Томас Дональд - Маркиз де Сад
Франваль, в соответствии с характером, которым, как нам известно, он обладал, наделен такой утонченностью лишь для того, чтобы стать более искусным обольстителем, вскоре обманул доверчивость своей дочери. С помощью принципов бессчетных наставлений и искусства, позволившего ему восторжествовать в последний момент, Франваль смел все преграды и достиг своей грязной победы. Безнаказанно для себя он нарушил девственность, на защиту которой был поставлен природой и своим именем отца.
В этом взаимном безумии прошло несколько дней. Эжени уже достигла возраста, чтобы познать удовольствия любви. Ободряемая доводами Франваля, она отдавалась ему безрассудно. Он раскрывал ей все тайны, показывал все способы. Чем более возрастала приносимая дань, тем надежнее запутывалась его жертва. Принимать этот «дар» она была готова сразу в тысяче алтарей. Эжени разжигала воображение своего любовника тем, что не достигла еще совершеннолетия. Она сетовала на возраст и на невинность, которые не мешали ей быть достаточно соблазнительной. И если она желала быть лучше обученной, то делалось это ради единственной цели: знать все, что способно возбудить ее любовника.
Сад также убрал из рассказа, написанного во время одиноких ночей в Бастилии, описание эротических поз юной особы в «живых» картинах, демонстрируемых в спальне товарищу Франваля, Вальмону.
«Все было готово, чтобы успокоить ум Вальмона, и встреча произошла, примерно час спустя, в комнате девушки. Там, в богато убранных покоях, на постаменте стояла Эжени, изображавшая дикарку, утомленно прислонившуюся после охоты к стволу пальмы. В высоких ветвях дерева скрывались лампы, размещенные таким образом, чтобы свет от них падал на прелести красавицы, освещая их и выделяя, словно по замыслу большого художника. Сей интимный театр, живую статую, окружал канал, наполненный водой, в шесть футов шириной. Для юной дикарки это служило своего рода защитой и ни с одной стороны не позволяло к ней приблизиться. У края этого рва поставили кресло для шевалье. К сидению тянулся шелковый шнур, дергая который, можно поворачивать постамент и разглядывать предмет восхищения со всех сторон. Занимаемая ею поза в любом положении позволяла ей охотно демонстрировать себя.
Граф, спрятавшись за декоративной чащей, мог одновременно видеть и свою любовницу, и своего друга. Созерцание, по их позднему соглашению, могло длиться полчаса. Вальмон, очарованный зрелищем, сел. Он был готов поклясться, что столько чар для обозрения никто ему раньше не выставлял. Шевалье всецело отдался восторгу, действовавшему на него возбуждающе. Шелковый шнур то и дело двигался, каждый раз доставляя ему новое наслаждение. Бальмонт просто не знал, чем пожертвовать, что выбрать: Эжени выглядела так прекрасно. Минуты летели быстро, как это часто случается в подобных ситуациях. Пробил час. Шевалье забылся, и в адрес богини, алтарь которой оставался для него запретным, посыпались проклятия. Упал газовый занавес, настало время уходить».
Эротика такого сорта, не говоря уже о сценах, когда Эжени с презрением отвергает любовь матери, предложенную ею в обмен на сексуальное внимание отца, не могла появиться в мягком английском готическом романе Клары Рив или Анны Радклиф.
Мадам де Франваль подкупила одну из служанок Эжени. Пособие по старости, многообещающее будущее и ощущение правильности собственного поступка помогли ей завоевать доверие горничной, которая ручалась, что мадам уже на следующую ночь будет иметь веские доказательства собственных несчастий.
Время пришло. Бедную мать проводили в темную комнату, смежную с покоями, где ее вероломный муж каждую ночь гневил небо и нарушал данные брачные обязательства. В углу на столике стояло несколько зажженных свечей, освещавших место преступления. Алтарь был готов, и девушка уже разместилась на нем.
Вошел мужчина, собиравшийся принести ее в жертву. Мадам де Франваль ничего не оставалось, кроме отчаяния, поруганной любви и мужества. Она распахнула двери, за которыми скрывалась, и, ворвавшись в комнату, упала, рыдая, на колени перед распутной, готовящейся к инцесту парой. Несчастная закричала, обращаясь к Франвалю:
«О ты, кто стал причиной такой моей скорби, ты, от кого не заслужила я такого к себе отношения и кого я все еще обожаю, несмотря на все причиненные мне страдания, посмотри на мои слезы и не отвергай меня! Молю тебя, будь милостив к этой бедной девочке! Запутавшаяся в зыбкости собственной морали, обманутая твоими чарами соблазнителя, она надеется найти счастье в чреве бесстыдства и греха. Эжени! Эжени! Неужели ты вонзишь кинжал в ту самую грудь, что даровала тебе жизнь? Не позволь увлечь себя в пучину кары, которая еще не настигла тебя! Иди ко мне! Мои объятия открыты, чтобы принять тебя! Посмотри на свою несчастную коленопреклоненную мать, умоляющую тебя не оскорблять честь и не гневить природу! Но, если вы двое намерены отвергнуть меня, — продолжала обезумевшая от отчаяния женщина, приставив к сердцу нож, — смотрите, как избегу я тех страданий, на которые вы меня обрекаете. Моя кровь окропит вас, и задуманное преступление вам придется совершать на моем остывающем трупе!»
Те, кто уже раскусили этого негодяя Франваля, могли не сомневаться, что его грубая душа воспротивится увиденному. Непостижимым оказалось то, как Эжени могла остаться равнодушна к этой сцене.
«Мадам, — сказала развращенная юная особа, проявляя жесточайшее безразличие, — хочу вас заверить, что клевету, адресованную вами вашему мужу, я воспринимаю как полнейшую бессмыслицу. Разве он не хозяин своим собственным поступкам? И, если ваш муж одобряет мое поведение, какое вы имеете право обвинять меня? Подумайте о вашем собственном удовольствии и развлечениях с господином де Вальмоном. Разве мы помешали вашим наслаждениям? Будьте любезны позволить нам предаться нашим утехам или пусть вас не удивляет, если попрошу вашего мужа выпроводить вас отсюда».
Франваля уговаривать не пришлось. Он схватил свою жену за волосы, выволок ее из комнаты и спустил вниз по лестнице. Там ее бесчувственную и обнаружила прислуга. Несколько месяцев спустя он наставляет Эжени отравить супругу. Но в конце концов порок наказан, и девушка умирает от угрызений совести, а Франваль совершает самоубийство. История завершается великолепным финалом, написанным самыми мрачными красками. В поисках жены и дочери Франваль бредет темным лесом, сквозь завывания ветра звучит погребальный колокол. «Непроницаемый полог ночи все еще висел над лесом… Слышался скорбный колокольный звон, бледный свет факелов на какое-то время пронзил мрак, вспыхнув искрой невообразимого для чувствительной души ужаса». Два гроба ожидали своего погребения. По наущению отца Эжени отравила мадам де Франваль и вскоре умерла сама. Франваль в порыве чувств хватает остывшее тело своей жены и в минуту слабости пронзает себя кинжалом.
«Эжени де Франваль» является образцом великолепной прозы в жанре романтической готики и по своим художественным достоинствам занимает одно из первых мест среди произведений Сада. Эту повесть он написал в течение первой недели марта 1788 года во время своего заточения в Бастилии. В описании поругания материнских чувств мадам де Франваль она предвосхищает еще более жестокие и откровенные события «Философии в будуаре». Созвучность обоих произведений усиливается также общим именем юной развращенной героини. В то время как «Философия в будуаре» относится, главным образом, к литературе ниспровержения морали, «Эжени де Франваль» принадлежит к традиционной нравственной готике. Несмотря на подробное описание преступления инцеста, мораль повествования заключается в том, что преступники рано или поздно поплатятся за свои прегрешения.
«Короткие рассказы, новеллы и фаблио» Сада большей частью представляют собой комическую копию мелодрам «Преступлений из-за любви». Сборник составлен из двадцати шести произведений, включающих как короткие анекдоты, так и полномерные повести. Есть среди них небольшое количество темных и мрачных, как «Эмилия де Турвилль, или Братская жестокость», большинство же являются легкими и сардоническими, как «Мистифицированный судья».
Именно в этом произведении, написанном в Бастилии, Сад решил отыграться на судьях, присяжных заседателях и адвокатах. Эти люди, на взгляд маркиза, проявили предубежденность, бесчестность, презрение и очевидную глупость, когда рассматривали якобы совершенные им преступления и признали его виновным в них. Выставляя закон в образе осла, Сад пригвождает его к позорному столбу в облике господина де Фонтани, президента высокого суда в Эксе. Давая характеристику этому «виду животного», Сад называет его «педантичным, легковерным, упрямым, тщеславным, трусливым, болтливым и от рождения глупым… с тонким птичьим лицом, грубым голосом Панча, тщедушным, долговязым, костлявым и смердящим, словно труп».
