Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир
— Тосковал я по тебе, — признался он между двумя поцелуями, — запала ты мне в сердце.
— Но вот и опять я очень долго не увижу вас, государь, — прошептала Мария, — уйдёте в поход и забудете, что есть на свете дурочка, которая любит вас больше всей своей жизни... Без вас она не нужна мне, пусто будет в ней и неуютно, и не о ком думать...
— В поход ты со мной поедешь, — внезапно сказал Пётр.
Она так и вскинулась.
— Отец твой всё равно будет заведовать типографией, печатать воззвания на арабском языке и семью с собой возьмёт. А как же без тебя?
— Не может быть, — отчаянно залилась она слезами, — неужели я буду видеть вас постоянно, всё время похода?!
Вместо ответа он прижал её к своей широкой груди...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
К Каспийскому морю Пётр зорким глазом присматривался уже давно, ещё со времён Прутского похода, закончившегося так неудачно.
— Ничего, что на Пруте нас побили, — не раз говорил он своим сподвижникам, — невеликая то жертва, опять всё восстановим, а надобно искать другие пути к югу, обойти Туретчину, с тыла ей удар нанести.
Особенно часто беседовал он об этом с князем Кантемиром, и тот, конечно же, в душе радовался, что не оставляет царь русский мысли о боях с Османской империей, хоть и предполагает подбираться теперь к ней слишком уж издалека.
Но сразу после Прутского похода послал Пётр нескольких морских офицеров и навигаторов, чтобы осмотреть все берега Каспийского моря, заметить все удобные гавани, сочинить правильную карту побережья.
С этой же целью послал он малым посланником в Персию верного своего солдата, после Полтавской битвы уже ставшего подполковником Артемия Волынского, и в секретной инструкции тщательно обрисовал все планы, которые предстояло выведать в Персии, секреты военные и местные...
Волынский пробыл в Персии почти три года, привёз такие подробные карты, такие характеристики персидской династии, что Пётр всерьёз задумался о походе к границам этой слабо защищённой и раздираемой внутренними смутами страны.
Однако экспедиция Берковича, посланная к берегам Каспийского моря за несколько лет перед началом Персидского похода, потерпела страшное поражение.
Коварные шахи и ханы посоветовали Берковичу разместить своих солдат в нескольких деревнях: дескать, кормить и содержать будет легче.
Беркович поверил на слово льстивым местным бекам, так и сделал.
И поплатился за своё легковерие: поодиночке вырезали лезгины и шемахинцы всех солдат, и экспедиция Берковича перестала существовать.
Поводом к этой экспедиции было нападение на Шемаху лезгин, ограбивших и побивших прежде всего русских купцов, торговавших с Персией. Царь велел экспедиции привести в подданство хивинского и бухарского ханов и построить на побережье Каспийского моря крепости, чтобы неповадно было им нападать на русских торговцев, ввозивших в Россию шёлк-сырец, в обилии производившийся в Персии, Иране, Индии.
Регулярные сношения с этой восточной страной у России начали складываться только с 1566 года, ранее никакое посольство не было послано туда.
Государство Сефевидов, завоевавшее большую территорию, было лишь сборищем отдельных племён и народностей.
В начале XVII века шах Исмаил I объявил, что государственной религией на всей территории страны отныне будет шиизм, и начал собирать под религиозные знамёна своих подданных.
Но рядом была сильнейшая Османская империя, к тому времени уже сильно укрепившаяся, и оттого все годы правления Исмаила, а потом ещё целое столетие внутренние распри, невзгоды и лишения из-за бесконечных нападений турок, а также узбекских и хивинских ханов не давали государству как следует встать на ноги.
Турция стояла на страже своих интересов — не дать России укрепиться на побережье Каспийского моря, закрыть пути вывоза шёлка-сырца из Персии, разорить древний город на Волге — Астрахань.
В 1586 году к русскому царю обратился шах Султан Мохаммед:
«Чтобы был русский царь с ним в дружбе и любви, как были их деды, и отцы, и прадеды, чтоб в соединенье стоял бы против всех недрузей заодин и на вопчего врага, на турского салтана, дал в помочь своих ратных людей с вогненным боем, а ему бы царским вспоможением свои города назад достать, а достав, города Дербент и Баку государю поступиться...»
Но тогда из этой затеи не вышло ничего: едва посол прибыл в Москву, как сын Мохаммеда убил своего отца, сел на персидский престол и на все письма из Москвы даже не ответил...
Теперь, почти через два века, вспомнил Пётр о тех переговорах, искал подходящий повод, чтобы твёрдой ногой ступить на берег Каспийского моря и больше уже не уходить оттуда, грозя Турции и отводя её руку от драгоценного шёлка-сырца.
Повод очень быстро нашёлся...
Лезгинский владетель Дауд-бек и калмыцкий правитель Сурхай восстали против персидского шаха и захватили Шемаху.
Но пострадали прежде всего, как и почти два века назад, русские купцы — это у них были товары, они торговали в Персии, они возили в Россию драгоценные корзины с шёлком-сырцом, коконами тутового шелкопряда, дающими ценный, такой редкий в Европе материал — шёлк, которого там не видели и не имели.
Лезгины и калмыки побили купцов, приказчиков, их охрану, разграбили товаров на 600 тысяч рублей.
В сущности, действия этих подчинённых шаху, но восставших против него мелких князьков прекратили торговлю между странами.
Артемий Волынский, бывший в то время губернатором Астрахани, послал Петру срочную депешу:
«Моё слабое мнение доношу по намерению Вашему — к починанию законнее сего уже нельзя и быть причины. Первое, что изволите вступить за своё, второе — не против персиян, но против неприятелей их и своих».
И Персидский поход Петра был решён.
Правда, подготовка к нему велась уже несколько лет. Пётр приказал строить в Астрахани большой и надёжный флот, а все суда, могущие плыть по Волге, собрал в таком месте, откуда можно было сплавляться по реке до самой Астрахани.
Пётр направил резиденту России в Турции рескрипт с объяснением причин «вмешательства в персидские дела», ссылался на то, что губернатор Астрахани Волынский послал нарочного к шаху Персиды, требуя возмещения убытков русских купцов, удовлетворения их законных требований.
Но надеяться на то, что шах удовлетворит требования русского губернатора, не предполагалось, «ибо и прежде в области его шаховой и различных местах нашим подданным в насильном отнятии и граблении товаров не токмо от каких самовольных людей, но и от самих управителей».
Волынский выставил Дауд-беку те же требования, но тот со смехом и презрением выгнал нарочного и тут же отправил в Турцию просьбу принять его в своё подданство.
Теперь уже царь должен был спешить.
Если Турция вступит в этот конфликт, а Дауд-бек войдёт в подданство Турции, то войны с нею не миновать, хоть и заключён после Прутского похода вечный мир.
И посол Неплюев должен был сделать всё, чтобы турецкий султан не принял Дауд-бека «ради вечного мира, по которому поставлено, чтоб с обеих сторон друг другу пользы искать и всякий вред и убыток предотвращать».
Неплюев преуспел в своём искательстве: Дауд-бек дожидался приёма у турецкого султана целый месяц и в результате не был вообще принят двором.
Однако скрытые переговоры с ним велись, визири вмешивались в дело, норовя погреть руки на этом конфликте, и потому царь решил сам ехать на берега Каспийского моря да взять с собой ещё тридцать тысяч войска и пушек достаточно...
Всю зиму и самое начало весны Пётр посвятил подготовке к Персидскому походу.
И почти каждый вечер являлся он в дом Кантемиров...
Екатерина рвала и метала, но ни словом не обмолвилась Петру о том, как переживает она из-за этой длительной связи, продолжающейся уже столько лет.
Нет, теперь Пётр даже не заходил в её спальню, словно не хотел видеть перезревшие прелести своей супруги, — считал, что она получила от него всё, что хотела.
С каким волнением и трепетом вступал он под своды кантемировского дома — знал, что ждёт его здесь самая чистая, нерушимая любовь, не требующая от него ничего, кроме него самого!
Мария встречала Петра так, будто в первый раз узнала его, бросалась ему на шею вне себя от радости, восторга, счастья.
И Пётр понимал, что эта бескорыстная любовь опять открывает перед ним далёкие горизонты, придаёт ему сил и уверенности в себе, поднимает его над серой паутиной будней, заполненных трудами...
Мария уже несколько недель знала, что беременна, но ничего не говорила Петру: если бы он знал, что она ждёт ребёнка, не взял бы её с собой в Персидский поход.
А Пётр не мог налюбоваться на княжну: она пополнела, а глаза сверкали так, что ему становилось больно глядеть в них.
