Хилари Мантел - Внесите тела
Однако Кранмер не слушает.
– Она спросила меня: после смерти я останусь женой короля? Нет, мадам, отвечал я, король хочет аннулировать брак, и я прибыл, чтобы получить ваше согласие. Я согласна, говорит она, но я останусь королевой? Думаю, по закону – да. Я не знал, что еще ей сказать. Кажется, она обрадовалась. Но этому не было конца! Королева то смеялась, то молилась, то бранилась. Расспрашивала меня о ребенке, которого носит леди Вустер. Анна думает, что плод не шевелится, хотя леди Вустер уже на пятом месяце, и что причиной тому сильный испуг. Мне не хотелось ей говорить, что эта дама свидетельствовала против нее.
– Я разузнаю о здоровье миледи, – говорит он, – но не спрашивайте меня о здоровье ее супруга. Граф так и зыркал на меня в суде. Знать бы, чем я ему насолил.
По лицу архиепископа проходит череда загадочных выражений.
– Так вы не знаете? Что ж, значит, слухи оказались ложными, чему я весьма рад. – Кранмер молчит. – Нет, вы и впрямь не знаете? При дворе болтают, что ребенок леди Вустер – ваш.
Он потрясен:
– Мой?
– Говорят, вы часами просиживали с ней, заперев дверь на замок.
– И это доказывает супружескую измену? Выходит, доказывает. Вот и расплата. Лорд Вустер проткнет меня насквозь.
– Непохоже, чтобы вы испугались.
– Испугался, но не лорда Вустера.
Скорее новых времен, тех, что грядут. Анна карабкается по мраморным ступеням рая, а ее добрые дела, словно драгоценные камни, оттягивают запястья и шею.
Кранмер говорит:
– Не знаю, что заставляет ее так думать, но Анна верит, что для нее еще не все потеряно.
* * *Все эти дни он не один. Его союзники не сводят с него глаз. Фицуильям всегда рядом, из головы казначея не выходит полупризнание Норриса, которое тот немедленно взял обратно, Фицуильям без конца говорит о нем, пытаясь вычленить связный рассказ из сумбурных слов. Николас Кэрью всегда рядом с Джейн, но Эдвард Сеймур порхает между сестрой и королевскими покоями, где не спят, и дыхание короля, словно дыхание минотавра, слышится в лабиринте комнат. Он понимает: его новые друзья защищают свои вложения. Они не допустят его колебаний. Он должен дойти до конца, а их руки скрыты, и если король выразит хоть малейшее недовольство, то виноват будет Томас Кромвель и больше никто.
Рич и мастер Ризли тоже не отходят от него ни на шаг.
– Мы хотим помочь, хотим учиться, понять, как вы это делаете, – твердят они. Куда им. Мальчишкой, сбежав от отца через Ла-Манш, гол как сокол, он промышлял на улицах Дувра финтом с тремя картами.
– Вот королева. Смотрите на нее. Опля! И где теперь ваша королева?
Королева в рукаве, а денежки в кармане. «Высечь его!» – кричат игроки.
Он приносит Генриху бумаги на подпись. Кингстон до сих пор не получил инструкций, как следует казнить приговоренных. Он обещает, что заставит короля принять решение.
– Ваше величество, – говорит он, – на Тауэрском холме нет виселицы, и едва ли благоразумно везти их на Тайберн. Могут начаться волнения…
– Волнения? – удивляется Генрих. – Лондонцы не испытывают к ним никаких теплых чувств. Горожанам нет до них никакого дела.
– Разумеется, но стоит ли давать повод для беспорядков, к тому же дни стоят погожие…
Король ворчит. Хорошо. Пусть будет палач.
А Марк?
– Видите ли, я обещал ему смягчить приговор, Марк признался добровольно, а посему…
– Француз здесь? – спрашивает король.
– Жан де Дентвиль. Представил грамоты.
– Нет.
Не тот француз. Палач из Кале.
– Ваше величество полагает, королева утратила девственность при французском дворе?
Генрих молчит, размышляет, затем говорит:
– Она всегда, заметьте, всегда кичилась передо мной превосходством французов. Думаю, вы правы. Я не верю, что ее девственность отнял Гарри Перси. Он не стал бы лгать. Ложь несовместима с его достоинством пэра Англии. Да, именно при французском дворе ее и развратили.
Считать ли приглашение палача-француза – наверняка мастера своего дела – жестом милосердия или этот вид убийства просто отвечает жестоким представлениям Генриха о том, как следует казнить королеву?
Наверное, к лучшему, что король ополчился против какого-то неизвестного француза, обесчестившего Анну, иностранца, которого, возможно, уже нет на свете.
– Так это был не Уайетт? – спрашивает он.
– Нет, – отвечает Генрих мрачно. – Не Уайетт.
На этом и остановимся. Однако нужно написать Уайетту, пусть знает: суд ему не грозит.
– Ваше величество, – говорит он, – королева жалуется на свое окружение. Она хотела бы видеть рядом собственных фрейлин.
– Ее двор распущен. Об этом позаботился Фицуильям.
– Вряд ли дамы отправились по домам.
Ему известно: фрейлин в ожидании новой госпожи приютили друзья.
Генрих говорит:
– Пусть останется леди Кингстон, остальные – на ваше усмотрение. Если кто-нибудь согласится служить ей.
Вероятно, Анна не догадывается, что ее все оставили. Если верить Кранмеру, она воображает, будто друзья оплакивают ее, в действительности же они потеют от страха и ждут не дождутся, когда голова королевы упадет с плеч.
– Кто-нибудь согласится из милосердия, – говорит он.
Генрих рассматривает бумаги на столе, словно не понимает, что в них.
– Смертные приговоры. Подписать, – напоминает он.
Он стоит рядом с королем, когда тот обмакивает перо в чернила и выводит подпись на каждом приговоре: квадратные, витые буквы тяжело ложатся на бумагу; твердая мужская рука, когда все слова сказаны.
Он заседает в Ламбете, в суде о королевском разводе, когда любовники Анны умирают: сегодня последний день слушаний. На Тауэрском холме племянник Ричард, его глаза и уши. Рочфорд, сохраняя присутствие духа, произносит прочувствованную речь. Палач начинает с него, довершая начатое с третьего удара. После этого остальные говорят немного. Все объявляют себя грешниками, признают, что заслужили кару, и опять – ни слова о том, за что повинны смерти. Марк, оставленный напоследок, скользя по крови, взывает к Божьему милосердию и просит собравшихся молиться за него. Палач взял себя в руки и больше не допускает ошибок, обходясь одним ударом.
На бумаге все завершено. Судебные записи у него, можно поместить их в архивы, уничтожить, потерять, но мертвые тела не ждут. Тела следует сгрузить на повозку и вывезти за стены Тауэра: их можно увидеть, груду безголовых трупов, бесстыдно сплетенных, словно в постели, или словно их вырыли из земли, как бывает на войне. Внутри крепостных стен палач и его подручные разденут трупы до исподнего. Простолюдинов похоронят на кладбище церкви Святого Петра в Оковах, одного Рочфорда зароют под плитами церковного пола. Но сейчас, когда тела лежат в ряд, без знаков отличия, выходит путаница. Один из могильщиков говорит; пошлите за королевой, она быстро сообразит, какая часть тела кому принадлежит, но остальные, со слов Ричарда, быстро затыкают ему рот. Черствость тюремщиков можно понять, замечает он, они слишком многое видели.
– Уайетт смотрел вниз из-за решетки на Колокольне, – рассказывает Ричард. – Он подал мне знак, и я хотел показать ему, что есть надежда, но не сообразил как.
Его выпустят, говорит он, однако не раньше, чем казнят Анну.
Часы, оставшиеся до казни, кажутся бесконечными.
Ричард обнимает его:
– Если бы она правила дольше, то скормила бы нас собакам.
– Если бы мы позволили ей править дольше, мы бы это заслужили.
В Ламбете королеву представляют двое поверенных, от имени короля выступают доктор Бедилл и доктор Трегонвелл, а также Ричард Сэмпсон, королевский советник. Кроме них, присутствует он, Томас Кромвель, другие члены совета, включая герцога Суффолкского, чьи семейные дела так запутаны, что ему пришлось изучить некоторые разделы канонического права, которые его светлость проглотил, как дитя глотает пилюлю. И сегодня Брэндон сидит, гримасничая и вертясь в кресле, пока священники и судейские подробно разбирают обстоятельства дела. Они приходят к выводу, что в суде обойдутся без Гарри Перси.
– Не понимаю, как вы умудрились не добиться его согласия, Кромвель, – говорит герцог.
Неохотно судьи приходят к выводу, что Мэри Болейн можно считать препятствием к заключению законного брака, хотя бы пришлось признать виновным самого короля, ибо его величество знал, что не должен жениться на Анне, если до брака имел отношения с ее сестрой. Вывод не представляется мне очевидным, мягко возражает Кранмер. В данном случае, безусловно, имеет место родство по браку, однако король получил от Папы диспенсацию, каковую в то время счел приемлемым условием. Тогда король не знал, что в подобных случаях Папа не правомочен давать разрешение, это выяснилось позже.
Все это шито белыми нитками.
Неожиданно герцог заявляет:
– Все знают, что она ведьма. И если она заколдовала его, обманом женив на себе…
– Вряд ли король подразумевал колдовство, – говорит он, Кромвель.
