Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность
Солнце било в глаза, горизонт то прояснялся, как бывает над морем, тонкой слепящей полоской, неведомо, морю или небу принадлежащей, то исчезал совсем, черно-белая зебристая земля играла слабыми блестками слежавшегося в низинах снега, очертания путевых ориентиров были размыты.
«Ну-с!» — сдерживая подступавшую радость, Павел на глаз прикидывал, выверял очередную промашку лидера. Не столь значительную, но все же заметную... Забрал в сторону лидер, лучший фронтовой разведчик, мать твою за ногу! Жилой массив впереди, распланированный, как хозяйской рукой нарезанный торт, — прет мимо жилого массива, оставляет его в стороне. Чего и следовало ожидать, когда в воздухе затевают флирт!
Он освободил руку, нацелил болтавшийся на нитке карандашик в точку на карте, изобличавшую лидера в промахе, принесшую ему очко, первый выигрышный балл. До Ростова таких огрехов наберется куча, он и преподнесет ее «бомберу». И выложит при всех, при Лене... Чего стесняться? Пусть и она знает. И он, чтобы впредь дурью не мучился, не заносился. Вел себя скромнее.
Павел перевел взгляд на землю, чтобы сличить подробности, да так на какое-то время и остался с занесенным карандашиком в руках...
Темное пятно внизу, с ясным контуром и строгой планировкой жилого поселка, в быстрой игре света и воображения исчезло, растворилось. Перестало существовать. А контрольную точку лидер проследовал безукоризненно, по всем правилам навигационного искусства.
Не флагман оказался посрамленным, а он, Гранищев! Он, обличитель, глашатай истины, шлепнулся в лужу.
Павел отрезвел.
На чем споткнулся, ясно: весенний ландшафт.
Забытый за зиму, давно не стоявший перед глазами весенний ландшафт, игра света и теней. Дальше к югу местность еще пестрее. Реки в половодье не реки, они заливы искаженных, не отвечающих карте очертаний; карта — одно, местность под крылом — другое... Нитка железной дороги пропадает на таком фоне, как иголка в стоге сена.
Лидер свое дело знает.
Выступить за справедливость не удалось.
Гранищев пристыженно оглядел строй.
Лена о его провале, естественно, не подозревает.
Глаз с лидера не спускать! На юге все разлилось, зацепиться не за что...
И все-таки «ЯКи», тянущиеся за лидером, взывают к состраданию.
Солдат-сталинградец, прошедший школу Баранова, знал не только могущество, но и неизреченную прелесть, поэзию строя, когда согласным, смычковым трудом сотво-ряют летчики в небе боевой порядок, отвечающий интересам боя и вместе несущий в себе красоту и силу взаимопонимания.
«Маленькие» же, поднятые лидером, были обречены на галерный труд.
Флагман то уводил их влево, принуждая одних вспухать, а других заваливаться и потом припускать за вожаком, то без сигнала брал вправо, и снова тянул на левое крыло... «Или ее экзаменует, Лену? На предмет владения строем? — подумал Павел. — Дескать, ну-ка, бывший учлет Бахарева, продемонстрируй нам свое искусство, свою фронтовую выучку! Покажи работу боевого летчика-истребителя в строю! А она и рада...» «Справа встанет — никаких забот, — вспомнил он Баранова. — Орлица...» Инструктор Дралкин, должно быть, это понял, почувствовал, какую хватку выработал у Лены фронт, и мог, мигнув своему штурману, — нет, ты полюбуйся, какова привязанность! — скользнуть, легонько вспухнуть, придавить нос «пешки»: что бы флагман ни предпринимал, самолетик Бахаревой оставался с ним рядом. Нитяной просвет между ними не изменялся... В Чепурниках, уже распрощавшись с Леной, он увязался проводить ее до машины.
«Всех помню, все прекрасные ребята», — говорила ему Лена о бывших своих сослуживцах, и — в утешение, чтобы позолотить пилюлю? — взяла его за руку, и тридцать — сорок метров, на виду стоянки двух полков, прилетевшего и уходящего, они шли, помахивая сплетенными — кисть в кисть — руками: он ждал, ловил возникавшее в такт шагам прикосновение ее плеча, заволжский окопчик, родник его радости, источник страданий, всплывал перед ним, примолкшая Лена, казалось ему, думала о том же; повзрослев на целую жизнь, Павел и теперь чувствовал, знал: обмануть ее доверие не посмел бы... «Говорят, в Котельникове — клуб, по вечерам бывают танцы», — говорила Лена. «Я танцор неважнецкий... А ты?» — «Ух! — улыбнулась Лена. — И тебя вытащу, и тебя растрясу!..» Не вытащила. В Котельникове они не встретились. В Котельникове погиб Баранов... Те тридцать — сорок шагов рука об руку вспоминались Павлу, когда он смотрел на самолетик, преданно державшийся «пешки», как она ни колбасила.
Страстотерпец Гранищев, не сводивший с головы колонны глаз, знал ее состав лучше, чем экипаж флагмана, но догадки, рисовавшиеся его воображению, были верны лишь отчасти.
— Чтобы не рыпались, спесь свою поуняли, — сказал Степан Кулев, удобней усаживаясь на тарелке штурманского сиденьица, поглаживая ладонью, расправляя бортжурнал. — Им только волю дай, на шею сядут. Командир справа — до того настырный, не знаю, как за консоль не заденет. Так в форточку и лезет...
— Передай, чтобы не жался. — Радиообмена с группой нет.
— Почему?
— Рабочую волну не дали.
— Ты же бегал звонить?
— Специально бегал! — подтвердил возмущенно Кулев, вспомнив последний разговор с Дусей. — Никто ничего не знает... «Гвардию», видишь, отмечают.
— Косарьков, — запросил Дралкин по внутренней связи стрелка-радиста, — «маленьких» слышишь?
— Вижу, но не слышу.
— А Ростов?
— И Ростов молчит... «Маленькие» рассыпались, как картошка, одна пара держится прилично. Да ведущий...
— Справа?
— На своем месте, справа. Предельная дистанция, предельный интервал. Силен мужик, цепко держится.
— Осади ведущего, — сказал Дралкин штурману, не отвлекаясь от приборов. — Дай знак рукой.
— Брысь под лавку! — скомандовал Кулев, взмахом руки отводя «ЯК» назад. Со штурманского сиденья он лучше летчика видел, что происходит справа от них. — Понятливый, — доложил он Дралкину. — И покорный. Даже удивительно: такой настырный и такой покорный... Курс сто шестьдесят градусов, — бросил он летчику. — Сто шестьдесят, и никаких гвоздей до самого города. Без фотографии запомнят штурмана Кулева!
Бланк бортжурнала, вправленный для удобства в дюралевый держатель, после отхода от Р. не заполнялся. Теперь следовало задним числом восстановить пройденный путь, закрепить его в строках типографского листка. «Для кого? — подумал Кулев. — Кто будет проверять? На хуторе, перед стартом, ни одна душа его не потревожила, а в Ростове — кому он нужен? Дозаправимся и — домой. «Жду!»...» Бесконтрольность казалась ему независимостью, такой желанной, удачливость — мастерством; знать и чувствовать себя единственным, кому доверяют ответственные задания, было приятно. «Как бог!» — вспомнил он. В полку его не признают, а мнение дивизии другое — как бог!.. «Дусе оставаться в полку не надо, — думал Степан. — Я ее оттуда заберу...» Предупредила насчет Кашубы, уберегла от неприятностей... Себя — тоже, сама того не ведая. Хорошо бы перевести ее в свой полк. Или в штаб дивизии. «Определюсь — тогда», — думал он об устройстве своего и Дусиного житья по уже имевшимся походным образцам.
«Извлекай урок из ошибки, иначе головы не сносить!» — Баранов с его призывом стоял перед Павлом, как живой, когда нарезной торт жилого массива из света и теней внизу растаял. Перевернув карту, Гранищев расправил подошедший лист и с новой энергией вперился в «поднятый», то есть расцвеченный, проработанный, проштудированный накануне маршрут, который собирался покрыть в одиночку. Волей судеб он следовал по нему рядом с Леной; тем строже, тем повелительней был наказ Баранова: «Извлекай урок из ошибок!» Вдоль черной нити маршрута цветным, красным, карандашом были выделены высотки, голубым — речушки и озера, коричневым — гряда, отсюда невидная. Где-то слева катит воды Дон, где-то справа — линия фронта. По широкому коридору между тихим Доном и опасным фронтом пролегает путь истребителей на Ростов. А вот и населенный пункт, получивший под его старательной рукой расцветку в виде креста. Районный центр...
В долгом перелете, случается, находит на летчика затмение: отвлекся, упустил нить, смотрит в планшет, на землю и не понимает: где он?
А тут Павел определился сразу.
Как будто для того только и перевернул карту, чтобы его увидеть, крест. Вот он, районный центр, вот он, крест, с белой колоколенкой посередке. И также с первого взгляда увидел: «пешка» отходит, смещается от креста в сторону... вправо... теснит, теснит Елену... Ожегшись на молоке, дуешь на воду: он строго себя перепроверил. Самостоятельность, развитая в летчике Барановым, чувство достоинства подсказали ему: проверь себя трижды. Лидер секся над маковкой церкви районного центра. Только это установил лейтенант, с пристрастием пытая карту. Штурман флагмана — стреляный волк. Скорость, правда, у него пляшет. Скорость у него барыня... В Ростове, когда сядут, вместо публичных сцен и обличений он покажет Лене свой планшет. Ничего не говоря, молча. Вот как колбасил, вон куда уматывал хваленый лидер. А вот линия его, Гранищева, пути. И эта барановской строгости струнка все ей скажет.
