расправу с Гострым и Марианной до другого, более благоприятного времени. Теперь же он занялся устройством ближайших дел.
Так как не было никакой возможности освободить польских послов, заключенных в неприступном замке Гострого, то Самойлович решил хоть сообщить об этом неожиданном аресте Ханенко, а также и членам Острожской комиссии.
К Ханенко он отправил верного человека, а полякам решил сообщить сам по приезде своем в Киев.
Эту поездку Самойлович устроил весьма ловко.
Многогрешный сам поручил ему отправиться в Киев, чтобы переговорить с ляхами насчет бесчинств, творимых вокруг святого города.
Гетман передал Самойловичу свое письмо, а также поручил ему переговорить и лично с ляхами. Таким образом, Самойловичу было чрезвычайно удобно шепнуть при свидании с поляками об аресте острожских послов.
Между прочим, Самойлович предусмотрительно внушил гетману, что до поры до времени надо скрыть от всех посылку его в Клев, чтобы враги не усмотрели в этом каких-либо тайных сношений с Дорошенко.
Гетман вполне согласился с ним, и, таким образом, Самойлович с спокойной совестью начал приготовляться к отъезду.
За день перед отъездом он призвал к себе Домонтовича, Райчу и Мокриевича. Он передал им, что слабые подозрения, возникшие у него насчет тайной дружбы Многогрешного и Дорошенко, теперь уже совершенно укрепились, что он вполне уверился в существовании этих тайных сношений и вот отправляется на правый берег только за тем, чтобы добыть доказательства этой дружбы и разузнать, какие планы преследуют оба гетмана, а когда ему удастся запастись этими сведениями, тогда уже времени нельзя будет терять, ибо дружба гетманов погубит не только всю Украйну, но и всю старшину. А пока что Самойлович просил товарищей не говорить никому об его отъезде и внимательно наблюдать за гетманом.
Весть эта чрезвычайно обрадовала товарищей, и они обещали исполнить все в точности.
С своей стороны и Фрося также не теряла даром времени. Тотчас же после получения известия от Самойловича- она начала подготовлять почву для своей поездки.
Она удвоила свои ласки к гетману, употребила все усилия, чтобы уверить гетмана в своей любви, — и совершенно очаровала его, и снова беспредельно завладела его сердцем.
Вскоре хлопоты ее увенчались полным успехом. Гетман отнесся вполне благосклонно к желанию гетманши отправиться на богомолье в Киев и даже одобрил такое благое намерение, тем более, что его ревнивому сердцу не чуялось в этом путешествии ничего опасного.
Гетманша так искренно желала помолиться Богу, что хотела было даже отправиться пешком в Киев, но ввиду рыскающих под самым Киевом разбойнических шаек, гетман отговорил ее от этого намерения.
Решено было, что гетманша поедет в сопровождении сильного эскорта, которому было приказано не отступать ни на шаг от ее ясной мосци.
Хотя это последнее приказание пришлось Фросе и не по вкусу, но делать было нечего, надо было покориться. Впрочем, она надеялась, что прозорливый ум Самойловича сумеет преодолеть все препятствия и что он, несмотря на стражу, устроит свидание с нею.
Ни Мазепе, ни Остапу, ни Кочубею не пришла в голову истинная цель паломничества гетманши.
Конечно, никто из них не верил в искренность ее желания помолиться Богу, но все полагали, что этот маневр изобретен гетманшей для того, чтобы окончательно уверить гетмана в своем раскаянии.
Таким образом, ничто не мешало отъезду гетманши; через два–три дня, нежно распрощавшись с гетманом, гетманша отправилась в путь.
Был ясный морозный день, безбрежное снежное поле горело миллионами бриллиантов. Добрые кони мчали стрелой возок гетманши по гладкой сверкающей дороге.
Закутавшись в свой дорогой байбарак, гетманша прижалась в уголок возка и, зажмуривши глаза, предалась своим сладким мечтам. Как в этом снежном поле, так и в душе ее, все горело и сверкало миллионами радужных огней.
Наконец-то этот страстно жданный миг свиданья настанет, наконец-то она увидит того, для кого не пожалела бы жизни!
Нетерпение сжигало гетманшу, она старалась всячески развлечь себя, чтобы заставить скорее бежать ленивое время, а время, словно назло, казалось, совершенно остановилось в своем течении.
Но так как всему на свете приходит конец, то наступил конец и мукам гетманши.
Путешествие совершалось без всяких неприятных приключений, и наконец на четвертый день небольшой отряд благополучно въехал в Киев.
Гетманша не захотела останавливаться в Киеве, а велела сейчас же ехать в Печеры1, небольшой городок, расположенный от Киева верстах в трех–четырех.
__________
1 В то время Лавра составляла совершенно отдельный городок, называвшийся Печерами. Местность между нею и Михайловским монастырем была покрыта густым лесом и была совершенно необитаема.
Дорога от Киева к Печерам шла через густой лес; этот лес и служил прекрасной защитой для разбойнических шаек, ютившихся здесь в глухих оврагах, пещерах и нападавших весьма часто на плохо защищенных богомольцев.
Гетманша напряженно смотрела по сторонам, но не страх заставлял ее беспрерывно оглядываться; она надеялась встретить дорогого, любимого человека. Несколько раз отряд ее обгонял богомольцев, направлявшихся к Печерам, но среди них не видно было никого, хоть сколько-нибудь похожего на Самойловича.
«Он уже там. Ждет!» — решила про себя гетманша и приказала своим людям подогнать лошадей.
Через полчаса отряд гетманши въехал в небольшой городок Печеры, окруженный толстой каменной стеной с бойницами и подъемными мостами.
Прямо против Печерского монастыря находился женский Воскресенский монастырь, так же обнесенный высокой каменной стеной. Гетманша остановилась в монастыре, отряд же ее остановился в Лавре.
Фрося задыхалась от нетерпения, Каждая ее жилка дрожала и рвалась навстречу к страстно любимому коханцу, а между тем ей надо было раньше свидеться с матерью игуменьей, передать ей привезенные дары, осмотреть монастырь, отдохнуть в своей келье, и при этом она должна была еще держать себя так, чтобы никто не заметил ее страстного нетерпения.
Наконец и это испытание гетманши кончилось. Отдохнув в своей келье столько, сколько требовало приличие, она отправилась в Лавру.
По лаврскому двору сновало много монахов и всякого рода богомольцев: здесь были и крестьяне, и горожане, и знатные казаки. С замиранием сердца всматривалась Фрося в лицо каждого прохожего. В сердце ее боролись два чувства: страстное желание поскорее увидать своего коханца и боязнь выдать себя. Однако никто из проходящих ничуть не походил на Самойловича.
Монастырь встретил гетманшу с величайшим почетом, — тотчас же был отслужен молебен в главной лаврской церкви, затем сам игумен, в сопровождении старейших из братии, обошел с гетманшей ближние и дальние пещеры.
После этого ее мосць пригласили в покои игумена, где была приготовлена роскошная трапеза.
Рассеянно слушала Фрося поучительную беседу игумена. Она жадно всматривалась в каждое новое лицо. Но Самойловича не было нигде.
Досада, разочарование, невыносимая тоска начали, мало–помалу, овладевать гетманшей, но вдруг ей пришла в голову счастливая мысль:
