Илья Гордон - ТРИ БРАТА
Ей казалось, что долго они с Эзрой искали друг друга и вот наконец нашли. Ни с кем ей не было так легко и радостно, как с Эзрой, ни перед кем так не хотелось раскрыть свою душу, как перед ним.
За окном разгорается утро. Как долго ждать встречи! Скорей бы прошел день!
Марьяша ворочалась и ворочалась с боку на бок и не скоро забылась беспокойным сном. Никогда еще день не казался ей таким длинным, как этот полный нетерпеливого ожидания летний день. И чуть только солнце скрылось за горизонтом, Марьяша, одевшись понарядней, вышла на улицу, где за углом ее ждал Эзра.
Лунный вечер был насыщен ароматами цветов. Звезды на небе весело перемигивались, как будто радуясь тому, что вон там, внизу, сидят, нежно глядя друг на друга, Марьяша и Эзра. Уж так-то хорошо им вместе, так хочется им, чтобы этому летнему вечеру не было конца. Лишь изредка они перебрасываются скупыми словами:
– Будешь скучать, когда я уеду?
– А ты?
– А будешь писать мне?
Прижавшись друг к другу, Марьяша и Эзра то шептались, поверяя друг другу тайну молодых сердец, а то умолкали, слушая шелест листвы в палисадниках да однообразное кваканье лягушек в пруду.
Отпуск у Эзры кончился – он должен был вернуться в военную школу. Марьяша осталась одна.
Тяжела была разлука с любимым для девушки. Сердце ее томилось тревожным ожиданием, ныло от вдруг нахлынувшего чувства щемящей тоски. Но вот, как первые ласточки весной, прилетели первые весточки от Эзры. И как с зазеленевшими клейкими листочками на деревьях приходит весеннее тепло, так и эти письма были для Марьяши вестниками счастья и горячих надежд. Глаза ее то зажигались радостным огнем, то потухали, если от милого долго не было писем.
Противоречивые, переполняющие сердце чувства Марьяша изливала в песне:
Что бумаги белей?
Что темнее чернил?
Изнывает душа
По тому, кто ей мил.
Мать прислушивалась к заунывному пению Марьяши и чуяла сердцем – случилось что-то с дочкой, томится она, а открыться матери не хочет. Все поет и поет, и все про любовь! Кого так полюбила, что, словно одурманенная, бесцельно бродит всегда занятая делом Марьяша?
Тайком от дочери прочитав принесенное в ее отсутствие письмо Эзры, мать все узнала и все поняла.
«Так вот кого, на мое горе, полюбила Марьяша! Эзра и сейчас где-то у черта на куличках, и всю жизнь будет кочевать с военной частью, а моя дочь с ним будет скитаться, как цыганка, по белу свету! – в отчаянии думала мать. – Что же это за напасть такая на мою голову!»
Обливаясь слезами, мать умоляла Марьяшу не губить свою жизнь, забыть Эзру, выбросить из головы, не думать о нем больше.
– Когда умер твой отец, – говорила она, – ты осталась крошкой на моих руках, и как же я лелеяла тебя! Не было у меня большего счастья, чем смотреть, как ты растешь, моя доченька. А росла ты, словно алый цветок, говорили люди, такая же румяная и стройная. Борехке ушел из дома, одна ты у меня осталась, и я берегла тебя как зеницу ока. Вот выдам, думалось мне, тебя замуж, и будем мы жить рядом. А теперь что? На что мне надеяться, если ты не забудешь этого Эзру? Поверь мне, дочка, он тебе не пара!
– А мне никто другой не нужен, – каждый раз упрямо отвечала Марьяша на все настояния матери. – Если я его потеряю, ни за кого другого замуж не пойду!
– Да разве на нем свет клином сошелся? – возмущалась мать. – Сколько ребят ходят к тебе – отбою нет, а ты всех прогоняешь. Вот останешься, упаси бог, в девках до седых волос. Помяни мое слово, останешься!
А тут как раз вернулся с военной службы Фоля Райз, высокий синеглазый парень с нежным, как у девушки, лицом. Фоля и раньше заглядывался на Марьяшу, хотя она избегала его, а теперь, поощряемый ее матерью, возобновил свое ухаживанье. Но Марьяша по-прежнему пряталась в своей комнате, чуть только завидит его на пороге дома.
– Заходи, заходи, – радушно приглашала парня Марьяшина мать. – Подожди немного. Авось выйдет – поговори с ней, пойди с ней погулять, ведь бедняжка почитай что никуда не ходит.
Иной раз Фоля целый вечер просиживал вдвоем со старухой, а Марьяша так и не показывалась ни на минуту.
– Не теряй надежды, – печально утешала его Лея, каждый раз придумывая новые причины отсутствия Марьяши.
Мать знала – Марьяша сильно расстроена тем, что от, Эзры давно нет писем. Жалея дочь, она в глубине души радовалась: авось забудет своего милого, постепенно привыкнет к Фоле и выйдет за него замуж. Но Марьяша все больше уходила в себя, все чаще уединялась в своей девичьей келье, избегала всех и каждого.
– Пойди пройдись, дочка, побудь среди людей – рассеешься хоть немного, – уговаривала ее мать. – Можно ли все принимать близко к сердцу? Так, глядишь, и сердца не хватит. Дался тебе этот Эзра! И вовсе он тебе не нужен. Ты только присмотрись, как тебя любит Фоля – души в тебе не чает, добивается тебя. Чем он хуже Эзры? Вырос он здесь, в Миядлере, на наших, можно сказать, глазах.
Парень хороший, видный. Чего тебе еще надо? Выходи за него – и будешь счастлива!
Но уговоры матери мало влияли на Марьяшу. По-прежнему она ходила как потерянная, по-прежнему томилась напрасным ожиданием писем.
Материнское сердце не камень, и Лея, не выдержав, побежала к соседке Эстер узнать, что стряслось с ее сыном Эзрой. Получает ли она письма от него? Уж больно хотелось старухе успокоить свою закручинившуюся дочь. Но и Эстер давно не имела вестей от сына и сама была сильно обеспокоена.
Так в тревоге и волнениях протянулось несколько месяцев. И тут пришло время Марьяше ехать в Одессу – она поступила в техникум, куда давно мечтала попасть. Как на грех, сразу после отъезда девушки стали поступать на ее имя письма от Эзры, одно нежнее другого. Оказалось, Эзра был тяжело ранен возле озера Хасан и потому долго не писал. Но Лея не пересылала Марьяше этих писем, боясь снова раздуть затухающее, как ей казалось, пламя любви в сердце дочери. Однако после нескольких запросов Марьяши – нет ли вестей от Эзры – мать отослала ей письма, но было поздно: они разминулись с Марьяшей, которая уже выехала к тому времени, домой. А тут Эзра из письма приятеля узнал, что за Марьяшей увивается Фоля Райз, решил, что девушка его забыла, и перестал писать. Тогда-то Марьяша, считая, что у нее с Эзрой все кончено, согласилась выйти замуж за Фолю.
Но, даже родив ребенка, Марьяша не могла забыть Эзру, и теперь, когда он снова появился в Миядлере, почувствовала, что любовь с новой силой вспыхнула в ее груди.
На рассвете, пока Эстер поднялась, подоила корову и выгнала ее в стадо, гость уже был на ногах, вытянул из колодца ведро воды и, засучив рукава белоснежной рубашки, начал умываться. От студеной воды лицо его разрумянилось, и, наслаждаясь, он весело покрякивал:
– А-а-а! Хорошо!
Эстер, готовившая в кухне завтрак, с радостью слушала бодрые восклицания сына, ей было приятно видеть, что Эзра такой здоровый и крепкий: вот как брызжет во все стороны холодной водой, вот как раскричался на весь Миядлер! Мать быстренько вынула из комода свежее хрустящее полотенце, вынесла его сыну – на, вытирайся как следует, – а сама убежала обратно в кухню.
Когда Эзра, умывшись, вошел в дом, Эстер спросила его, ласково заглядывая в глаза:
– Что в такую рань поднялся, сынок?
– Да так, мама, не спится, да и не привык я на военной службе залеживаться в постели.
– Ну, дома-то, у матери, мог бы и подольше поспать, – заботливо сказала Эстер, положив на плечи статному сыну натруженные, мозолистые руки.
– Что же мне – валяться до полдня? Не могу, мама, времени жаль, – ответил Эзра.
Между тем люди, хоть и торопились на работу, то и дело заглядывали во двор Ходошей, любопытствуя узнать, что поделывает знатный гость.
– Глянь-ка, уже встал… В такую-то рань, а уже на ногах] – услышал комбриг чей-то голос.
Но только он вышел на крыльцо, как мать ласково позвала его к столу:
– Завтрак готов, сынок. Иди, а то остынет.
Эзра не заставил себя долго просить. На столе уже стояла всякая снедь, любовно приготовленная матерью: в центре красовалось большое блюдо с жареными цыплятами, а вокруг него стояли тарелки: тут был и редис в сметане, и салат, и вареники с вишнями, и яйца, и картошка с чесноком и укропом – да и чего-чего только не наготовила она для дорогого гостя. А рядом с большим блюдом стоял графинчик с виноградным вином.
– Ешь, ешь, сынок, на здоровье! Ты, верно, совсем забыл вкус домашней снеди, – с улыбкой угощала мать.
– Что верно, то верно, соскучился я по домашней еде, – весело отозвался Эзра, – нигде не едал таких вареников и такой аппетитной картошки. Недаром я всем говорил, что никто в целом мире так вкусно не готовит!
– А ты поменьше хвали, да побольше ешь. Авось я хоть едой соблазню тебя – все почаще будешь навещать меня, – лукаво ответила Эстер, придвигая сыну то одно, то другое блюдо. – Это еще что! Вот не успела я приготовить пампушки – ты ведь любил их есть с холодным молоком. А блинчики с творогом, которые я, бывало, готовила на троицу? А рубленые яйца с луком и с гусиным жиром? А ватрушки? Я хорошо помню твои любимые блюда! Ну, да всё еще впереди, всё успеешь попробовать – ведь не сегодня уезжаешь.
