Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
Для Бориса так и осталось загадкой, как можно взять позицию, обнесенную густым проволочным заграждением, защищаемую хорошо укрепившимся, далеким от деморализации противником, который, ко всему прочему, обладает превосходной артиллерией и нисколько не ограничен в боеприпасах. В то время как у наступающих катастрофически не хватает снарядов, на счету каждый патрон, а ручные гранаты и вовсе на вес золота. К тому же потери, которые понесли в последних сражениях… Да, без чуда здесь никак не обойтись.
Ему «посчастливилось» узреть это чудо, когда спустя сутки был получен приказ двинуть резерв на одну из высот.
В гору пришлось чуть ли не ползти, цепляясь руками за мерзлый грунт. Сергеевский исцарапал все пальцы о торчавшие камни с корягами. Невыносимый огонь со стороны врага заставлял еще сильнее жаться к земле. Солдаты непрерывно падали. Тела убитых или оставались на месте, пугая своей мертвой неподвижностью, или скатывались по склону, пока не замирали где-то внизу бесформенной кучей. Крики раненых резали слух похлеще разрывов бомб и слитного грохота пулеметов.
Напряжение боя достигло наивысшего предела. Совсем чуть-чуть оставалось до проволочных заграждений. Но цепи не выдержали, залегли. Им бы окопаться, да куда там. Земля что камень. Солдаты просто лежали, дрожа от холода, прикрыв головы саперными лопатками. А германцы хладнокровно их расстреливали.
Захлопала, завыла над головами шрапнель, окутав лежащих людей желтовато-зеленым дымом. Когда отгремели взрывы, послышались чьи-то жалобные стенания:
– Санитара!.. Где санитар? Санитара сюда!..
Вот солдат с белой повязкой Красного Креста метнулся на зов. На четвереньках подполз к раненому, волоча за собой санитарную сумку. Достал бинт и принялся делать перевязку, как мог, не поднимаясь.
Снова очередь шрапнелей. Разрывы, вой, сотрясение воздуха и запах дыма.
– Ваше благородие! Волошина убило! Прям в голову попали!
Проволока впереди совершенно целая, хоть артиллерия и обработала высотку, насколько позволил запас накануне подвезенных снарядов.
Все, атака захлебнулась…
Некоторые пытаются отползти, утаскивая раненых. Не выходит. Пули бьют низко. Сверху поливает шрапнельный дождь. И столбы разрывов вырастают здесь и там. Каждый, кто неосторожно поднялся, немедленно падает, прошитый пулями. Немцы в своих глубоких окопах чувствуют себя совершенно безнаказанно.
Пришлось раненым лежать здесь же, где их наскоро перевязывали, вместе со всеми дожидаясь, когда стемнеет. Иначе не уйти. Все простреливается вдоль и поперек – местность как на ладони. Осталось распластаться, уподобившись блину, растекшемуся по сковородке, и замереть, стараясь не шевелиться и беспрестанно моля бога, чтобы тебя не зацепило…
Лишь с наступлением глубоких сумерек залегшие начали понемногу шевелиться. Осмелев, потянулись назад, представляя собой печальную процессию из немногих уцелевших, выносивших на руках полуживых, израненных товарищей. Их провожал грохот снарядов, что пускали германцы, как видно, вслепую. Борис давно разучился кланяться каждому взрыву, не обращая на них особого внимания. Уяснил для себя, что если уж слышен звук разорвавшегося снаряда – опасность однозначно миновала. Коль скоро тебя накроет, ничего не услышишь, ни единого звука. Просто помрешь сразу или отключишься, потеряв сознание и какую-нибудь часть своего драгоценного тела…
Попытки взять высоту не прекращались. Три дня кряду батальоны упрямо лезли вверх по склонам, уничтожаемые ураганным огнем, снова залегали перед проволокой и снова мерзли. После полудня верхний слой земли оттаивал, превращаясь в густую грязь. Солдаты сгребали эту слякоть, сооружая перед собой рукотворные бугры. Вечером эти кучи смерзались, превращаясь в какие-никакие укрытия. Но замерзали в том числе и промокшие солдатские шинели, схватываясь ледяной коркой. Отказывали винтовки, облепленные со всех сторон грязно-ледяными комьями, сковывающими затворы и забивающими стволы. Три батальона, пытавшиеся собственными телами прорвать проволочные заграждения, полегли почти полностью.
Потери были колоссальными. На поле боя без дрожи не взглянешь. Вселяло ужас не столько число лежавших повсюду трупов, сколько сам их вид. Бесформенные комки, похожие на мертвых, вывалянных в грязи крыс, распознать которых, как тушки некогда живых существ, можно было, лишь по случайности задев их ногой. Грязь покрывала всю промокшую до нитки одежду, окаменелые лица и руки со скрюченными пальцами. К вечеру эти мерзлые комки совершенно сливались с местностью, и в сумерках трудно их было отличить от обычного камня или грязной кучи, которых здесь нагребли с избытком.
Высоту все-таки взяли. Жаль, что все эти усилия и немыслимые человеческие жертвы оказались ни к чему…
Уже через пару дней мощная армия генерала Макензена прорвала фронт на Дунайце, опрокинув 3-ю русскую армию Радко-Дмитриева[103], чьи войска стояли там совершенно без резервов, испытывая острый недостаток в снарядах и патронах. К тому времени 22-й армейский корпус вместе с 18-м составили вновь созданную 11-ю армию под командованием генерала Щербачева[104], призванную обеспечивать Стрыйское направление. Только вот пришлось отойти от Стрыя в долину Верхнего Днестра, отбиваясь от наседающей Южной армии генерала Линзингена.
Пополнения хоть и прибывали, но необученные и без винтовок, вынужденные добывать себе оружие в бою. Кому не суждено было сразу сложить голову, тот приобретал мало-мальский опыт. Но везло не многим. Остальные, как водится, гибли в первом же столкновении, а то и на подступах к передовой. О кадровом офицерстве и говорить не приходилось. Состав мирного времени значительно поредел. И хотя всех резервистов давно поставили под ружье, в действующих войсках офицеров по-прежнему катастрофически не хватало.
В самом начале отступления Борис направился на перевал к югу от Стрыя, имея приказ координировать отход соседних частей 9-й армии, прикрываемый 22-м корпусом.
Он раздал необходимые распоряжения, расставил посты регулирования и установил телефонную связь. Все работало как хорошо налаженный механизм. Можно было заняться чем-нибудь еще. В голову не пришло ничего другого, кроме как поехать на ближайший участок фронта и ознакомиться с положением дел на передовой. Здесь выход из гор прикрывала небезызвестная высота 992, ставшая камнем преткновения для германцев, стремившихся вырваться через перевал у Козювки на Галицийскую равнину. Сейчас, получив сильные резервы, они снова, с удвоенной энергией штурмовали эту высоту, чтобы ударом на Львов зайти в тыл войскам, отступающим от Дунайца.
Оборону перевала держал 4-й финляндский стрелковый полк. Его командира, полковника Комарова, Борис нашел на командном пункте полка, с которого вся картина разворачивающегося сражения была видна отчетливо, как на развернутой карте.
Коротко поздоровались. На вопрос о складывающейся обстановке Комаров нахмурил смуглые брови, словно чайка расправила крылья над темными, как ночь, глазами. Повел большим, орлиным носом в сторону доносившейся канонады.
– Можете полюбоваться, – пробурчал, уступая место у буссоли.
Высоту 992 искать не пришлось. Лучше любого ориентира ее выделяли черные столбы разрывов, смешанных с розоватыми дымками австрийских шрапнелей. Вся высота дымилась, точно проснувшийся вулкан. Сюда, в одно и то же место, непрерывно слеталось множество снарядов, посылаемых сотнями тяжелых орудий, невидимых из-за гор. С воем и пронзительным свистом они буравили воздух, вколачиваясь в склоны с чудовищной силой, поднимая в небо тучи земли, камней, а то и целые деревья. Оседая, все это наверняка засыпало русские окопы вместе с прятавшимися в них солдатами. Шла беспощадная, всеуничтожающая бомбардировка позиций. Казалось, там нет места чему-либо живому.
– Кто держит высоту? – прервав наблюдение, спросил Борис.
– Батальон полковника Николаева, – Комаров потер выбритые до синевы щеки. Помедлив, хлопнул в сердцах ладонью о твердую стенку окопа: – Черт! Мой полк, понимаешь, совсем недавно здесь, на перевале. Едва успели окопаться. Склоны каменистые, только кирками долбить. Тут и за месяц нормальных укрытий не построишь. Если Николаев не удержится…
На эмоциях Комаров заговорил с едва уловимым акцентом. Вообще-то его настоящая фамилия Комарьянц, переделанная, как говорится, на русский манер. Армянин по национальности, он был невысокого роста, коротконогий, но крепкий, деятельный и всегда энергично-подвижный. Военную академию окончил перед самой русско-японской. Всецело был предан своему делу и того же требовал от подчиненных, проявляя к ним, быть может, чрезмерную строгость. Словом, блестящий офицер. Одно плохо – ужасный карьерист. Любой из его поступков, любые начинания были подчинены единственной цели – его личному, полковника Комарова, продвижению по службе. Ради этого тщеславный армянин был готов, не раздумывая, пожертвовать всем и вся. Кроме разве что полковника Николаева. Как ни крути, а седобородого старика он уважал. И не столько за почтенный возраст, сколько за тот авторитет, коим добродушный полковник заслуженно пользовался у своих и чужих солдат, да и у офицеров тоже. А уж теперь, когда тот оборонял соседнюю высотку, и подавно…
