Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Потвора была намного старше Бориски, но в чем-то оставалась несмышленой девочкой, и ему это страшно нравилось. Это ему льстило. Сначала он думал, что на ней-то и женится, добьется разрешения у матери и у Юряты. Но потом понял, что ему не хочется с ней появляться на людях, открыто заходить к ней в дом. Ему с ней хотелось так, как сейчас, — пробираться в условленное время тайком. Ей, наверное, тоже хотелось только так.
И все равно — Бориска был мужчиной, которого проводила в поход возлюбленная. Со слезами, объятиями и всем, чем положено. Пусть тайно, но искренне. И Борискину душу наполняла сейчас ровная спокойная радость.
К вечеру войско остановилось на последнюю ночевку. Завтра должны были подойти к Пронску. Развели костры, ждали, пока подтянется обоз. Жевали захваченную из дома снедь. Как всегда накануне дела, чтобы отгонять мрачные мысли, сидя у костров, рассказывали сказки, байки. Были среди дружинников и свои искусные рассказчики, их слушали затаив дыхание, открыв рты. Ночь впереди была длинная.
Утром стали готовиться к последнему переходу. Теперь уж до осажденного Пронска оставалось ехать недалеко. Юрята, с утра выглядевший озабоченным, дал приказ всем надеть брони[46] и разобрать оружие из возов. В прошлый раз посольство закончилось мирно, но нынче, увидев приведенную на подмогу князю Святославу Глебовичу владимирскую дружину, старшие Глебовичи могли внезапно напасть. От них можно было ожидать всего, особенно теперь, когда были обозлены долгим и бесплодным осадным стоянием. Дружинники доставали из возов нагрудники, кольчуги, щиты, тяжелые копья. Увидев столь хорошо вооруженную силу, Глебовичи еще подумают, прежде чем начать мечами размахивать.
Обозам Юрята велел держаться поблизости, не отставать. Тем более что двигаться за войском по утоптанной дороге им было легко. Когда все собрались, солнце уже поднялось. Тронулись быстрым ходом и к полудню уже увидели вдали осажденный Пронск и стан Глебовичей — грязно-белые шатры князей среди простых воинских шатров, сшитых из шкур и грубых крашеных холстин.
Увидев знакомую картину, Юрята с удовлетворением отметил, что она не претерпела изменения с того дня, как он с посольством уехал отсюда во Владимир. Значит, Глебовичи хотя бы не предпринимали попытки взять город. Раздумывают, значит. А если раздумывают, то это уже не такие опасные враги. Юрята понял, что приказание великого князя будет выполнено и владимирская дружина войдет в Пронск.
Юрята велел войску остановиться на пологом откосе холма, сходившем к небольшой речушке, что замерзла внизу среди засыпанных снегом кустов. Отсюда, с возвышенности, дружина, осененная целым лесом поднятых копий, должна была произвести на рязанское войско да на Глебовичей большое впечатление. Сначала надо было устроить переговоры.
Юрята стал набирать себе отряд сопровождения, отбирая, как он любил, самых внушительных с виду воинов. Встретив просящие взгляды сыновей — они понимали, что началось дело и сейчас нельзя просить, а нужно только ждать распоряжений старшего, — поколебавшись, включил их тоже. Все-таки он побаивался того, что могло произойти возле шатров коварных рязанских князей. Сыновья были довольны — не понимали еще, что это не в чистом поле драться. Прикажет князь Роман убить их — и не убережешься от верной смерти, полетят из-за каждого шатра стрелы и сулицы.
Надо было спешить — зимний день короток, неизвестно, сколько времени отнимут переговоры, а Юряте хотелось до вечера все закончить и сразу отправиться назад. Он даже не велел спешиваться и костров разводить.
Посольство отправилось. Сыновья старались держаться поближе к Юряте, да он и сам хотел этого. Все-таки будут рядом, если что случится.
В стане Глебовичей их давно заметили, по стягам, которые велел поднять Юрята, узнали владимирцев. Можно было уже разглядеть приземистого князя Романа, который стоял возле шатра и разглядывал приближающееся посольство. Юрята приказал всем принять вид доброжелательный, в соответствии с тем, как велел ему на прощанье Всеволод Юрьевич: стараться ничем не раздражать и без того злых Глебовичей — ни видом своим, ни речами.
Так, улыбаясь дружелюбно, словно ехали на свадьбу, и приблизились к княжескому шатру. Остановились перед князем Романом на вполне почтительном расстоянии. Юрята, передав поводья Добрыне, один спешился и, подойдя к Роману Глебовичу, отвесил ему вполне уважительный поклон.
— Здравствуй, князь Роман. Велел тебе кланяться великий князь Всеволод Юрьевич.
Поскрипывая слежавшимся снегом, ох своего шатра подходил заспанный Игорь Глебович — видно, только что разбудили. Заметил Юряту, будто запнулся даже. Вспомнил, как давеча предлагал братьям его убить, помнил и трусость, охватившую его, когда могучий владимирский посол положил руку на меч свой. Сейчас, однако, Юрята стоял перед князем Романом и улыбался. Князь Игорь справился со смущением и, стараясь шагать степенно, подошел к брату.
— А-а, — протянул Роман, глядя на Юряту. — Опять ты пожаловал. Вроде недавно был?
На самом деле Роман узнал Юряту, как только посольство отделилось от неподвижно темнеющей сейчас вдалеке владимирской рати. Но сделал вид, будто узнал только что — неуместно было высокородному князю узнавать какого-то там холопа. Юрята это понял, поэтому улыбка его стала еще ласковей.
— Князь Роман! Государь наш, Всеволод Юрьевич, великую печаль имеет от несогласия вашего. Послал меня тебе слово сказать.
— А войско зачем привел с собой?
— Пройдем, князь Роман Глебович, к тебе в шатер. Там будем говорить.
Помявшись немного, не зная еще, на что решиться, Роман все же кивнул головой и, видя, что стоящий возле шатра слуга уже с готовностью откинул полог, грузно повернулся и, пригнувшись, вошел в шатер. Юрята шагнул следом, как бы не замечая движения князя Игоря, и прошел прежде него. Игорь Глебович, скособочившись, юркнул следом, чтобы никто не успел увидеть такого унижения. Отряд сопровождения, в котором были Добрыня с Бориской, не спешиваясь, стал ждать Юрятиного возвращения.
Тем временем рязанцы, уже успевшие позавтракать, а кое-кто и принявши с утра чарку хмельного, видя, что битвы с владимирцами вроде бы не будет, подходили ближе, обступали, расспрашивали, что и как. Владимирцы дружелюбно отвечали, напирая на то, что приехали с миром, и войско, стоящее на холме неподалеку, не имеет намерения воевать со своими братьями рязанцами. Беседа становилась все более веселой и оживленной. Бориска, на случай если обратятся к нему, заготовивший шуточку, сидел, потупясь, поигрывая кожаной кисточкой от пояса. Ему надо было, чтобы его кто-нибудь спросил, почему с посольством так много войска. А он бы тогда ответил: сами, мол, удивляемся, пошло нас из Владимира малое число, да вот беда — в обоз женок с собой в дорогу взяли, ну и расплодились нечаянно. Бориске в последнее время много приходило на ум шуточек про всякие такие мужские-женские дела. Но рязанцы, как назло, не спрашивали про войско, может, из суеверия. Юрята все не выходил от князя Романа. Там, в шатре, было тихо, разговор шел спокойный, без ругани и криков. Это хорошо.
— Вот чей ты, значит, отрок, — вдруг услышал Бориска совсем рядом. Сказано было со злобой.
Возле него стоял ратник в кожухе, накинутом поверх кольчуги. На безбородом лице — знакомые синие глаза. Бориска вздрогнул, вскинулся в седле, и конь его, почуяв неладное, переступил ногами, дернул головой. Это был тот самый, с которым был тогда бой возле Торга, тот, от которого Бориска убежал и которого разыскивал так долго. Нашелся наконец-то. Но откуда он взялся здесь, в стане Глебовичей?
— Узнал, отрок? — Мужик смотрел, глаза вроде как побелели. Резко шагнул вперед, пугая. Бориска, не отрывая взгляда от его лица, схватился за саблю. Заметил недоумевающий взгляд Добрыни.
— Эй, Бандюк! Не балуй!
Подходил высокий худой рязанец, по одежде — сотник. Заметил, наверное, что двое готовы сцепиться.
— Что гостей плохо встречаешь? — спросил он, подойдя. Борискин обидчик сразу сник.
— Знакомого встретил, господин сотник, — угодливо пояснил он.
— Вижу я, какого знакомого. Ты, братец, не бойся его, — обратился сотник к Бориске. — Он не тронет.
— А я его и не боюсь, — сквозь сжатые зубы процедил Бориска.
Добрыня подъехал поближе, держа под уздцы отцовского коня. Он уже не улыбался, как было велено, — почувствовал, что происходит что-то нешуточное, но не понимал, отчего так побледнел только что бывший румяным от мороза Бориска.
Сотник переводил взгляд с Бориски на того, кого. он назвал Бандюком, и обратно. Да, эти двое готовы кинуться друг на друга. Вспыхнет драка, кинутся разнимать — вытащат оружие из ножен, начнется резня. И, выручая своих, двинется с холма на стан владимирское войско.
— Бандюк! Уходи отсюда! — приказал сотник. И, видя, что тот, все не отрывая взгляда от Бориски, медлит, прикрикнул: — Ну! Кому сказано? Пошел вон!
