Алексей Югов - Ратоборцы
Так думалось Александру, так беседовали они втроем за вечерними чаепитьями.
За последнюю сотню лет для державы вряд ли один-другой набрался бы подобный тихий годочек! Недаром же летописец — пономарь в Новгороде, Тимофей, — обозначил текущий, 1251 год, а от сотворения мира — 6759, такою записью:
«6759. Мирно быстъ». И ничего более!
Столь же краткою записью как бы откликнулся ему летописец ростовский:
«6759. Ничто же быстъ».
И наконец:
«6759. Тишина быстъ», — вывел киноварью высокопоставленный летописец, сам митрополит Кирилл — Галича, Киева и всея Руси.
Тишина была и в сердце Дубравки. Положа руки на раскрытую на коленях книгу, молодая княгиня созерцала бирюзовую гладь озера с парусами на ней недвижными, словно бы сложившие крылья белые мотыльки, и думала об Александре.
Сейчас он придет. Еще не слыша его шагов, она узнает о его приближении по той обрадованной настороженности, с которою начнет посматривать Волк в сторону леса, а потом на нее — жалобно и просяще: собака уже не смела теперь без ее разрешения кинуться навстречу Александру! В первый раз, когда пес кинулся, оставя ее, навстречу своему хозяину, хозяин ударил его прутом.
— Туда! К ней!.. — И показал рукою в сторону, где сидела Дубравка.
И этого урока разумному псу оказалось достаточно. Теперь, издалека заслыша Александра, он только радостно, но и жалобно повизгивал, колотил хвостом о землю и взглядывал на Дубравку: отпусти, мол! И она, немножечко помучив Волка, отпускала его.
Словно камень, пущенный из пращи, перелетал пес через всю лужайку и исчезал в лесу. Возвращался же он чинно и строго, счастливый, идя на шаг, на два впереди хозяина, и, доведя его до Дубравки, вновь ложился на своем месте, под кусток, настораживая шатерчики острых ушей. И теперь горе было тому, кто из чужих вздумал бы ступить на поляну…
Сейчас придет Александр… «Ну что, княгиня, — скажет он еще со средины полянки своим просторным, большим голосом, — небось уморили тебя жаждою?..» — Он покажет ей бережно предносимый на ладони берестовый туесок, не больше стакана. И они оба опять изопьют из него. Он — после нее. Как Тристан Корнуолский и Изольда Златокудрая: «Он — после нее, — они осушили кубок с рубиновым вином, настоянным на травах: напиток, порождающий любовь — любовь, доколе земля-матерь не постелет им свою вечную постель!» — произнесла нараспев по-французски Дубравка, и закрыла глаза, и, закинув руки за затылок, потянулась блаженно, и подставила свое лицо солнцу. А солнце уже грело все больше и больше: словно бы отец подошел неслышно и положил ей на плечи свои большие, теплые руки… «Господи! Когда же увижу я отца своего? — подумалось Дубравке, и сердце ее заныло. — Наказывала тетке Олене, отъезжавшей в Галич, чтобы сказала государю-отцу, что тоскует его донька: пусть приедет хоть на часок! Писала в письме, звала. Но Александр говорит, что сейчас Данило Романович воздержится от приезда во Владимир: не надо дразнить татар! Кирилла-владыку прислал, и даже это с трудом перенесли в Орде. Ладно, что еще старик Батый жив, попридержал Орду».
Вспомнив об отце, Дубравка почувствовала, как покраснела. «Разве укроется от отца? — мелькнуло у нее в душе. — Нет, пусть лучше пока не приезжает!.. А сейчас придет он, Александр! — подумалось ей вновь с каким-то блаженным и озорным ужасом. — Придет проститься, быть может, в последний, в последний раз!.. Хочет ехать в Орду, к Сартаку… Царица небесная, сохрани же ты мне его!.. Сохрани!..»
Дубравка открыла глаза и, сжав руки, молитвенно глянула на белокурые облака. Рычанье собаки заставило ее обернуться. «Это он, Александр!» Дубравка затаила дыханье, и плечи ее дрогнули от предвкушения счастья. Однако как странно сегодня ведет себя Волк! Пес не только не обрадовался, — напротив, жесткая, волчья шерсть его встала дыбом, он вскочил и насторожился в сторону леса, готовый кинуться на того, кто вот-вот должен был выйти из леса.
На поляну вышел Андрей. В его руке был маленький туесок. Быть может, никогда еще душа Дубравки не испытывала столь горького разочарованья! Княгиня нахмурилась. Ничего не подозревая, Андрей приветственно простер к жене свободную от туеска правую руку. Волк ощерился и зарычал.
Князь остановился.
— Уйми ты его, княгиня! — раздраженно произнес он.
Дубравка прикрикнула на пса. Однако на сей раз ее властный голос не оказал воздействия на Волка: по-прежнему рыча и словно бы в каком-то щетинном ошейнике — так поднялась у него шерсть! — пес медленно подступал к непрошеному пришельцу.
Гнев собаки заставил Дубравку вскочить на ноги.
— На место!.. Туда!.. — крикнула она звонко, указывая на куст. И подчинившийся нехотя Волк побрел, озираясь на Андрея, однако улегся, должно быть «на всякий случай», ближе к Дубравке, чем лежал до того.
— Однако же и сторож у тебя, — сказал, покачивая головою, Андрей, — не подступись!
Он подошел к Дубравке и протянул ей туесок с березовым соком.
— Саша не придет, — сказал он, — там мужики к нему пришли: землемерца требуют, межника… Велел мне проведать тебя, отнести сок…
Дубравка протянула руку за туеском, но то ли Андрей поторопился выпустить из своей руки, то ли она замедлила принять, но только туесок, полный соку, выскользнул и упал на землю. Сок разлился.
— Княгиня!.. — укоризненно воскликнул Андрей. — Да ведь это теперь дороже кипрского! Ведь ты знаешь, березы больше не дают сока…
— Ах, не помогает он мне, этот ваш березовый сок! — с досадливой морщинкой на лбу отвечала Дубравка.
— Но ведь ты же сама говорила, что помогает, и очень!
— Не хотела обижать Александра, — ответила она, обрывая разговор.
— Да, кстати, — сказал Андрей Ярославич, — Александр велел тебя звать: может быть, поедем верхом, все трое? Он уже приказал для тебя оседлать Геру.
— Скажи ему, что я никуда не поеду! — жестко отвечала она. — Хочу побыть здесь одна. У меня голова болит. Господи! — со слезами раздраженья воскликнула она. — Даже и здесь не дают покоя!
Сказав это, Дубравка отвернулась от мужа и быстро пошла вдоль берега. Андрей растерянно посмотрел ей вслед и затем двинулся было к тому месту под березой, где сидела она, чтобы взять и понести за ней коврик, плащик и книгу. Грозное рычанье остановило его: это Волк предупреждал: «Не тронь! А то будет плохо!»
— Экая чертова собака! — проворчал князь и, вздохнув, повернул в сторону леса.
Волк ринулся догонять свою госпожу.
А тот, кого так страстно и столь тщетно ожидала она, — Александр, он уже и шел было к ней, однако, не пройдя половины приозерного леса, остановился и повернул обратно к дворцу.
Это произошло так.
Александр подходил к мостику через Трубеж, возле впадения речки в озеро. Отрадно было дышать запахом водорослей, остановившись в тени переплетавшихся между собою ветел, бузины и черемухи.
Где-то текал и закатывался серебряною горошиною соловей. Александр вслушался: «Где-то здесь!..» Ступая осторожно, он приблизился, раздвигая бережно ветви, и увидел неожиданно в кустах и самого певуна: серая кругленькая птичка, забывшаяся в звуке, как бы изнемогавшая от него. Александр, опасаясь, что спугнет соловья, осторожно привел ветви на их прежнее место. «Ведь какой малыш, — подумал он, улыбнувшись, — а разговору-то, а песен-то о нем!.. А ну послушаем тебя хоть раз по-настоящему, а то все некогда да некогда!..»
И Невский остановился и стал слушать.
…Сначала как бы насыщенный, налитой, какой-то грудной звук — некое округлое теканье неизъяснимой певческой чистоты звука: словно бы эта ничтожная птичка задумала дать людям непревзойденный образчик пенья. И вдруг срыв к сиплому и частому, опять-таки насыщенному какому-то, сасаканью…
И все ж таки ясный, прозрачный звук преобладает. «Да, это сильно хорошо, — прошептал Александр. — Почему же это я раньше не обращал никакого вниманья? А ведь сколько ж, бывало, носились в этом лесу ребятишками!..» Он приготовился слушать еще. Вдруг соловей умолкнул, и слышно было, как шорохнул крылышками по кустам, перелетая в другое место: кто-то спугнул. И в тот же миг до слуха Александра донеслись два мужских, грубых и сиплых голоса.
Князь нахмурился: по голосу да и по самому складу речи слышно было, что разговаривают меж собою мужики. А никому не велено было из чужих, из посторонних, проходить княжеским лесом или захаживать в него. «Надо будет спросить сторожей!» — подумал, хмурясь, Невский.
Прошли близко, но по ту сторону ручья. И вот о чем они говорили.
— Чего тут! — с горьким, раздраженным смехом говорил один. — Он хотя и вернется с рыбалки, муженек-то, невзначай, айв двери к себе не посмеет стукнуть, коли узнает, кто у его женки сидит. Ведь легко сказать: сам князь, да и великой!..
— Знамо дело: кажному лестно! — подтвердил другой, и оба хохотнули.
Александру щеки обдало жаром.
