Скала альбатросов - Альберони Роза Джанетта

— Никогда бы не подумала, что причиной революции может стать отсутствие денег.

— Но это отнюдь не единственная причина революции. Народ возмущала социальная несправедливость. Народ потребовал свободы, равенства и братства. Король же — абсолютный монарх.

— Но вы сами сказали: если б он провел реформы Тюрго, то спасся бы.

— Возможно, он всего лишь отсрочил бы революцию.

— Или, напротив, она вообще не состоялась бы, потому что люди, выбранные в новые парламенты, постепенно заняли бы место аристократов законным путем. Со временем король отправил бы по домам бездельников-аристократов, сэкономил бы на них, и не случились бы эти ужасные события, которые все-таки произошли. Вы должны согласиться, граф, что была возможность предотвратить революцию.

— Возможно. Но получилось иначе. Когда Генеральные Штаты собрались, сразу же стало ясно, что их участники расходятся во мнениях. С одной стороны знать и богатое духовенство, а с другой — третье сословие, низшее духовенство и менее богатая знать.

— И тогда началось нечто вроде гражданской войны. Бедные пошли против богатых. Победили бедняки. Некоторые из них потом разбогатели. И теперь именно они командуют парадом. Это так?

— Вы слишком циничны, дорогая, — возразил Томмазо. — Революция — это ведь не только война, кровь и гильотина. Это также Генеральные Штаты, Национальное собрание. Комитет общественного спасения. И Декларация прав человека. И общественный договор. Французы пытались осуществить философские идеи Жан-Жака Руссо.

Слуга принес им напитки. В ожидании, пока тот удалится, Сер-пьери задумчиво смотрел в сад. Трудно оказалось объяснить Арианне внутренние перемены, которые произошли в результате Французской революции с ним самим, как и со многими другими людьми во всей Европе. Но он попробует сделать это.

— А что конкретно проповедует Руссо? — вдруг спросила Арианна. — Признаюсь вам, у меня нет точного представления о его философии. Я немного теряюсь в ней.

Серпьери отпил из своего бокала и посмотрел на нее. Эта молодая женщина действительно жаждала знаний, буквально впитывала в себя все новое.

— Руссо, — продолжал граф, — задался вопросом, почему люди несчастливы, и обнаружил, что причиной тому является социальный прогресс. Когда-то в первобытном обществе люди — грубые, невежественные — жили порознь, в лесах. Они не располагали никакой собственностью, все были равны и потому не ведали ни ревности, ни зависти, ни жадности. А потом кто-то обозначил границы своего поля и заявил: «Это мое!» Другие люди поверили ему. Так появились частная собственность и социальная несправедливость.

— Но все это происходило в очень далеком прошлом, — прервала его графиня. — А кто же теперь захочет возвращаться к первобытному образу жизни? Почему мы должны это делать? Ведь жить дикарем ужасно, без крыши над головой, без цивилизации… Я видела дикарей, я знаю их, Томмазо!

— Но Руссо вовсе не призывает нас вернуться к истокам и жить как первобытные люди.

— Не пытайтесь запутать меня, граф. Руссо только и делает, что восхваляет простой, примитивный образ жизни. Я знаю точно, одна моя подруга читала мне отрывки из «Рассуждений о начале и основаниях неравенства».

— Да, это верно. Но Руссо понимает, что человечество не может вернуться в прошлое. Напротив, он предлагает двигаться вперед. Не надо перечеркивать достижения цивилизации, нужно идти дальше и развивать их. Именно поэтому люди должны заключить общественный договор. При несправедливой системе, в которой мы живем, короли, аристократы, знать действуют исходя только из собственных интересов, побуждаемые алчностью. И командуют таке только они. Равенства нет. Единственный способ изменить положение, считает Руссо, заключить общественный договор. Этим договором каждый человек связывает себя со всеми другими людьми и в то же время ни от кого не зависит. Он повинуется лишь самому себе и по-прежнему остается свободным. В сущности, человек повинуется только общему, общественному интересу.

Арианна внимательно посмотрела на Серпьери.

— Вот этого-то я и не могу понять, — сказала она.

— Общего интереса? Но это же очень просто. Каждый из нас, в общественном договоре, подчиняет себя и свою силу общей воле, которая хочет добра всем самым безупречным, самым безошибочным образом.

— А как это узнать?

— Что?

— Ну, что безупречным и безошибочным образом?

— Но ведь общественная воля всегда справедлива, иначе она не стала бы общей волей.

— А как ее определить?

— Что определить?

— Как определить общую волю? Предположим, я хочу одно, вы другое, Джулио — третье, и так у всех свои интересы, у каждого человека в Милане, каждого во всей Ломбардии. Я знаю, чего хочу я, и вы все тоже. Но как мне понять, чего желает общая воля, и как вы распознаете это? И Джулио…

— Хватит, хватит, дорогая. Я не догадывался, что вы такой тонкий философ. Общая воля — во всех нас.

— Как мировой дух?

— А что такое мировой дух?

— Это идея некоторых греческих философов. Мне рассказывал о ней фра Кристофоро. Эти философы считали, что у мира есть душа и воля. Точно так же, как у Руссо общество имеет душу и волю. Во всяком случае, я так поняла. Непонятно только, как эта воля выражается. Вот смотрите, в церкви есть церковный собор, есть папа, который выражает волю Божью. А в обществе Руссо кто выражает эту общую волю?

Серпьери растерялся. Ему не удавалось вложить в столь прелестную головку такое простое понятие, как общая воля. Но ведь во Франции все поняли идеи Руссо. Революционное правительство вдохновлялось ими. Серпьери попытался объяснить это.

— Во Франции революционное республиканское правительство пробовало руководствоваться общей волей.

— Вы хотите сказать, что эти кровопийцы — Сен-Жюст и Робеспьер — действовали в соответствии с общей волей?

— Конечно, они старались истолковать ее.

— Теперь понимаю, почему они оказались такими жестокими, — догадалась Арианна.

— А я вот не очень понимаю. Так отчего же, по-вашему?

— Оттого, что были совершенно убеждены в своей правоте и непогрешимости. Разве не вы сами говорили, будто общая воля никогда не ошибается? Они глубоко верили, что просто не могут допустить никаких ошибок. И потому убивали всех инакомыслящих. Знаете, что я вам скажу, Томмазо? Этот ваш Руссо — сумасшедший. Но еще безумнее вы, верящие всему, что он проповедует. Вы возомнили себя людьми, во всем безгрешными, только потому, что стали рупором общей воли. А на самом деле никакой общей воли вовсе не существует. А есть только наши желания, то есть воля Робеспьера, а теперь вот и Барраса. Я же, напротив, полагаю, что мы должны быть очень осторожны. Нельзя противоестественно навязывать всем собственную точку зрения, тем самым мы вредим другим, подавляем их, убиваем. Это безумие!

— Нет, нет! Все совсем не так! — в волнении воскликнул Серпьери и принялся ходить взад и вперед, нервно жестикулируя.

Арианна с тревогой посмотрела на него. Ей вспомнились слова фра Кристофоро: «Никогда не доверяй человеку, который кричит и кипятится, доказывая свою правоту. Это значит, он и сам не уверен в том, что говорит».

— Вот оказались бы вы, дорогая, в Париже тогда, весной 1789 года, — Серпьери все более и более горячился, — вы бы почувствовали, поняли бы, что существует общая воля. Да, да! Не ваша воля, не моя, не чья-то еще, а воля всех нас вместе, когда наши личные желания сливаются воедино, когда все желают только одного, что хорошо для всех сразу. И как только люди захотят одного и того же, они тотчас почувствуют себя свободными. Ох, бесконечно свободнее, нежели прежде! Эх, вам бы тоже пережить этот волнующий, необыкновенный день, когда мы клялись в зале для игры в мяч! А вскоре пришло известие о падении Бастилии — тюрьмы, символа деспотии и средневековья. До поздней ночи третьего августа, когда Национальное собрание в праздничной обстановке единодушно с радостью и волнением положило конец феодальным привилегиям! Присутствовали бы вы на Ассамблее двадцать шестого августа, когда все, как один, голосовали за Декларацию прав человека и гражданина! Это была поистине общая воля, которая несомненно желала блага всем, провозглашая человеческие права! Каждый пункт Декларации отменял какое-нибудь нестерпимое злоупотребление. Декларация провозгласила свободу передвижения, свободу печати, свободу совести, право частной собственности, всеобщее равенство, разделение доходов поровну… И каждую статью французы одобрили всем сердцем. Да что я говорю! Любой человек одобрил бы, если б только присутствовал на Ассамблее.