Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
— Я не согласен с тобой. Конечно, если ты лично вручишь хамбо 50 ланов, он может что-то заподозрить. Иное дело, если это сделаю я, человек известный и уважаемый. Не надо и рассказывать хамбо про одноглазого. Вся эта история может произвести неблагоприятное впечатление. Поступим лучше так: я сам представлю тебя хамбо, а уж потом вручу ему твои 50 ланов.
— Эго уже лучше, господин. Ты представишь меня хамбо в качестве бурятского ламы, коим я и состою, который интересуется святынями местных монастырей. Хорошо бы при этом испросить у хамбо разрешение на осмотр монастырских музеев. Согласись, господин, что такое стремление весьма естественно для буддийского ламы. А вручить пожертвование… ну, скажем, в десять ланов, ты сможешь уже наедине.
— Не стоит обременять хамбо просьбой осмотреть монастыри. И ни в коем случае нельзя дать ему меньше 30 ланов.
— Буряты нашего дацана затем и снарядили меня в путь, чтобы я, приобщась к святости тибетских монастырей, смог принести эту святость в родные места. 20 же серебряных ланов вполне могут сгладить неловкость такой просьбы.
— Ты умный человек, — сказал казначей, трогая поводья. — И мне приятно покровительствовать тебе.
Пустив лошадей, они быстро догнали караван.
— Когда ты намереваешься передать мне подарок для хамбо? Теперь или в Нагчу?
— Сразу же после Нагчу. Как ты знаешь, там обычно продают тех животных, которых не берут с собой в Лхасу. Вырученные от этой продажи деньги я благоговейно передам тебе.
— Тогда ссуди мне сейчас десять ланов. А после Нагчу ты добавишь еще десять.
На том они и поладили.
Караван между тем уже достиг южной подошвы хребта. От широкой равнины Нагчу-Цонра их отделял теперь один дневной переход в 35 верст.
Хамбо жил в двухэтажном доме тибетской архитектуры. Перейдя через быстрый ручей по горбатому мостику, паломники вышли прямо к резиденции. У входа ее висели ременные плети для наказания виновных.
Казначей покосился на них и опять предложил Цыбикову немного подождать, пока он, как свой человек, поговорит немного с хамбо с глазу на глаз.
— Это будет выглядеть неприлично по отношению ко мне, — сказал Цыбиков, — ученому буддисту.
По наружной каменной лестнице они поднялись на второй этаж. Казначей толкнул украшенную изображением священного колеса дверь и первым вошел в комнату. Цыбиков поспешил за ним. Справа у окна сидел старенький лама в потертой красной одежде. Перед ним стояли письменный прибор китайской работы и большой серебряный чайник, от которого подымалась струйка пара. Рядом с ним стоял писец с бамбуковым пером в черных засаленных волосах.
Они с поклоном вручили хамбо подарки. Он принял их, не глядя, продолжая о чем-то беседовать с писцом.
— Я слышал, в вашем караване убит один паломник? — внезапно спросил он, легким кивком отсылая писца. — Кто он?
Казначей побледнел. Цыбикову тоже было не по себе. Он не мог понять, каким образом весть о смерти одноглазого опередила их. Никто из паломников еще не навещал хамбо. За это можно было ручаться. А они поспешили сюда сразу же по приходе в Нагчу.
— Это так, это так, — залепетал казначей. — На нас напали грабители. Они стреляли. Все перемешалось! И надо же, чтобы пуля сразила самого святого, самого уважаемого человека, девять раз совершившего паломничество.
— Как вам это стало известно, святой отец? — решился спросить Цыбиков.
Тот удивленно взглянул на него.
— Разве это такое чудо для вас? — спросил он. — Или в бурятских монастырях никогда не слышали об астральном колокольчике Тибета?
— Конечно, слышали, святой отец, — ответил Цыбиков. — Но разве подобные чудеса совершаются и теперь? Наши старики говорили, что только в прежнее время святые буддисты…
— Я вижу, вы лама новой формации, — прервал хамбо бурята, — предпочитающий все приписывать лишь естественным причинам. Это, может, и не так плохо само по себе. Но подобный образ мыслей разрушает веру у народа. Тем более что чудеса совершаются и по сей день.
И тут раздался звон, пронзительный, как от медного гонга, и чуть дребезжащий, как от надтреснутого колокола. Цыбиков вздрогнул и огляделся. Никого, кроме них, в комнате не было. Но он мог дать клятву, что звонят у него над самым ухом.
— Когда еще раз услышите астральный колокольчик, — сказал хамбо, — припомните мои слова.
Казначей трясся от страха.
— Пространство — не преграда для посвященных, — продолжал хамбо. — Но посвящение достигается созерцанием, отречением и верой. Смотрите не потеряйте веру. Вы, я вижу, получили светское образование.
— Он у-учился в ру-у-сской гимназии, — пролепетал казначей. — Я говорил, что ему лу-у-чше не идти дальше…
— Отчего же? — удивился хамбо. — Франги много знают и многое умеют. Правоверный буддист не должен закрывать глаза на окружающий его мир. Только тогда он сможет нести свет блуждающим во тьме душам. Но знания, каков бы ни был источник их, должны служить на укрепление веры, а не на расшатывание ее. Ваше образование, — обратился он к Цыбикову, — не может служить препятствием к достижению святых целей. Вопрос лишь в вашей вере, в вашем соответствии священному сану ламы.
На миг Цыбикову показалось, что этот седой, почти высохший старик знает о нем все. К счастью, так показалось только на миг.
— Кто мог бы поручиться за вас? — спросил хамбо. — Причем имейте в виду, что я снесусь с поручителем вашим гораздо скорее, чем идут караваны из Монголии в Тибет.
— Лама Чойнжон Аюшев, известный святостью и благочестием далеко за пределами нашей родины, — твердо ответил бурят.
— Этого достаточно, — сказал хамбо. — Я знаю о святом ламе. Рад буду услышать от него хорошие слова о вас. — Это было сказано так просто и буднично, что Цыбиков опять ощутил сомнение и страх. Словно и впрямь отсюда можно было мысленно перенестись через стены, горные перевалы и бурные потоки в скромную обитель ламы Аюшева, который и не подозревал о его существовании. Неужели такое возможно? Господи, какой вздор!
И сейчас же вновь задребезжал у него над ухом невидимый колокольчик.
Казначей опять затрясся.
— Правду-у, правду-у надо говорить в этих святых стенах! — завыл он.
А Цыбиков подумал, уж не сами ли разбойники-гологи донесли хамбо о перестрелке, в которой был убит одноглазый? Какая-то шторка приподнялась в его сознании. Брызнул ослепительный свет, и он испытал предчувствие откровения. Сейчас он поймет, что случилось тогда, и почему лишь один одноглазый нашел смерть в той взаимной перепалке в воздух, и откуда обо всем этом узнал хамбо, и почему он… Но он не смог додумать, не сумел удержать мысль. Вопрос хамбо спугнул ее. Она ускользнула, оставив в груди чувство недоумения и досады.
— На что надеются правоверные ламаиты в ваших степях? — спросил его хамбо.
— На пришествие Майтреи, который отведет их в блаженную страну Шамбала, — рассеянно ответил Цыбиков, все пытаясь схватить что-то навсегда ускользнувшее, припомнить мучительно знакомое, но непокорное, провалившееся в черноту.
— А вот интересно, — оживился хамбо, — как вы, человек, так сказать, просвещенный, понимаете эту как будто мифическую страну? Где она, по-вашему? Как ее можно достичь?
Цыбиков решил ответить ему в соответствии с философской традицией буддизма.
— Шамба, или, точнее, Чамба, это по-тибетски Майтрея, — сказал он. — Лa — означает перевал. Как же можем мы видеть в перевале Майтреи нечто иное, кроме как превращение его в Будду. Для святых буддистов это последний перевал, за которым лежит нирвана, за которым исчезает двойственность мира и кончается цепь перерождений.
— Так я и знал, что вы являетесь фи-ло-соф-ствую-щим ламой! — пренебрежительно протянул хамбо. — Вы идете опасным путем, который ведет к неверию. Вам остался лишь один шаг до страшного заблуждения увидеть в нирване простую смерть. Поймите же, пока не поздно, и передайте мои слова другим, люди тянутся к свету веры, потому что хотят уйти от смерти. Поэтому преступно даже намекать на то, что и в конце этого пути их ждет смерть. Людям надо проповедовать о Западном рае Амитабы, а не о нирване. Нирвана — удел избранных. Это эзотерическая тайна, которая должна оставаться лишь среди нас, посвященных. Бедному же человеку нужен рай! Запомните это… Я не имею намерения воспрепятствовать вашему дальнейшему продвижению. Там, где иные, — он метнул взгляд на казначея, — могут усмотреть злую волю, я вижу лишь заблуждения юности и плоды просвещения франгов. Помните же, юный лама, что образованность ваша ни на шаг не приблизит вас к конечной цели существования. Раскройте сердце навстречу вере, ищите ответы внутри себя.
С этими словами он весьма милостиво отпустил их. Очевидно, Цыбиков правильно повел себя в беседе с ним. Изображай он из себя догматичного фанатика или просто невежественного бурятского ламу, его быстро разоблачили бы. А так налицо оказался европейски образованный лама-вольнодумец, только и всего.
