Дмитрий Колосов - Император вынимает меч
— Еще немного, и они выдадут мою голову! — понял Митридат. — Надо что-то делать.
Он решился на отчаянный шаг. Перерезав всех раненых и больных, каких царь не пожелал оставить на милость римлян, Митридат ночью покинул лагерь. Опытные лазутчики сняли помпеевых дозорных, и войско вырвалось из западни. Уязвленный неудачей Помпей устремился вдогонку. Он вновь настиг Митридата неподалеку от Никополя. Враги стали лагерями друг против друга, и уже казалось, что повториться старая история, но тут Помпей сумел перехитрить Митридата. Отборный отряд римлян обошел понтийскую армию и тайно расположился на высотах на пути возможного отступления врагов. Когда же Митридат оставил лагерь и двинулся на восток, его ждала засада. Посреди ночи римляне атаковали плохо укрепленный лагерь Митридата. Понтийцы пытались сопротивляться, но их подвела луна. Она исказила тени, и воины Митридата, не сумев определить расстояние, отделявшее их от врагов, впустую метали свои дротики. Воодушевленные столь явной растерянностью врага, римляне дружно бросились в атаку и смяли ряды бастарнов. Почти вся армия была уничтожена, Митридат с горсткой спутников пробился через шеренги врагов и исчез в ночной тьме.
Он бежал в Армению, но в пути узнал, что Тигран не намерен принять его и даже назначил награду за голову тестя.
— Сто талантов! Не так уж и много! — прокомментировал Митридат, проведав, во сколько именно оценена его голова. — Но я бы хотел иметь сейчас сто талантов!
Митридат повернул коня на север — в предгорья Кавказа, а Тигран тем временем пал к ногам Помпея. Он был прощен и даже сохранил престол, но лишился всех приобретенных владений, какие перешли под жадную длань Рима. Из царя царей Тигран превратился в заурядного царька, пресмыкающегося пред римлянами.
Помпей был доволен собой.
— Я победил обоих царей! — доложил он сенату. — Война окончена.
— Нет, — ответил сенат. — Она будет кончена лишь тогда, когда Рим увидит закованного в цепи Митридата.
Делать было нечего, и Помпей повернул когорты на север. Он покорял воинственных дикарей, спеша настигнуть беглеца Митридата, который в сопровождении лишь шести всадников прибыл в Боспор. Махар, один из многочисленных отпрысков Митридата, поставленный царем во главе Боспора, отказался принять отца.
— Щенок! — ласково заметил на это Митридат.
Он явился к воинам, и те приветствовали его радостными криками. Неблагодарному чаду Митридат послал шелковый шнурок, и Махар удавился.
— А все не так уж и плохо! — заметил Митридат, пересчитав казну Махара. — Раз уж Рим отнял у меня мое царство, но почему бы мне не лишить римлян их собственного?
Митридат задумал грандиозную авантюру. Он решил напасть на Италию, пройдя через земли северных варваров. Он намеревался увлечь за собой скифов и кельтов и во главе этого грозного воинства явиться к стенам Рима и отплатить за все причиненные обиды.
Этот план столь увлек царя, что, казалось, к нему вернулась молодость — столь энергично Митридат готовился к решительному походу. Бросив клич, Митридат собрал армию, зачисляя в нее всех — юнцов, скифов, рабов.
— Лишь бы были сильны и хотели сражаться!
Он выучил эту армию и вооружил ее римским оружием, лишенным вычурных украшений, но зато смертельным для врага. На верфях Пантикапея и Феодосии день и ночь стучали топоры плотников, сбивавших корабли, какие царь намеревался вывести в Римское море.
— Еще посмотрим, кто кого! Посмотрим, как запоют эти чванливые потомки Ромула, когда я приведу на италийские равнины орды свирепых варваров! Посмотрим!
Царь не замечал зревшего вокруг недовольства, не обращал внимания на измены генералов и городов, недовольных его грандиозными замыслами. Он видел себя скачущим на коне во главе бесчисленных орд варваров. Ветер рвал за спиною багряный плащ и развевал густые побелевшие волосы. И прекрасное чувство дикой свободы, знакомое с юности. Так он скакал по склонам Париандра, гоняясь за быстрыми горными козочками. Так он скакал, и еще поскачет, ведя за собой алчущих крови и добычи всадников. Митридат жадно глотал вино, возбуждая и без того разгоряченный мозг. Он осушал кубок за кубком и никак не мог утолить жажду…
Он пил вино, когда прибежал слуга с криком:
— Они восстали!
Митридат не стал спрашивать: кто они, и просто поспешил на стену.
Внизу, под крепостью, бушевала толпа — сотни и сотни возбужденных людей, облаченных кто в панцири, кто в простые одежды. Большинство людей были вооружены: одни размахивали копьями, другие — мечами, третьи — увесистыми палками. Люди громко кричали, кляня Митридата.
— Скверно! — сказал царь неслышно подошедшему сзади Битойту. — Скверно. Но почему бездействует Фарнак? Надо послать за ним…
— Он не бездействует, — ответил Битойт, указывая рукой на вьющуюся снизу дорогу, по какой наверх шла небольшая ярко разодетая группка людей. Панцирь одного из них поблескивал позолотой.
— Фарнак! — узнал Митридат.
Бунтовщики встречали идущих приветственными воплями, многие присоединялись сзади, и шествие принимало все более внушительный вид.
— Он с ними? — изумился царь.
— Сейчас узнаем, — ответил Битойт.
Фарнак и его спутники остановились у ворот крепости. Подняв вверх сжатую в кулак руку, Фарнак продемонстрировал ее укрывшимся в крепости людям. Толпа издала ликующий рев. Затем один из спутников перевязал голову царевича красной лентой.
— Он коронован, — констатировал Митридат. — Проклятье! Ладно, посмотрим, не удастся ли мне договориться! Битойт, спустись вниз и узнай, готов ли он выпустить из города своего отца.
Битойт кивнул и ушел, чтоб вскоре вернуться. Митридат встретил слугу взором, полным надежды. Битойт покачал головой.
— Нет, он сказал, что не отпустит тебя. Он хочет выдать Митридата Помпею.
— Проклятье! — вновь выругался Митридат. — Но у нас еще есть потайной ход!
Увы, Фарнак также знал про этот ход, и у выхода из него слышались голоса и звон оружия. Кельт посмотрел на своего господина, лицо Митридата выражало предельную усталость.
— Вот и все, Битойт. Мне осталось только уйти. Но сначала позаботимся о женщинах. — Митридат извлек из резного шкафчика стеклянный сосуд, полный густой вишневого цвета жидкости. Битойт подал амфору вина, и Митридат вылил туда кровавую жидкость. — Вот теперь хорошо. Раздай его.
Поклонившись, кельт вышел.
Прошло время, толпа бесновалась все громче. Откуда-то появились лестницы, и горожане готовились лезть на стены. Неслышно вошел Битойт.
— Кончено.
— Все?
— Все умерли! — торжественно подтвердил слуга. Все — жены и дочери, юные и прекрасные. Митридату не было жаль их, как не было жаль и себя.
— Значит, пришел и мой черед. — Митридат поднял чашу и медленно, со вкусом осушил ее. — Прощай, Битойт.
— Прощай, господин.
Усевшись в кресло, царь стал ждать, когда холод скует члены. Но время шло, а по рукам и ногам его по-прежнему струилась горячая быстрая кровь. Время шло. Толпа уже начала приступ.
— Проклятье! — выдавил Митридат. — Не действует. Мое брюхо привыкло к яду. — Натянуто рассмеявшись, царь посмотрел на слугу. — Слишком привыкло, Битойт…
Кельт кивнул. Он извлек меч. Митридат взглянул на отточенный, матово блестящий клинок и отвел взор. Ему не хотелось умирать. Но он ничего не мог поделать. Увы, ничего…
Битойт с размаху вонзил меч в грудь Митридата…
Рим встретил известие о смерти Понтийца с ликованием. Помпей подарил предателю-сыну Боспорское царство. Спустя пятнадцать лет победитель Помпея Цезарь разгромит Фарнака при Зеле, сообщив о победе сенату знаменитым: «пришел, увидел, победил». В тот же год Фарнак погибнет от руки своего генерала Асандра, в последнем бою проявив себя достойным славы отца.[72]
Помпею, как он ни мечтал об этом, не удалось провести Митридата в своем триумфе. Он даже не отважился взглянуть на тело мертвого царя, уже тронутое тленом; он был эстет, этот прозванный Великим, Помпей. В триумфе несли картину, изображавшую смерть Митридата, картина боле всего привлекала внимание толпы. Толпа падка на подобного рода сцены.
Митридат не оставил после себя ничего: ни царства, рухнувшего под римским клинком, ни великих побед, ибо он их не одержал, ни даже доброй памяти, ибо не свершил в своей жизни ничего того, что бы можно было счесть добрым. И никто из потомков не взирал с почтением на его могилу, как приходили к могиле Великого Ганнибала.
Остались лишь бурная страсть, варварское великолепие, да великая ненависть, коию Митридат испытывал к Риму и которую он сумел передать всем тем, кто наследовали ему — парфянам и персам, гуннам и арабам.
И осталась оценка историка, высоко оценившего если не личность, то значение Митридата.
