Игорь Лощилов - Отчаянный корпус
За ним — поджарый мужчина, на лице — тонкая сетка морщин, говорит отрывисто и угрюмо:
— Я бывший командир десантного полка. Воевал в Афгане. Дайте на обучение крепких ребят. Покажу приемы. Через нас никто не пройдет. Я этим гадам глотку перегрызу.
Он громко скрипит зубами. Этот перегрызет — сомнений нет.
Ветров коротко изложил свою идею. Парень выслушал и попросил пройти в салон, где уже находился мрачный афганец. Вскоре к ним присоединился старец в берете, из-под которого выглядывали белые кудряшки. Он, художник-оформитель, хочет установить на подступах к зданию несколько щитов-обращений к тем, кого направят на штурм Белого дома.
Четверть часа прошли без всякого движения. Парень добросовестно строчил в своей тетрадке — предложения сыпались одно за другим. Салон постепенно заполнялся, на площади все так же гремел митинг.
— Кажется, мы напрасно просиживаем, — выразил общую мысль Ветров.
Парень услышал и сказал, что так оно и есть. Он сам недавно был в их положении, пока не понял, что если хочешь принести какую-нибудь пользу, нужно действовать по собственному разумению. Да, рассчитывать на каких-то официальных представителей не приходилось, тем более на депутатов, которые, наверное, сейчас с вожделением смотрят на микрофон. Нужно комплектовать команду самим и ехать на свой страх и риск. Они договорились с Алишером разъехаться, чтобы переодеться, и условились о встрече. Ветров предложил афганцу поехать с ними.
— Какой из меня оратор? — нахмурился тот. — Мое дело кулаками махать.
Тут неожиданно встал старец и церемонно представился:
— Владислав Кириллович. Позволю предложить свои услуги. Правда, звание у меня небольшое, лейтенантское, и формы нет, зато наград хватает. Нужно только сбегать за парадным пиджачком.
— Дело небезопасное, — попробовал отговорить его Ветров.
— Не опаснее, чем на войне. Или вам мое скромное звание не подходит?
Волей-неволей старика пришлось зачислить в команду.
Приехав домой, Ветров попытался ее доукомплектовать, сознавая, однако, что сделать это будет непросто: лето, дачи, отпуска… Так и вышло — большинство телефонов глухо молчало. Наконец отозвался Иван Строев, он недавно вышел в запас и теперь активничал по общественной линии: председательствовал то ли в обществе тюльпановодов, то ли в клубе любителей солдатской песни. Слушать до конца он не стал и перебил:
— К сожалению, ничем не могу быть полезен. Столько дел, столько дел, совершенно нет времени. И кроме того, мы решили быть вне политики. Обрыдло это грязное дело, не хочу мараться. Извини, старик, бежать надо.
Что ж, самое время блюсти свою гражданскую невинность.
Следующим удалось достать Степу Лабутенко, этот еще служил, но от предложения отказался по той причине, что уезжает в отпуск.
— Понимаешь, билет в кармане, хочу улететь, пока не отозвали, а там пусть ищут по всему Крыму. Где, говоришь, встречаетесь? А-а, не поспею. Рад бы увидеться, но такое дело…
«А друзья мои кадеты помельчали как-то где-то», — огорченно подумал Ветров и понял, что более никого уговаривать не надо. Каждый действует по законам собственной совести, и тут, как говорится, что выросло, то выросло. Он уже собирался уходить, но, взглянув на окно, за которым начинался мелкий дождик, решил, что нужно надеть сапоги. Кто знает, по каким дорогам придется таскаться? На переодевание ушло время, потому к месту встречи подъехал с опозданием. Там, однако, находился только Владислав Кириллович. Облаченный в свой «парадный пиджачок», он беспокойно переминался под зонтиком и при каждом движении звенел, подобно камлающему шаману. Не успели обменяться дежурными фразами о погоде, как к ним подбежал запыхавшийся Лабутенко. За последнее время он стал быстро раздаваться вширь и сейчас выглядел довольно монументально.
— О-ох, боялся, что не успею. Возьмите в дело.
— А как же отпуск, Степа?
— В гробу я видел этот отпуск. Понял: если уеду, всю жизнь себе потом не прощу. И откуда ты взялся на мою голову?
Ветров притянул его к себе. На такую жертву трудно было рассчитывать, но и цена ей немалая: чистая совесть и гордость, что сумел преодолеть привычное равнодушие.
Вскоре команда пополнилась еще одним членом: подошел переодетый в пятнистую форму хмурый афганец и, козырнув, встал в отдалении.
— Что, решили с нами ехать? Тогда давайте знакомиться.
— Петров, Владимир, — отрывисто бросил тот.
Спустя несколько минут из метро вынырнул окутанный сизым сигаретным дымом Алишер. Ветров поспешил с посадкой: если заговорит еще одна совесть, мест в машине уже не хватит. О направлении движения особых дискуссий не возникло: Алишер слышал, что к Москве подтягивают войска из Приволжско-Уральского, и, значит, нужно ехать на восток.
Сначала разговор в машине вертелся вокруг кадетских новостей и общих знакомых. Удивляло, что многие из уволившихся в запас бросились в неведомую для себя предпринимательскую деятельность. Говорили, естественно, трое: Алишер, Лабутя и Ветров. Владислав Кириллович рискнул вмешаться, когда в разговоре возникла небольшая пауза, и выяснилось, что к кадетскому племени он имеет самое непосредственное отношение.
Оказывается, его отец учился в Одесском кадетском корпусе, воевал в Добровольческой армии и был в ее составе эвакуирован из Крыма. Бедная мать всю жизнь скрывала «связь» с белогвардейцем, придумав для своего мужа приличную революционную биографию, согласно которой его, продотрядовца, утопили в проруби кровопийцы кулаки. Так большую часть жизни он прожил с верой в чистоту своего пролетарского происхождения, и лишь перед самой смертью мать открыла истину. Российские кадеты все время оставались противниками большевизма и в войну действовали против Красной Армии. Возможно, что им с отцом приходилось даже стрелять друг в друга, но он тогда еще ничего не знал, а когда узнал, то понял, что самый большой грех совершается, когда власть доводит народ до такой ожесточенности, которая позволяет переступать через кровные узы.
— Я потому и напросился, чтобы поспособствовать согласию.
— Вы не из попов ли будете? — нарушил молчание Петров.
— Священного сана не имею, но в Бога верую.
— Какой толк от вашей веры? — хмуро продолжил тот. — На Сталина молились, на других вождей, потом помои лили. Я так никому не верю.
— Врешь, — спокойно отозвался Алишер, — не верил бы, не поехал.
Тут впереди обозначилась бензоколонка, и Ветров свернул на заправку. Станция эта была известна двумя чрезвычайно агрессивными служительницами — Граней и Кланей. Редкая встреча с ними обходилась без словесной перепалки, что толстая Граня объясняла просто: «Мне ругаться заместо покурить». Как назло, Ветрову всегда выпадала именно их смена, и сейчас он с некоторой опаской готовился к неминуемой перепалке. К счастью, Граня уже находилась в состоянии перекура и, судя по всему, довольно затяжного. Она стояла в окружении возбужденных военных и, как загнанный могучий зверь, лениво отбивалась от них. Успех был на ее стороне, и тощая Клава молча скучала в резерве. Только увидев вновь прибывших, она немного оживилась:
— Гляди, начальство подкатило. Да нам на все ваши звезды за две недели не набрызгать. Чего встали? Нет бензина и не будет.
«В такое мгновение поневоле возникает желание записаться в какую-нибудь хунту, чтобы научить этих фурий уважать человека с ружьем», — подумал Ветров, намереваясь вернуться к машине, но тут услышал оклик:
— Товарищ полковник! — к нему бежал капитан Махтин.
Они не виделись с тех самых событий, хотя Ветров знал, что история с выборами не имела видимых последствий — все остались на своих местах в полном соответствии с прогнозами Алишера.
— Ну как там, товарищ полковник? Я что хочу сказать, как с Ельциным? Был слух, что его арестовали вместе с правительством. Я, конечно, не верю и разъясняю личному составу, что такого быть не может, потому, значит, как настоящий фашизм. Но сомнения имеются. А кто-то по «Голосу» слышал, будто армия теперь в подчинении у России. В общем, много неясного.
— И вы захотели выяснить обстановку?
Микулин немного замялся, потом решил, что темнить не надо, ибо самому надоело находиться в состоянии неопределенности. У них, по его словам, предстоял плановый ремонт тропосферных станций. Документы все оформили, хотели отправить еще на прошлой неделе, да задержались. Когда в связи с событиями пришел приказ запретить все выезды, испугались, что наряды на ремонт могут пропасть. И вот выехали, прикрывшись в случае чего старыми документами, только заправиться у себя не смогли.
«Обычная ситуация, — подумал Ветров, — думают прежде всего о житейских мелочах. Как сказал бы генерал Павлов, они там еще не раз переворачиваться будут, а у нас наряды пропадают». Между тем Микулин смотрел так, будто не сказал самого главного. Он был из тех бесхитростных людей, у которых всякая недомолвка на лице написана. Наконец осторожно заговорил:
