Леонид Соболев - Капитальный ремонт
Этот трезвый, этот будничный взгляд на синий пакет был вполне объясним. Никаких неожиданностей (кроме разве перелицованной шифровальной таблицы) синий пакет таить в себе не мог. Командирам кораблей, как и многим офицерам постарше чином, отлично было известно, что основная идея оперативного плана решительно никак не изменялась с давнего 1908 года. Первой задачей Балтийского флота было и остается: успеть до подхода германской эскадры поставить поперек залива грандиозное, в три тысячи мин, заграждение, затем не позволять неприятелю уничтожить или ослабить его тралением, а в случае форсирования его германским флотом — вступить в решительный бой.
Все это — и развертывание сил, и порядок постановки заграждения, и обеспечение его дозорами и поддержкой, и само боевое маневрирование на малых ходах в условиях стесненного мелями и банками района — все это многие годы повторялось на ученьях, маневрах и военно-морских штабных играх, всем до смерти надоело и в деталях было известно генеральным штабам всех стран, где имелся хоть какой-нибудь флот. В этом смысле синий пакет ничего нового не открывал. А то, чем новый план 1914 года отличался от плана 1912 года, синим пакетам доверено не было, составляя тайну Морского генерального штаба.
И, пожалуй, так было лучше.
В «Плане операций морских сил Балтийского моря на случай европейской войны на 1914 год» находились такие горькие истины, что если бы они отразились в синих пакетах, это могло бы порядком подпортить умонастроение тех, кто должен выполнять предначертания Генмора. С первых же страниц вводной своей части «План операций» с откровенным мужеством — или, наоборот, с мужеством откровенности — сообщал, что ни о каких операциях, собственно говоря, не может быть и речи. Для этого попросту не хватало сил: из четырех находящихся в строю линкоров два — «Слава» и «Цесаревич» — осенью становились в ремонт, а из крейсеров два, типа «Адмирал Макаров», требовали замены котельных установок. Что же касается минных судов — как надводных, так и подводных, — то с ними, пояснял План, «дело обстоит серьезнее всего: этот род оружия, не возобновляемый в течение девяти лет, выслуживает последние сроки боевого значения, а в большей части совсем его утратил»[38]. В отношении портов План с удивительным спокойствием сообщал, что Свеаборг и Ревель, на которые, по оперативным требованиям, будет вынужден базироваться флот, «в 1914 году остаются в том же состоянии, как и ранее, то есть не могут обслуживать даже и те бригады, которые в них находятся», потому что не имеют доков, лишены погрузочных средств для быстрой мобилизации, в частности для снабжения судов топливом.
И так как третья балтийская база — Либава — была заранее предназначена к эвакуации в первые же дни войны (ибо армия её защитить не сможет), то по всем этим причинам оперативная зона флота была сведена Планом почти до размеров пресловутой Маркизовой лужи: к востоку от меридиана Гельсингфорса. Рижский залив, который имел большое оперативное значение для защиты правого фланга нашей армии, и Або-Оландская шхерная позиция в устье Ботнического залива, важная в случае ожидаемого Планом выступления Швеции, из игры совершенно исключались. Объяснялось это тем, что «с имеемыми силами можно говорить только о первом оперативном направлении противника» — то есть о действиях его против столицы. О Балтийском же море и думать нечего было: План исключал и его, ибо «подавляющие силы противника создают невозможность в текущем году каких-либо операций в открытом море».
Короче говоря, «План оперативных действий» сводился к глубоко обоснованному «Плану оперативного бездействия» морских сил Балтийского моря. Тот сложный, громадный, весьма дорогостоящий организм, который именуется флотом и управляется мыслью и заботами Морского министерства и Морского генерального штаба, мог проявить свою боевую активность лишь в том, чтобы осуществить постановку центрального минного заграждения на линии Ревель Порккала-Удд, что и так давно было известно не только адмиралам, но первогодкам-мичманам.
Именно об этой операции столь торжественно и пышно сообщали сейчас синие пакеты, открывая наконец кораблям Балтийского флота так долго скрываемую от них военную тайну.
Этот исторический момент был добросовестно отмечен унтер-офицером Хлебниковым. В караульном журнале линейного корабля «Генералиссимус граф Суворов-Рымникский» на странице четырнадцатой было записано корявым его почерком:
Пост № 3
17 июля 0 ч.07 м.
Снята пичать ниж. отдел. сикретново шкафа.
Под этим должны были стоять подписи лейтенанта Бутурлина, заведующего секретными документами, и мичмана Кунцевича, караульного начальника. Но подписей не было, и это обстоятельство тревожило Хлебникова значительно более, чем загадочный конверт, появление которого несомненно предвещало какие-то грозные события.
По инструкции караульной службы на посту № 3 имеют доступ: к денежному ящику — ревизор корабля, а к секретному шкафу — офицер, заведующий секретной перепиской. Когда кто-либо из них снимает или накладывает печать, при этом, кроме разводящего, должен присутствовать и караульный начальник, что и отмечается его подписью в журнале. Но в этот суматошный день печать на верхней дверце секретного шкафа как была снята утром, так и не накладывалась, потому что лейтенант Бутурлин все время лазал в шкаф, доставая и кладя обратно разноцветные папки, и разводящий то и дело выбегал на звонок, чтобы отодвинуть от дверцы часового, который подчиняется только ему одному. Однако вторая печать — нижняя — оставалась все же на месте и при смене караула была передана мичману Кунцевичу в неприкосновенности. Пренебрежение, с каким лейтенант Бутурлин обошелся в спешке с нижней, столь тщательно охраняемой печатью, не только не приказав вызвать мичмана Кунцевича, но даже не предупредив Хлебникова о намерении открыть нижнее отделение, оборачивалось теперь прямым нарушением инструкции.
Вспотевший и растерянный Хлебников, переминаясь с ноги на ногу в томительном ожидании возвращения Бутурлина, стоял рядом с Волковым, бесполезно охраняя опустевшее вместилище грозного пакета и поглядывая на предбанник. Лейтенант все не выходил. «Потом!..» Ему-то легко цыкать, а разводящему что делать? Может, бежать прямо до мичмана Кунцевича и признаться, что прохлопал?.. Вот ведь куда завернуло, мать честная, исправный унтер-офицер, службу назубок знает, а тут обгадился как!.. Понятное же дело: его и допускать-то до дверцы не следовало… Как увидел, куды он полез, так и доложить: виноват, мол, вашскородь, так что не имею права допущать, дозвольте караульного начальника вызвать… Да разве все сообразишь, ведь как заавралил! Раззвонился без продыху, что твоя боевая тревога, а теперь отвечай…
Волковой, который за время этой суматохи успел незаметно оправить ремень подсумка и убедиться, что заветный пакет ничуть не выделяется на груди, со злорадством посматривал сбоку на Хлебникова, отлично понимая его мучения. Тот, расценив его взгляды по-своему, качнул головой и озабоченно чмокнул губами, ища сочувствия, но тут же замер и подтянулся: невесть откуда взявшись за спинами матросов, тащивших огромный куль, прямо к нему шел мичман Гудков. Поджатые губы и прищуренные глаза доказывали, что мичман порядком обозлен. Хлебников, сразу поняв в чем дело, обмер. Вот ведь денек выпал, туды его в печенку!.. То одно, то другое…
— Ты чем думаешь? Задом думаешь, скотина? — негромко спросил Гудков, подойдя вплотную. — Где расписка? До утра ждать буду?
Хлебников торопливо полез в подсумок, и Волковой спрятал улыбку.
— Так что на посты пришлось разводить, вашбродь. Справился — хотел до вас проситься, а тут лейтенант Бутурлин вызвали.
— Хотел… Ты понимаешь, что тебе доверено? Я жду, старший офицер ждет, а он…
И Гудков выругался длинно, неостроумно, но очень обидно, что, впрочем, Хлебников принял как должное, всем потным лицом выражая преданность и только помаргивая глазками. Гудков в раздумье поднял и опустил брови, повертел в руках расписку и двинулся к двери ливитинской каюты. Волковой проводил его взглядом: иди, иди, самое тебе время о жандармском докладывать, благословит тебя ротный… Вот ведь как озлился, когда ему про прицел сказали! Если его теперь еще и мичман раздразнит — ей-богу, пойдет к старшему офицеру выручать Тюльманкова: без него, мол, башня — как без рук, а тут война на носу… Чудак — ему бы только башня, ничего под носом не видит, Кудрина уговаривал на сверхсрочную оставаться, нашивки обещал!.. На миг Волковой и сам поверил: может, и впрямь заступится?..
Гудков подошел к двери, и едва он постучал, как Ливитин появился в коридоре. Было похоже, что он ждал этого стука, — так быстро открылась дверь. Но тут же он с разочарованием сказал:
