Айван Моррис - Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Однако, очевидно, что людям из Сацума не на что надеяться ради исполнения своих замыслов, поскольку почти что все из ваших наихрабрейших офицеров убиты или ранены…. Я серьезно прошу вас найти лучший выход из этой прискорбной ситуации как можно скорее, чтобы, с одной стороны, доказать, что настоящая смута не есть ваша истинная цель, а с другой — немедленно прекратить убийства с обеих сторон. Если вы примете удачные меры, враждебность очень скоро прекратится.
Письмо заканчивается типично японской просьбой о понимании: «Я буду чрезвычайно счастлив, если вы поймете мои чувства. Я писал это, борясь с нахлынувшими слезами, и все же не смог полностью выразить в письме все, что у меня на душе». Весьма сомнительно, чтобы генерал Ямагата, хорошо зная своего бывшего коллегу, надеялся на то, что письмо возымеет хотя бы малейшее действие. Просто драма должна была быть доведена до своего эмоционального завершения. Сайго, прочев в молчании этот длинный документ, проинформировал посланника, что никакого ответа не будет.
В ночь на двадцать третье стояла ясная луна. Соратники Сайго воспользовались ее светом для игры на сацумской лютне, исполнения кэнбу (старинного танца с мечами) и сочинения прощальных стихотворений. Типичными из этих стихов, которые, конечно же, были тщательно сохранены, представляются два следующих:
Если бы я был каплей росы, я бы мог укрыться на листке,
Однако, поскольку я — мужчина, для меня нет места во всем этом мире (вага ми-но окидокоро наси).
И другое, в более патриотическом духе:
Я сражался за дело императора,
[И знаю, что мой конец близок].
Какая радость — умереть, подобно окрасившимся листьям, падающим в Цута
Еще до того, как их коснулись осенние дожди![721]
В заключение Сайго обменялся прощальными чашечками сакэ со своими старшими офицерами и другими соратниками.
Решающая атака правительственных сил началась в четыре утра двадцать четвертого числа. Под тяжелым огнем со всех сторон, Сайго и его сторонники начали спускаться с Сирояма. Вскоре Сайго был ранен шальной пулей в пах и не мог идти дальше.[722] Бэппу Синскэ, один из его самых преданных соратников, имел честь поднять грузное тело своего хозяина себе на плечи и снести его вниз с холма. Когда они остановились передохнуть невдалеке от ворот в особняк Симадзу, Сайго произнес свои последние слова: «Мой дорогой Синскэ, я думаю, это место вполне подойдет».[723] Затем он поклонился в направлении императорского дворца и разрезал себе живот, а Бэппу, стоявший рядом, одним точным ударом снес ему голову. Оставшаяся часть маленькой группы продолжили свой спуск. Большинство из них было убито, однако нескольким удалось достичь подножия. Среди них был и Бэппу, который, вскричав громким голосом, что их хозяин мертв, и что пришло время и для тех, кто желает погибнуть вместе с ним, бросился на линии неприятеля и был сражен ружейным огнем.
Эта короткая стычка окончилась к девяти часам. Солдаты правительства вскоре обнаружили тело Сайго, но нигде не могли найти его головы. Поскольку идентификация головы предводителя противника имела в японских баталиях традиционное значение, были произведены тщательные поиски, и наконец она была вырыта в том месте, где ее приказал похоронить Бэппу после обезглавливания. С останками предводителя восставших обращались с необычным уважением. Один из командиров правительственных войск прокричал команду своим солдатам, чтобы телу Сайго не было оказано никакого неуважения, и этот приказ скрупулезно соблюдался.[724] Большая голова была чисто вымыта водой из бившего поблизости ключа и принесена командующему — генералу Ямагата для осмотра. Держа голову врага в руках и почтительно кланяясь, Ямагата пробормотал: «Ах, какое мирное выражение на твоем лице![725]» Рассказывали, что солдаты, стоявшие на месте, с которого был произведен тот фатальный выстрел, были в глубокой печали и все горько плакали, когда пришло время хоронить Сайго.
Знаменитое место погребения Сайго (Нансю боти) в Кагосима — один из самых впечатляющих некрополей в мире, был построен задолго до официальной реабилитации предводителя восставших. Семьсот сорок девять могильных камней разных форм и размеров собраны вокруг простого, удлинненного монумента, воздвигнутого в честь Сайго вскоре после его смерти. Останки двух тысяч двадцати трех последователей похоронены вместе с ним. Среди имен, вырезанных на камнях, посетитель может найти Бэппу Синскэ и брата Сайго — Кохэй; имена людей, пришедших из самых отдаленных провинций на северо-востоке, чтобы присоединиться к его отрядам; имена двоих его самых молодых приверженцев, обоим из которых было по тринадцать лет, убитых в ходе восстания.
Правительство одержало полную победу: почти все восставшие были убиты или совершили самоубийство; многие другие были посажены в темницы и казнены. Редакционная статья в японской газете, вышедшей неделю спустя падения Сирояма, начиналась следующей победной песнью:
Сайго Такамори мертв, и война на юго-западе окончена. Солдатам пришло время возвращаться с триумфальными песнями. Облака тревоги, столь долго нависавшие над западом, рассеялись под воздействием мудрых и энергичных действий правительства и храбрости и настойчивости армии.[726]
Далее в статье подчеркивалась бесперспективность всего восстания: «…единственными его последствиями… стали массовые смерти, разрушения, огромные затраты денег с обеих сторон. Помимо этих прискорбных результатов, ничего не было достигнуто».
В действительности же, действия Сайго имели немало важных последствий, однако все они были диаметрально противоположны тем, которые он предполагал достичь. С одной стороны, выступление против правящей олигархии стало практически невозможным. В дальнейшем никакая группа оппозиции правительству Мэйдзи не могла взяться за оружие во имя императора или восстановления традиционных ценностей. «Если в дальнейшем будут предприняты попытки новых выступлений против высшего авторитета страны, — писал японский наблюдатель того времени, — они должны основываться на чем-то ином, поскольку это старое убеждение в превосходстве меча над конституциями и законами теперь можно считать недееспособным.[727]» Последующие попытки конфронтации принимали форму индивидуальных действий, в основном в форме убийства «неправедных политиканов», или попыток организовать оппозиционные политические партии по примеру Запада, который Сайго наверняка не одобрил бы.[728]
Сацумский заговор был, фактически, последней организованной попыткой до 1930-х годов противостоять правительству с помощью силы. Одна из причин этого заключалась в том, что борьба 1877 года продемонстрировала мощь армии, состоящей из призывников. В сражении за сражением новые императорские силы, состоящие в своем большинстве из крестьян, побеждали отборную армию воинов-джентельменов; их победа символизировала конец долгой самурайской эпохи. Востание Сайго было потоплено в крови его последователей-самураев, и самого его описывали, как последнего самурая в японской истории. Еще один символ можно усмотреть в том, что Сацума, последний бастион удельных приверженцев, сопротивлявшийся новому порядку в стране, потерпев полное поражение от центральной армии, состоявшей из крестьян-рекрутов.
Сацумское восстание уничтожило сословие экс-самураев, как потенциальный источник организованного сопротивления, и после этого олигархия Мэйдзи могла уже свободно проводить политику «обогащения страны и укрепления армии», не опасаясь внутреннего сопротивления со стороны твердолобых консерваторов.[729] После поражения Сайго олигархия в Токио, работая в тесном контакте с дзайбацу и прочими воротилами большого бизнеса, могла продолжать быструю политику индустриализации и перенимания прочих западных новшеств, которые люди, подобные Сайго, воспринимали с опасением. Восстание в Сацума, подобно выступлению в Симабара за два с половиной века до этого, сыграло вполне на руку правительству, сделав для него возможным идентифицировать, сконцентрировать в одном месте и, наконец, раздавить основной источник оппозиции.
Изо всех токийских политиков, приветствовавших поражение Сайго, никто не должен был так ликовать, как граф Окубо Тосимити, — теперь полновластный руководитель правительства. Окубо часто фигурировал в этой главе: сперва как школьный товарищ Сайго, позже — как коллега-чиновник в удельном правительстве Сацума, как его преданный сподвижник, угрожавший сделать себе харакири, если его друга не вернут из ссылки; затем между ними началась конфронтация, закончившаяся тем, что они превратились в непримиримых врагов. Их сложные взаимоотношения и соответствующие репутации проливают достаточный свет на предмет становления героем в Японии. Окубо родился через три года после Сайго в такой же небогатой самурайской семье, неподалеку от него в Кагосима. Хотя их юношеские пути тесно соприкасались (например, оба они входили в группу молодых самураев, изучавших философию Ван Янмина), а во многих случаях их карьеры шли параллельно, Окубо обычно оставался на выигрышной стороне; так, ему удалось избежать ссылки и прочих трудностей, которые претерпел Сайго, впав в немилось у нового даймё
