Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон
Бам! Бам! Бам! Бам! — это стучат сердца. Нет, невозможно слушать Маху: душа не выдержит! Скорее, скорее, Маху!..
— Его величество умер!
— Что? — Шери встал. — Что ты сказал, Маху?
Остальные словно языки проглотили. Ка-Нефер припала к стене. Чтобы не упасть.
— Он еще теплый, — со злорадством сказал Маху. И, для вящей убедительности заглядывая каждому в глаза, продолжал: — Кийа безутешна. Она рыдает. Она в отчаянии Эйе молчит, как молчите вы.
Шери пробормотал:
— Он умер?.. Он умер сам?
— Да. Схватился за сердце. Хотел что-то сказать, но в горле заклокотала слюна. Он был мокрый от пота. И бледен, как папирус. И когда к нему наклонилась Кийа…
Эпилог
Не так давно в парижском Лувре я приметил знакомое лицо. Еще издали. Где я видел его раньше?..
Вот оно все ближе, все ближе…
Да, это был он!
С глубокой раной на лбу. Разбитый на несколько частей кем-то и снова кем-то заботливо собранный. Такой бледный, такой гипсовый…
Он смотрел на дверь. Будто напуганный. Глаза у него чуть навыкате. Шея вытянута…
Так его величество Эхнатон предстал еще одним своим ликом. И я вспомнил слова доктора Хасана Бакри, которые сказал он мне в каирском музее у огромного бюста фараона: «Теперь вы его будете встречать очень часто». И верно: я вижусь с ним в разных городах и разных книгах. Словно с живым…
Да, фагаон скончался в тот день. Неожиданно для друзей. Неожиданно для врагов. Но Кеми продолжал жить. И жил еще очень долго. Правда, последующие века — скорее по инерции.
А в начале нашей эры некогда страшный для соседей своих Кеми лежал совершенно обессиленный. Как бы в полусне. Во прахе.
И многие спрашивали себя: где сила его? Где вышколенный грозными фараонами народ? И был ли он вообще? Спрашивали, хотя все еще стояли исполины Джосера, Хуфу, Хефрена!
Прежнее величие его покрылось страшным слоем небытия А пылинки вселенной — Эхнатон и Нефертити — смешались с пылью пустыни. Имена их были преданы анафеме после того, как Амон-Ра снова воцарился на своем блистательном троне, а жрецы его заняли подобаюшее положение. Оставленный на волю ветров и песков, Ахетатон исчез, словно бы его и не сушествовало на свете. Более того: Эхнатон и Нефертити оказались лишенными даже вечных жилищ — своих могил, приличествующих их сану. То есть произошло нечто такое, что не укладывалось в сознании египтянина, случилось наихудшее, что могло ожидать смертного в Кеми. И мы нынче гадаем, кому принадлежит полуистлевший скелет: Эхнатону, Семнех-ке-рэ или кому-нибудь другому?..
Но, как бы то ни было, пятимиллионный народ — прямой наследник древних египтян — продолжал жить. С трудом помня свое прошлое. Не пытаясь заглянуть в будущее.
Достаточно было в 641 году появиться на берегах Хапи трехтысячной аравийской коннице Амру, чтобы бесповоротно сгинула эпоха, хотя и отдаленно, но все-таки связанная с великим Кеми. И в стране прилежных писцов не нашелся скриб, который, бесстрашно подводя черту, написал бы неизбежное в таких случаях слово:
КонецАгудзера — Каир— Москва
1964–1968
Приложение
Из рассказов моих друзей
Вот что рассказал мне наш известный египтолог профессор Ю. Я. Перепелкин:
— … Вы смеетесь, а я спрашиваю: что есть археология в ряду других наук? Тоже наука? Неоспоримо. Как дважды два — четыре? Вроде бы и — да, и — нет. Нам, египтологам, далеко ходить за странными примерами и не надо. Извольте…
В начале нашего века в Долине царей — близ Фив — был обнаружен тайник. Здесь, под землей, был установлен саркофаг. На саркофаге — как обычно это было принято у древних египтян — надписи, надписи… Много надписей. Из этих надписей мы узнаем, что люди, похоронившие того, кто лежал в саркофаге, думали, что похоронили царя Наф-Хуру-Ра, он же — Эхнатон и он же — Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра… Верно, это супруг повсеместно знаменитой царицы Нефертити, как называют ее на университетских скамьях, а точнее — Нафтиты, а еще точнее — Нефрэт…
Кроме саркофага, в тайнике находился катафалк царицы Тии — матери Эхнатона, точнее — Ахнаяти, а еще точнее — Эхнайота.
Итак, в тайнике только два имени: царицы Тии — на катафалке и четырех заупокойных кирпичах — и царя Наф-Хуру-Ра — на саркофаге. Значит, царь был погребен здесь после его безвременной кончины?
Мумия сильно испорчена водами, проникшими в тайник. Однако четко выделялся затылок, как и на его скульптурных изображениях. Все могли убедиться также в том, что и таз соответствует описаниям (широкий, почти женский), и рост небольшой, и конечности тонкие… Словом, настоящий Эхнатон, настоящий Ахнаяти, Эхнайот. О чем и свидетельствует надпись! Надпись на саркофаге. Археология как бы говорит: да, здесь лежит Эхнатон, Ахнаяти, Эхнайот!
Но вот является медицина — и рушится явное. Медицина утверждает: нет, это не Эхнатон, ибо, судя по суставам, этому всего двадцать три — двадцать четыре года. Сколько же было лет Эхнатону, когда он умер? Лет тридцать пять. Это вполне вероятно, если учесть, что он мог воцариться лет семнадцати, а царствовал он столько же. Куда же девать разницу в десять с лишним лет?
Суставы, выходит, против Эхнатона. Суставы за то, чтобы мумию приписать фараону Сменхкара, точнее — Семнех-ке-рэ. А надпись в тайнике гласит: здесь почиет Эхнатон. И люди, захоронившие мумию, видимо, не сомневались в том, что это — Эхнатон. Именно Эхнатон… Умерший на радость своим врагам…
Я понимаю, что ни у вас, ни у меня не возникает мучительная дилемма: археология или медицина? Но в случае с мумией, найденной в тайнике, где имеется вывеска «Эхнатон», вдруг встает вопрос: медицина или археология? На чьей стороне правда?
Какова, по-вашему, альтернатива?
Или ее нет вовсе?
Тогда позволительно спросить: что же есть?
Исторические рассказы
Фараон и воры
Вот небольшая история, почти в том виде, как сообщил ее фиванский писец, «весьма ловкий пальцами» Хемаус-Инени. Свиток его папируса, покрытый письменами за четырнадцать веков до нашей эры, был обнаружен египетским археологом Абд-эль-Даудом.
Шел четвертый год правления живого божества Аменхотепа Четвертого, более известного под именем Эхнатона — жизнь, здоровье, сила!
Вскоре после того, как великий Нил вернулся в свои пределы, к землепашцу Тхутинахту явился его друг Певеро.
Был этот Певеро и высок, и костляв. На висках у него треугольные впадины. Под глазами два углубления. Взгляд его блуждал, точно взгляд одержимого. Можно было подумать, что его преследуют стражники номарха, у которого Певеро состоял чеканщиком по золоту, серебру и меди.
Певеро торопился, точно бегемот на водопой. Он торопился и поэтому отказался даже от пива.
Он сказал так:
— Тхутинахт, ты мой друг. И ты знаешь, что я один. Совсем один, как оазис в великой пустыне запада.
Он говорил эти слова, а взгляд его блуждал, как взгляд раба, бежавшего из нубийских золотых копей. Певеро говорил так:
— Тхутинахт, друг мой, я должен показать тебе нечто. И тогда ты поймешь, кто такой Певеро, высохший от горя и слез.
Тхутинахт едва доставал головой до плеч Певеро. Был землепашец этот слаб телом — вместилищем Ба, ибо жилось ему не слаще, чем перепелу в когтях у сокола, рыболову под брюхом крокодила, охотнику в объятиях льва. С восхода и до захода солнца месил он грязь на поле. Он был опален зноем, и лицо его превратилось в подобие жареного мяса. Семья его жила в бедности. А сам он жевал кожу. Всего сорок разливов пережил Тхутинахт, но казался старцем: волосы его стали серебром, мускулы — золотом, и высохло тело его, как рыба на солнце.
Землепашец внимательно слушал своего друга и говорил про себя:
«Певеро теряет разум. Боги разгневались на него».
А Певеро говорил так:
— Ты не знаешь меня, Тхутинахт. Ты не знаешь меня. Поднялся я выше пирамиды Хуфу. Ибо успокоилась душа моя, жаждавшая отмщения. И стал я повелителем мертвого божества.
Тхутинахт разинул рот и усиленно прочищал мизинцем уши от грязи. Певеро говорил так:
— Я покажу тебе нечто. И ты увидишь себя как бы в сказке. И ты сможешь взять столько золота, сколько нужно.
Землепашец прочищал свои уши, дабы не пропустить ни единого слова. Певеро спросил:
— Тхутинахт, желаешь ли увидеть нечто такое, что удивительно?
Тхутинахт затрепетал от страха и все-таки сказал «да», потому что был беден и жаждал золота, много золота.
Тогда Певеро сказал так:
— Принеси клятву.
— Какую, Певеро?
— Если разгласишь мою тайну, пока я жив, пусть постигнет тебя… пусть постигнет…
— Что, Певеро?
— Мор! И тебя, и твою семью. Мор! И всех твоих близких до седьмого колена. Мор! Но это не все: пусть и ты и твоя семья лишитесь вечного блаженства на полях Иалу, если разгласишь мою тайну, пока я жив.
