KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Историческая проза » Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Наталья Павлищева, "Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

– А то как же… Нечто мало у нас неразумных князей? Все наши беды из-за них. У нас же князьями становятся не по голове, а от рождения. То, верно, слабоумные люди придумали себе на потребу. Ты у Господа попытай: быть ли княженку честным и грозным государем? Еще в младенчестве крепко высмотри, каков его норов да ум. Тогда и смекай… А то насажали беспутных князей на свою шею и маются, не знают, куда от них подеваться. Ведь удел ему дай, дружину дай, злато-серебро, тиунов и доводчиков тоже дай… и пошло, поехало!

Чернец будто белены объелся. Очи побелели, и нервная дрожь потрясла крупные и влажные губы. Он будто нечаянно дотронулся до больного места и принялся поносить тех, кто когда-то нанес ему рану. Василько же насторожился. Как бы чернеца не подослали его владимирские недруги? Наговорит он сейчас крамольных слов, а затем донесет кому нужно, что Василько его речи слушал и поддакивал. Как на грех у чернеца послух имеется – Пургас.

– Негожие речи плетешь! – повысил голос Василько.

Чернец смущенно посмотрел на Василька, обиженно поджал губы и стал поглаживать бороду.

– А ты что сидишь? – накинулся Василько на Пургаса. – Ступай вон!

– Совсем ополоумел я, – повинился чернец, когда холоп вышел из горницы. Очи его сделались влажными.

Чернец засобирался. Пошли винительные речи, молитвы, поклоны – все спешно, раболепно и виновато; словно опомнился он и горько сожалел о сказанном.

Василько подумал, что плохо верится, что когда-то Федор был володетелем, удалым и хоробрым ратником, а если и был, то через сколько мук и бед надо пройти, дабы опуститься до такого унижения: быть захребетником у скаредного Савелия, у негожего Карпа. Ему сделалось грустно, потому что он ждал этого человека, надеялся услышать от чернеца о былых ратях, а на поверку перед ним предстал многоречивый, назойливый и никчемный монах.

Он сухо, едва заметным кивком головы простился с чернецом и старался поскорее забыть и о своем разочаровании, о том, что ходит по белу свету чернец с большими темными и печальными очами.

Но кроме разочарования еще что-то удручало Василька; он призадумался и понял, что завидует чернецу, который не только много знает, но и много мыслит, и уже построил, судя из его слов, простую и стройную правду человеческого бытия, старается жить по этой правде и потому кажется счастливым.

А он до правды не дошел, все бродят в голове нелепые мыслишки, и страх томит душу. Случись с ним беда – кто пожалеет, кто скажет доброе слово о нем? Никто! А о чернеце скажут; тот же Карп, жена и чада его, да и Савелий – все вознесут бродягу.

Глава 21

Наступил канун Рождества. Мороз спал. На дворе стало тихо, безмятежно. Иной раз падал снег, но как-то нехотя, словно раздумывая, а не прекратить ли ему это ленивое, никому не нужное падение. По ночам на чистом небе высыпали звезды. Они безучастно смотрели на притихшую землю. Иногда, то ли заметя на ее неровной и грешной поверхности занимательное, то ли от скуки, они перекликались между собой, но не дружно и весело, а вразнобой и неторопливо. Люди не слышали их, но видели их мерцание. Вряд ли кого завлекли забавы ночных светил. Да кому они нужны? Их сияние ничтожно, и тепла от них не дождешься.

Только Пургас, пробегая по двору, остановился, задрал голову и некоторое время смотрел на незаметный хоровод холодных и белых огней. Он ощутил непонятный зов с высоты и почувствовал на миг, что будто нет никого и ничего: ни села, ни снегов, ни лесов, ни постылого Василька, ни желанной Янки, ни других людей, ни даже земли под ногами – есть лишь звезды, и он, и бездонная манящая пустота. И надо же такому быть, он не испугался и даже пожелал проникнуть в эту темную загадочную синеву. Пургас отчего-то почувствовал, что ранее был в ее пугающе зовущих глубинах и она настойчиво просит его вновь окунуться в свои беспредельные просторы.

Не время Пургасу заниматься нелепицами. Земные хлопоты враз погнали наваждение – осталась в душе лишь легкая смута.

Пургас совсем забегался в последние дни. Задумал поп учинить братчину, но как лукав и корыстен… Казалось, сам задумал, сам и готовь, но поп свалил все на Василька, который сидит сиднем в горнице, доброго слова не скажет, все косится и рычит. И приходится Пургасу одному тянуть тяжелый и громоздкий воз, называемой братчиной.

Если бы он задумал ту братчину, хлопот бы не было, но тут не поймешь, кто должен собирать ячмень с крестьян, пиво варить, естьбу готовить… Староста Дрон сразу на попятную: «Я ту братчину не учинял, я о ней вовсе не слыхивал». Василько на попа кивает, поп на Василька. Вот и бегает Пургас между ними, как взбесившийся пес. Спасибо чернецу, с ним расшевелили тяжких на подъем крестьян: прикинули, кому ячмень сбирать, кому пиво варить, кому естьбу готовить…

С пивом особых хлопот не было. Старосту Дрона уломали-таки, велено ему с каждого крестьянина взять ячмень по силе. Чернец взялся пиво варить и в помощники себе запросил Карпа.

Чернец сидел безвылазно в старой мыльне и пиво варил да похвалялся, что пиво получилось крепким и пахучим. А вчера прибежала жена Карпа и ну рыдать безутешно, ну причитать, что ее муж который день в избе не появляется и даже ночует незнамо где, оттого стоит на подворье безделица (даже дров наколоть некому), и если бы не чернец, который каждое утро к ним на двор приходит и избу топит да еще ячмень приносит, то сгинула бы она и ее чада от хлада и бескормицы. Женка просила Пургаса вернуть мужа на родное подворье, ругала на чем свет стоит братчину и в придачу срамила треклятое мужское племя. Пургас погнал Карпа домой, а чернецу слегка попенял, что негоже растаскивать по дворам братское зерно.

Более варка пива не докучала Пургасу. Иной раз захаживал он в мыльню и то пиво пробовал, хвалил и рассказывал чернецу, какое пиво варили в славном граде Владимире. Однажды, возвращаясь с очередной пробы, упал и ушибся Пургас, затем всю ноченьку стонал и охал от боли под матерный лай лютого Василька.

С брашной тоже кое-как порешили. Крестьяне обязались курей дать, а Василько – баранов. Поп, по правде сказать, просил заколоть свинью, но как-то нерешительно, и свинью оставили в покое. Хлеба доверили печь Янке, а крестьяне привезли две кади муки, да Василько наказал, что если не хватит муки, то взять ее из господских запасов. С соленьями, сушью и прочей снедью поладили с Дроном почти без препон. Но потом пошло-поехало все вкривь и вкось.

Решили устроить братчину в церковном приделе. Поп бил себя в грудь, божился, что придел уберет, покропит его святой водой и ладаном окурит. Пургас ему поверил и ходил себе спокойно по селу, посвистывал да себя похваливал: «Какой же я пригожий ключник! Как ладно я братчину устроил! Вот сотворим братчину – пойду к Васильку просить дозволения ожениться на Янке».

До Рождества осталось всего ничего, как прибежал на гору Дрон. Сам трясется, простого слова вымолвить не в состоянии, рукой на храм показывает. Оказывается, пошел Дрон в придел, а там… Придел нетоплен, кругом сор, пыль, паутина, пол обвалился, но горше всего, что стоит в одном углу гроб с Анфимом-упокойником, а в другом – еще один упокойник в гробу лежит. Пургас сам в придел бегал и те гробы видел.

Принялись в борзе придел мыть, новые полы стелить. Пургас полсела на скорые работы согнал. Крестьяне и женки шли неохотно, в приделе крестились, смотрели с опаской на мрачневшие по углам гробы. С ними намучились: не знали, куда их подевать; и перед упокойниками срамно, и перед христианами совестно, но не на костях же пировать. Не один день Пургас с Дроном помышляли, кто бы взял те гробы на сохранение до красной весны; в конце концов упросили за хмельное пиво Карпа и иных сельских питухов предать тела усопших земле.

Поп смотрел на сборы со стороны, иногда в придел заходил и советовал, где столы и лавки поставить, Василька хулил при крестьянах: «Я давно ему сказывал, что пришла пора новый храм ставить!», а как узнал, что упокойников без его согласия захоронили, осерчал, грозил Пургасу и Дрону епитимьей и на свежих могилках читал молитвы и кадил.

Пургас доносил Васильку о негожих речах и великой безделице попа. «Что ты меня гробами пугаешь? – накинулся на него неблагодарный Василько. – Мне и без них тошно!» Ну как с таким злобным господином сотворить добрую братчину?

Вскоре учинилась иная замятия. Однажды Аглая, подбоченясь и ехидно скалясь, спросила Пургаса: «Придел-то невелик, поди все не уместимся… Али без женок хочешь учинить гостьбу толстотрапезную?» Пургас на такие ее речи подосадовал и отмахнулся: «Иди своей дорогой! Не мешай добрым людям в горячий и скорый канун!» Но на другой день уже другие женки стали досаждать его. И Пургас смутился. Знал, что во Владимире пировали без женок, но припоминал, что удалое гостевание учинялось и с женками.

Он был не прочь, чтобы на братчине и женки пребывали, он бы сел тогда подле Янки и все за локоток ее трогал, шептал ей на ушко любительные глаголы и в чару ее пива подливал, но придел и для мужей был тесен. «Как бы мне не осрамиться?» – испугался Пургас и побежал к Васильку. «Почто нелепицами своими отвлекаешь от глаголов божественных?» – пенял ему Василько и с укором тыкал пальцем в раскрытую книгу. Пургас пошел к Дрону. Староста сопел, закатывал очи и разводил руками: «Бес его знает: с женками или без них?.. – после длительного раздумья признался: – По мне лучше без них, шума меньше». Поп глаголал прямо и твердо: «Не можно женок на братчину пущать! Учинится тогда вертеп велик. Не моги этого делать!» Пургас покорно согласился, но пожаловался, что женки своими просьбами извели его вконец. «Иди с Богом, сын мой!» – ответил поп. «Бес с тобой!» – мысленно огрызнулся Пургас и пошел прочь.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*