Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Пока Обресков шелестел бумагами, готовясь представить российские резоны по уступке Кабарды, Орлов начал говорить и — в нарушение инструкции! — сразу поднял вопрос о признании крымских татар независимым народом. Граф знал, что в эти дни в далеком Бахчисарае Щербинин пытается подписать договор с крымским ханом, был уверен, что опытному генералу удастся сделать это быстро, поэтому решил и здесь, в Фокшанах, не откладывать дела в долгий ящик.
— Поскольку история и испытания всех времен ясно доказывают, что главнейшей причиной раздоров и кровопролитий между обеими империями были татары, то для истребления наперед той причины надлежит признать оный народ независимым.
Услышав эти слова, Обресков бросил бумаги и, окаменев лицом, отрешенно посмотрел на Орлова… «Что же он делает?..» В зале было прохладно, но из-под парика Алексея Михайловича выкатилась и побежала по виску капелька пота.
Опрометчивость графа ужаснула Обрескова! Крымский вопрос был наиважнейшим на этих переговорах — от его решения зависело дальнейшее продолжение или окончание войны. Начав негоциацию именно этого вопроса, Орлов, сам того не ведая, поставил весь конгресс на грань срыва: если турки задумали не отдавать Крым — они тут же могли прекратить негоциацию.
Обресков метнул тревожный взгляд на Османа.
Тот был невозмутим — ответил Орлову спокойно:
— Надобно прежде доказать: татары ли были причиной сей войны?.. У нас на этот счет другое мнение.
— История показывает, что Порта и с нами, и с другими окрестными народами по большей части из-за татар в ссоры и войны приходила. Именно они, татары, своей хищностью и необузданным своевольством всегда были первыми оскорбителями доброго соседства и зачинщиками неприятельств.
— Я согласен — они народ неспокойный. Но мой сиятельнейший султан содержал татар в тишине.
— Э, нет, — возразил Орлов. — Сама Порта многократно признавалась, что часто и в мыслях не имела разрывать мир и покой, но не находила прочных средств к крепкому их удержанию.
— Старые обиды не должны служить причиной новых, — здраво ответил Осман.
— Но ежели вы сами согласны, что сей народ требует надежной узды, то кто же может попрекнуть Россию, что она ныне принялась за исправление сего зла в самом его начале?
— Это каким же способом? Уж не покорением ли Крыма вооруженной рукой?
— Нет, не рукой, — крепясь, чтоб не сорваться на крик, сказал Орлов, — а переменой самого бытия татар. И собственным их обязательством жить в тишине, покое и добром соседстве со всеми окрестными державами.
— Бытие татар не столь опасно, чтоб его переменять.
— Ошибаетесь, любезнейший! Разве вам не известны злодеяния, которые они учинили более трех лет назад, вероломно вторгнувшись в границы Российской империи?
— Известны, — кивнул Осман. И тут же съязвил: — Они беспорядками своими походят на ваших запорожцев… Однако впредь мы намерены строже наказывать их за проступки и содержать в таком повиновении, какое не доставит России большого беспокойства.
Орлов замешкался с ответом: мудрый эфенди одной фразой свел на нет все его усилия.
— Хочу напомнить достойным послам, — вступил в разговор до этого безмолвный Обресков, — что, покорив Крым, мы могли использовать право завоевания и истребить всех татар как людей, прежним их поведением помилования недостойных. Или, землю и города опустошив, их самих пленить и в неволю в наши дальние провинции отправить. Все находилось в руках ее величества!.. Но моя человеколюбивая государыня ни первого, ни другого не сделала. А по собственной их татарской просьбе даровала им вольность и независимость.
— Когда повсюду стоят чужие войска — любой народ станет просить о пощаде, — сухо сказал Осман. — А светлейшему моему султану, не имевшему над татарами права завоевания, они сами покорялись.
Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:
— Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?
Осман неестественно возвысил голос:
— Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтет благополучие одного правам другого?
— Ее величество такого сравнения не учиняла. Но похищенное ранее благополучие одного народа не может быть правом другого, — сказал Обресков, отчетливо намекая на давний захват Крыма турками. — Судя по вашим словам, Порта не стремится вернуть татарскому народу прежнюю вольность.
— Мы ее не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.
— Значит, вы одобряете провозглашенную сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?
— Они всегда так жили, — просто сказал Осман.
Чувствуя, что вопросы русского посла становятся все острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.
Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги…
Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.
Тот без особого удовольствия согласился.
Орлов подошел к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.
Обресков последовал за ним.
Аллея предназначалась для прогулок — ее сделали неширокой, плавно вьющейся между красивых развесистых деревьев и тщательно подстриженных кустарников. Остро пахло прохладной зеленью. Под ногами мягко шелестел речной песок. В кудрявых кронах переливчато высвистывали невидимые глазом лесные птицы.
Орлов шел, заложив руки за спину, опустив голову — о чем-то думал.
Обресков, расстроенный безрезультатным итогом конференции, не выдержал — сказал подавленно:
— Зря вы, граф, затеяли этот разговор.
— Что? — не понял Орлов.
— Зря, говорю, негоциацию с татар открыли.
— А-а, — рассеянно отмахнулся Орлов, — какая разница?
— Сей вопрос есть наиглавнейший, и следовало…
Орлов не дал договорить — вызывающе перебил:
— Вот потому и надобно было начать с него! Чтоб сразу выведать, сколь упрямы окажутся турки.
— Ну и выведали? — задиристо спросил Обресков.
Орлов остановился, обернулся, враждебно посмотрел на тайного советника.
— К чему это вы клоните, милостивый государь?
— К тому клоню, что вы, граф, своим неразумным поведением лишили нас маневра.
— В баталию играть изволите?
— Баталия была там, за столом. И вы ее проиграли!
— Это как же? — едко спросил Орлов. — Убитых-раненых как будто нет.
— Вы негоциацию ранили… Господи! Ну как вы не поймете? Открыв конференцию с предписанных в инструкции пунктов и получив со временем по ним удовлетворение — в этом сомнения нет! — мы развязывали себе руки: оставляли средства и способы сломить упорство турок в крымском вопросе, делая им уступки по обговоренным уже пунктам. Ведь приобретение империей Кабарды — это пшик, медный грош в сравнении с утверждением независимости Крыма.
Орлов не ответил, резко крутнулся на высоком каблуке, снова размашисто зашагал по аллее…
Карьера 38-летнего графа была стремительной и блестящей. Впервые о нем заговорили во время Семилетней войны, когда молодой офицер, будучи трижды ранен в сражении при Цорндорфе, остался на поле боя, а не сбежал в лазарет, как делали некоторые при малейшей царапине.
Перебравшись в Петербург, силач и красавец Орлов стал одним из главных организаторов и участников переворота двадцать восьмого июня 1762 года, в результате которого Екатерина взошла на престол. Она щедро отблагодарила капитана — произвела в генерал-майоры и действительные камергеры, пожаловала графским титулом и орденом Александра Невского, шпагой с бриллиантами и сотнями крепостных, а позднее назначила генерал-фельдцейхмейстером и членом Совета.
Годы любовной близости с Екатериной, широкие возможности влиять на государственные дела воспитали в Орлове чувство собственной непогрешимости: ошибаться могли другие, он — нет!.. И теперь, выслушав упреки Обрескова, он не мог и, пожалуй, не хотел переломить гордыню и признаться, что действительно поступил опрометчиво, начав конференцию с вопроса о татарах.
А ведь Обресков был прав: в «Инструкции» разрешалось в случае упрямства турок «отступить от требования на обе Кабарды», что, по мнению Совета, «может относительно Крыма служить хорошим доказательством бескорыстных наших намерений в рассуждении вольности и независимости всех вообще татар».
