Юлия Глезарова - Мятежники
– Ваше имя, сударь? – громко спросил майор, входя в комнату. Солдаты вошли следом.
– Квартирмейстерской части прапорщик Муравьев-Апостол. Чем обязан?
– Имею высочайшее повеление арестовать находящегося здесь корнета Свистунова. Это он? – спросил майор, указывая на кровать.
Ипполит кивнул и сглотнул подступивший к горлу комок.
Майор наклонился к Пьеру и взял его за плечо:
– По высочайшему повелению вы арестованы, корнет. Извольте встать.
Пьер махнул рукой и, не просыпаясь, повернулся к стене. Майор снова взял его за плечо и стал трясти:
– Вставайте, корнет. Вы арестованы. Проснитесь.
Жандармы подошли к кровати и грубо, без церемоний, подняли Пьера. Один из жандармов взял его под руки, а другой принялся обыскивать постель. Пьер мотал головой, не понимая, что происходит. В расстегнутой грязной рубахе до колен и с остатками помады на щеке, он был жалок. Обыскав постель, жандармы усадили Пьера на стул, и начали обшаривать комнату. Вытряхивали чемоданы, открывали ящики комодов.
Через полчаса обыск кончился. Жандармы с трудом натянули на Пьера грязно-белые кавалергардские лосины и, держа под руки, выволокли из комнаты.
– В сани его, да в шинель заверните, чтоб не замерз. Ничего, на холоде быстро протрезвеет, – деловито распорядился майор и обратился к Ипполиту:
– Простите, прапорщик, что потревожили вас в неурочный час. Сами понимаете – служба.
Майор учтиво поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Ипполит огляделся: под кроватью по-прежнему валялся белый с золотыми эполетами сюртук Пьера, никому теперь не нужный. Ипполит поднял его, отряхнул, положил в карман отданные Жанеттой двадцать пять рублей и аккуратно повесил на стул. Потом, быстро собрав в чемоданы разбросанные вещи, позвал служителя и велел немедля искать извозчика.
2
Поручик Кузьмин мчался к Трилесам, не глядя по сторонам: лошадь и сама прекрасно знала путь с ротного двора в Васильков и обратно. Но сегодня привычный путь казался поручику длиннее обыкновенного: время словно застыло между черным лесом и белой луной, за каждым новом поворотом открывался старый вид, словно дорога шла по кругу, морочила горячую голову поручика с заледеневшими от ветра ушами. Фуражку он обронил, еще выезжая из Василькова. С батальонным случилась беда, надо было выручать. Пришпоривая коня, поручик постарался припомнить события последней недели…
Двадцать пятого декабря, на Рождество, в полку была присяга императору Николаю, на коей подполковника не было – сказывали, что уехал он вместе с братом в Житомир, просить отпуска для Мишки своего, ибо в Москве у Мишки умерла мать. Кузьмин, узнав о сем, гневался на батальонного: когда два года тому у него в Рязанской губернии умер отец, никто и пальцем не пошевелил, чтобы об отпуске похлопотать. После присяги Кузьмин отпустил свою роту с фельдфебелем в Трилесы, а сам остался в Василькове – вечером командир полка давал рождественский бал. Балов поручик не выносил, но на этот остаться следовало: Гебель требовал присутствия всех своих подчиненных.
На балу играл полковой оркестр, было многолюдно: окрестные помещики внимательно следили за офицерами, присматриваясь к возможным женихам для своих перезрелых дочерей. Кузьмин считал минуты до того момента, когда можно будет уехать вслед за ротой. Ближе к концу бала, часа в три пополуночи, в залу вошли жандармы…
Отозвали Гебеля, о чем-то шепнули ему на ухо. Он ушел вслед за ними, махнув рукой оркестру: «Продолжайте». Тревога поселилась в сердце Кузьмина. Едва дождавшись конца бала, он, прихватив с собою друзей-товарищей, отправился на квартиру подполковника Сергея Муравьева-Апостола. Сердце подсказало. На квартире их встретил Мишка, спокойный и сосредоточенный.
– Приказ у Гебеля, об аресте Сережином, обыск делали жандармы и бумаги увезли… – сказал он коротко, застегивая сюртук и натягивая шинель. – Я еду перехватить его по дороге, предупредить. Ждите здесь, может быть, он в Васильков вернется. Если нужно мне будет, я напишу. Денег дайте только, денег нет…
Кузьмин тогда даже и не удивился властному тону Мишкиному, понял, что выполнит все его приказы – лишь бы с батальонным ничего не случилось. Вывернув карманы, отдал Мишке всю свою наличность, друзья-товарищи – тоже.
Два дня прошли в тоске и неизвестности.
На третий день солдат привез из Трилес записку: подполковник ждал в его ротной квартире, просил приехать. На сборы ушло не более пятнадцати минут: и он, и Соловьев, и Сухинов с Щепиллою давно уже держали коней наготове. Немедля отправились в путь. Но сейчас поручик намного опередил своих товарищей: он уже понял, что дело требует скорых решений. Ждать более было невозможно.
Дорога же все морочила и крутила его – луну скрыли тучи, поднялась метель. Поручик выругался – и, словно испуганный крепким словцом, морок закончился: ротный двор вынырнул из-за поворота. Кузьмин сдержал лошадь и огляделся: сквозь темноту ночи он увидел освещенные окна своей хаты, служившей одновременно ротным штабом. У дверей хаты стоял караул… «Не успел!», – с яростной досадой подумал поручик, чувствуя, что сердце колотится уже не в груди, а во всем теле. Спрыгнул с коня, бросил поводья выбежавшему денщику, не оглядываясь, пошел к двери.
– Стой, ваше благородие! – солдат с ружьем преградил ему путь. – Подполковник Гебель приказали не пущать никого.
– Сволочь… – сказал Кузьмин как бы про себя. – Ротного не пускать? Запорю…
Поручик ударил солдата по уху. Тот оторопел и отошел от двери.
В сенях Кузьмин нос к носу столкнулся с Гебелем.
– Куда? – спросил Гебель хрипло. – Нельзя сюда.
– Отчего же? Я хочу войти к себе на квартиру – погода не летняя, – сказал поручик, растирая ладонью замерзшие уши.
– Арестованные здесь. Извольте выбрать для ночлега другое место.
Кузьмин выскочил на крыльцо: на двор уже въезжали Соловьев, Сухинов и Щепилло. Соловьев протянул Кузьмину подобранную фуражку, Щепилло – фляжку с ромом. Сделав большой и жадный глоток, Кузьмин перевел дыхание и сказал громко и внятно – так, чтобы солдаты во дворе тоже слышали:
– Муравьев арестован. Добром его Гебель не отпустит.
– Что ж теперь делать, Анастас? – растерянно спросил Соловьев, перехватывая из рук поручика флягу.
– Я решился: или сдохну, или его выручу. – Кузьмин отряхнул с фуражки снег, надел ее. – Кто со мною, господа?
Щепилло первым подал ему руку, за ним – Сухинов и Соловьев.
– Ну, пошли! – отрывисто приказал поручик.
Все вместе они вошли в дом. Кузьмин ногою отворил дверь из сеней в хату. Гебель сидел за его собственным столом и мирно пил чай из стакана; рядом с ним на столе стоял еще один стакан, полный. Не обращая на Гебеля внимания, Кузьмин взял второй стакан, обхватил его, сжал, чтобы согреть руки. Полковой командир вскочил.
– Что вы себе позволяете? У меня приказ из Петербурга…
Увидев за спиной Кузьмина еще троих, добавил, изменившимся голосом:
– Что вы задумали, поручик?…
– Дайте поговорить с батальонным – тогда уйдем, – мирно произнес Кузьмин, ставя стакан на стол; озябшие пальцы его согрелись.
– Но я не могу… Приказ у меня, поймите…
– У нас, – задумчиво произнес Кузьмин, – свой приказ… Вот…
Он сжал кулак и показал его полковому командиру.
– Это бунт! – задыхаясь, крикнул Гебель.
Кузьмин почувствовал, как кровь прилила к вискам.
– Так точно, господин подполковник!
Замахнувшись, он ударил кулаком в зубы Гебелю. Удар получился отменный: командир отлетел к стене, задев плечом Щепиллу. Тот уже вытаскивал шпагу из ножен.
– Анастасий Дмитриевич… не надо… я безоружен… – невнятно забормотал Гебель. – Спасите!
Последнее, что отчетливо увидел Кузьмин – это был предусмотрительно ретировавшийся на улицу жандармский офицер в высокой каске с гербовым медным орлом. Дальше пространство вокруг поручика сдвинулось, сложилось, превратившись в темную нору с одним единственным выходом к свету – и выход сей преграждала фигура полкового командира. Его непременно надо было убить – или остаться в темной норе навечно. Поручик выхватил шпагу, со всего маху ткнул ею в Гебеля. Удар, как показалось ему, не достиг цели. Он методично начал колоть – еще и еще, пока кто-то не схватил его за руку.
– Уймись, Анастас, довольно…
Кузьмин увидел Соловьева, вытер шпагу о рукав, отдышался.
– Уходит, подлец! – раздался с улицы голос Щепиллы. – Сюда, ребята!
– Пошли! – Кузьмин увлек за собою Соловьева.
На ротном дворе офицеры били полкового командира кулаками, кололи шпагами и штыком солдатского ружья. Молчали, только дышали тяжело, как во время трудной работы. Молчали и солдаты, издали наблюдавшие драку. Молчание прервал треск разбитого стекла – все обернулись на звук.
В тесной комнатушке, спальне Кузьмина, где запер братьев Гебель, было тепло и душно, пахло угаром. Сергей очнулся от обморочно-тяжелого сна. Голова болела. Матвей тряс его за плечи:
