Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
— Господи, красавица-то какая, ненаглядная ты моя, — старуха обняла Бадию. — Сейчас кликну всех. О господи, господи! Абдулвахиджан! — закричала старуха. — Зови скорее отца!
И, не дожидаясь, пока мальчик исполнит ее приказание, сама направилась к дверце.
— Это жена моего дяди, — пояснил зодчий дочери. — Другими словами, твоя бабушка Назминиса.
— Я уже догадалась, — сухо ответила Бадия.
— Хоть тебе Бухара и кажется захолустным городишком, — строго проговорил зодчий, — но ты еще ничего здесь по-настоящему не видела. Бухара — великий город. Его и сравнить нельзя с Гератом. Вот таких махалля здесь около тысячи. Правда, Самарканд еще лучше.
— Расхваливайте, расхваливайте, — улыбнулась Бадия. — Я же знаю, что Мавераннахр для вас земной рай. И даже спорить не собираюсь, все равно переспорите.
— Что верно, то верно!
Прошло не более часа, и во двор уже начали стекаться родственники зодчего. Первым пришел дядя Джамалиддин с сыновьями, потом соседи, юноши и девушки из махалли. И каждый радостно ахал: подумать только, их родич — знаменитый зодчий Наджмеддин Бухари, уехавший отсюда двадцать лет назад, снова вернулся на родину. Ведь родился-то он здесь, в их махалле Эски Намазгох и прославился в Герате, понастроил столько замечательных зданий. Им справедливо гордились и родственники, и соседи, весь город. И гордился им также правитель Бухары Шах Малик-тархан, зная, что Наджмеддин Бухари состоит в Герате на службе у самого государя. И уж коли уроженец Бухары в почете и уважении в столице, то тимуриды, само собой, будут благосклонны и к муфтию Ходже Мухаммаду Порсо и к Шаху Малику-тархану. Собравшиеся во дворе Джа-малиддина соседи с восторгом смотрели на зодчего. Одно смущало их радость — почему же этот человек, слава которого гремит по всему Хорасану и Мавераннахру, прибыл в Бухару без карнаев и сурнаев[43], и даже торжественной встречи ему не устроили, словно он простой смертный. Как же это так? Почему хотя бы сотник его не встретил? Уж тот ли это Наджмеддин Бухари?
Зодчий видел, что люди удивлены, и решил объясниться начистоту.
— Дорогие мои! — начал он. — Я и впрямь ваш земляк Наджмеддин Бухари. И родился я в вашей махалле. Горе заставило меня покинуть Герат: сын мой Низамеддин казнен. С тех пор Герат опостылел мне, и я решил вернуться на родину. Вот моя дочь Бадия. Жена моя находится в доме моего друга уста Нусрата. А я с тремя своими учениками, которых люблю, как родных своих сыновей, и с пятью друзьями приехал сюда. Знаю, что виноват перед вами, ни разу я не навестил вас, а значит, не мог быть вам чем-нибудь полезным.
— Не говорите так, мой дорогой брат! — воскликнул дядя Джамалиддин, со слезами на глазах обнимая зодчего. — Зачем вы так говорите? Вы совершили великие дела, вы построили здания, которые простоят века и века, и мы все, ваши родственники, весь наш род, гордимся вами. Войдите же в свой дом!
Зодчий, уста Нусрат, дядя Джамалиддин и прочие старики поднялись на террасу. После того как была прочитана благодарственная молитва, Бадия вместе с Назминисой-биби удалились в соседний двор побеседовать с родственницами и соседками. Все с восхищением разглядывали красавицу Бадию, приехавшую, шутка ли, из самого Герата. Все обступили ее — молодые женщины, кудрявые девочки, державшие на руках младших братишек или сестренок, соседская детвора… А за накрытым столом вели неторопливую беседу старики. Дядя Джамалиддин заявил, что дом принадлежал зодчему, он и должен в нем жить. А у Джамалиддина с семьей есть рядом просторный дом.
— И ни о какой плате даже не думайте. Разве человек должен платить за свой собственный дом, где он родился и вырос? Не обижайте нас, — сказал он.
Зодчий был растроган до слез. Тут же за столом решили, что облюбованный уста Нусратом дом будет куплен для Хасанбека, Хусанбека и гончара Абуталиба, а зодчий даст часть денег, вырученных за продажу своего гератского дома. Сам же он переедет сюда и остаток своей жизни проведет в молитвах и покое.
Предложение это пришлось по душе всем, кроме Бадии, но она ни слова не сказала против.
А на следующий день зодчий с семьей уже переехал в свой старенький бухарский дом. Гаввасу, Завраку и Харунбеку отвели комнаты на балахане — верхней пристройке. И на той же неделе просторный дом с двором в махалле Деггарон был куплен для Хасанбека и Хусанбека и тут же по соседству, поближе к площади, дом для Абуталиба. Половину денег за обе эти покупки дал, как и было обещано, зодчий. Стоит ли говорить, как радовались братья Хасанбек и Хусанбек и гончар Абуталиб. Решено было, что все они будут работать здесь на стройке, а когда обживутся, то осенью перевезут из Герата свои семьи.
Харунбека, намеривавшегося немедленно отправиться обратно в Герат, зодчий уговорил погостить с недельку-другую в Бухаре — помочь провести свадьбу Бадии и Зульфикара. Харунбек тут же дал свое согласие.
Ежедневно он наведывался в караван-сарай, встречался с ремесленниками и прочим людом, передавал им приветы от гератских друзей и вел с ними переговоры о делах, о которых, по его собственным словам, знает лишь только господь бог. Однако Харунбек все же признался зодчему, что хочет доставить в Герат кое-каких людей — не купцов и не торговцев, а тех, кто готов бороться против тирании.
— Нас, конечно, мало, — пояснил он, — куда меньше, чем войска у государя, но нас поддержит весь угнетенный народ. Приверженцы истины будут бороться и отомстят и за Фазлуллаха, за все невинные жертвы. И за вашего Низамеддина тоже, — добавил он. — Час отмщения близок. На нашей стороне многие учащиеся медресе и ремесленники. И до тех пор, пока мы не раздавим гада Шахруха и его пащенка Ибрагима Султана, мы не прекратим борьбы.
Зодчий внимательно выслушал все эти пылкие речи.
Но даже если им удастся убрать Шахруха, то все равно на его место взойдет другой тимурид, и он будет так же безжалостен к народу, думал он. Все равно, пусть идут и бьются против несправедливости. Зодчему виделись сказочные богатыри, готовые жертвовать своей жизнью ради правого дела. Ах, будь их в Хорасане и Мавераннархе больше — тогда народ узнал бы спокойную, счастливую жизнь. А уж о людях науки и искусства и говорить нечего. Однако зодчий промолчал и лишь напутствовал Харунбека словами: «Идите и будьте осторожны, брат мой, и да поможет вам бог».
На следующей неделе отпраздновали свадьбу Бадии. Наконец-то два любящих сердца соединились навеки и прекрасная дочь зодчего вошла невесткой в семью уста Нусрата.
Сразу же после свадьбы Харунбек отправился в Герат.
— Если вы не возьмете от меня то, что я вам должен, — сказал зодчий, протягивая Харунбеку мешочек с золотыми монетами, — вы смертельно обидите старого человека.
И Харунбеку пришлось взять деньги.
Все последние дни Гаввас Мухаммад ходил сам не свой и наконец набрался духу и признался зодчему, что тоже хочет вернуться в Герат к своей семье.
«Если, конечно, зодчий не сочтет это за обиду», — добавил он.
Зодчий ответил, что, напротив, он будет рад, ибо сам не собирается уже строить больших, как прежде, зданий, и пусть его ученики не губят своего таланта, пусть выйдут в люди, а сам он жаждет одного лишь — покоя.
Он сердечно поблагодарил Гавваса за то, что тот не оставил их в самые тяжкие дни и стал ему родным сыном. Зодчий благословил Гавваса, и тот вместе с Харун-беком отбыл в Герат.
Предложил зодчий и Завраку тоже вернуться в Герат, но тот даже обиделся.
— Некуда мне ехать, — заявил он, — я буду там, где вы. Нет у меня родителей, и вырос я сиротой, вы же сами знаете. Не беспокойтесь, мешать вам не буду. Устроюсь на жилье где-нибудь в другом месте.
— Да разве дело в жилье? — возразил зодчий. — Живите, ради бога, здесь. Это ваш дом. Но я не желаю навлекать на вас неприятностей. Вы молоды, а я уже не возьмусь теперь за большие дела. Остаток дней своих я хочу провести в бедности, безвестности и молитвах. Мне опостылели мирские дела. На мое счастье, у меня есть кров над головой. Да и таково было повеление государя, ведь сказал же Байсункур-мирза: «Если не в Мекку, то живите тихо в своей Бухаре и не вмешивайтесь в политику и дела государственные». А если я буду вести прежнюю жизнь, если не отряхну от ног прах своих суетных забот, то навлеку на себя гнев божий и погрязну в грехах. Вы благородный юноша и жалеете меня, старика. Но не закрывайте себе путь, не губите свое будущее. Дни мои, овеянные славой, канули в вечность, и близка ночь. А вам не следует упускать время, возвращайтесь-ка в Герат. Творите, дерзайте.
— А может, учитель, я просто вам в тягость?
— Ничуть! Об этом и речи быть не может, но, если вы не уедете, душа моя не будет знать покоя. Вот она, правда.
— Тогда я никуда не уеду! — решительно заявил Заврак.
— Не мучайте вы его зря, — вмешалась в разговор Масума-бека, залившись слезами. — Никуда Заврак не уедет. Я нарекла его сыном, и не может он, не хочет обречь нас на одиночество.
