Илья Гордон - ТРИ БРАТА
Зараженные его пылом ребята с увлечением швыряли камни и метали стрелы, натворив в селе немало бед, не одно стекло вышибли они в соседних домах, не одному зазевавшемуся прохожему попали камнем по спине. Но настоящая война у Эзры и его бесшабашного отряда началась позже – когда и Аврам Свидлер, живший на отшибе, за оврагом, создал из хуторских ребят свой отряд. Тогда Эзра надел на рукав красную повязку и объявил себя и своих ребят красными, а Аврама с его войском – белыми.
– Почему это нам быть белыми?! – начал было горячо спорить Аврам.
– Мы сильнее, поэтому мы должны быть красными, – возбужденно кричал Эзра. – А не хотите быть белыми, так мы все равно вас расколошматим.
Между босоногими ватагами разгорелась война: какому отряду быть красными, какому – белыми. С каждым разом стычки становились все более ожесточенными. И вот однажды, когда самозваные «красные» наседали на «неприятеля», засыпая его градом камней, и отряд Эзры мчался через картофельные огороды в сторону рощи, где укрылись «белые», – бегущему впереди своих «солдат» и азартно орущему Эзре внезапно преградил дорогу широкоплечий, крепко скроенный человек с длинными рыжеватыми усами.
– Стоп! Куда мчишься, сорванец? – схватив ошеломленного Эзру за руки, спросил он.
– А мы белых бьем, – смущенно ответил Эзра, узнав в преградившем ему дорогу дядьке соседа Ходошей укомовца Якова.
– Каких таких белых? Откуда они тут взялись? – в тон мальчику спросил тот.
– Да Аврама Свидлера с его хуторскими – вон они там в роще прячутся.
– Да разве Аврам белый? Белые защищают буржуазию, а отец Аврама – бедняк бедняком.
– Он и не хотел быть белым – это мы его заставили. Попробуй он не согласиться – мы бы ему так наподдали, что он своих бы не узнал…
– Сколько тебе лет, босяк ты этакий? Другого дела не нашел, кроме как камни швырять? – стал пробирать Эзру Яков. – Да ведь так недолго и головы друг другу проломить!
Сосед Эстер Яков тоже был из рода Ходошей и приходился дальним родственником отцу Эзры. Парнишка слышал от матери рассказы о том, что Яков в ранней юности уехал в большой город учиться, что, приезжая на каникулы, тайком вел речь о большевиках, о Ленине и о том, что Ленин учит: надо забрать земли у помещиков и. раздать их крестьянам.
После революции Яков приехал с мандатом от уездного комитета партии, чтобы организовать в Миядлере комитет бедноты и собрать хлеб для голодающих рабочих города. На митинги и собрания приходили стар и млад, чтобы послушать пылкие речи Якова о революции и о Ленине.
И на одно из собраний Яков позвал молодежь и рассказал ей о комсомоле. Эзра многого еще не понимал, но само звучание таинственного слова «эркаэсэм» с какой-то неудержимой силой влекло мальчика, он хотел понять его сокровенный смысл. С того дня, как Эзра впервые услышал его, оно стало для него самым важным, самым дорогим из всего, что составляло содержание его юной, еще не устоявшейся жизни. Он забросил свой отряд, его перестала интересовать игра в войну. Он жил теперь одной мыслью: как бы вступить в РКСМ. Эзра читал теперь книги и газеты, которыми снабжал его товарищ Яков, и с большой охотой выполнял все его поручения: не раз обегал Миядлер, сзывая народ на митинг, не раз вместе с ребятами из своего бывшего отряда помогал отвезти на станцию и отправить собранный для рабочих хлеб. Он не пропускал ни одного собрания, ни одной беседы, которые проводил с молодежью товарищ Яков. И его рвение не осталось незамеченным: без малого четырнадцати лет его приняли в комсомол.
Как раз в это время на приазовские степи стали наступать белые полчища. И Эзра вместе с ревкомом, комитетом бедноты, активистами и комсомольцами ушел из Миядлера сначала в Мариуполь, а оттуда – к Царицыну.
Эстер долго не получала от сына вестей. Она уже почти оплакала его, как вдруг из госпиталя пришло письмо: Эзра был ранен, выздоравливает и снова собирается на фронт. И опять она томилась в ожидании весточки, опять прилетала к матери весть о сыне, наполняя ее душу тревожным счастьем.
Но вот в походах и битвах отбушевала, отгремела гражданская война. Ревкомовцы, активисты, беднота, да и многие комсомольцы вернулись домой, в Миядлер. Неказисто выглядели они в потрепанных шинелях, в разбитых долгими переходами тяжелых австрийских бутсах с обмотками и в выцветших буденовках, украшенных красными пятиугольными звездами.
Но Эзры среди вернувшихся не было. Прошел слух, будто он остался в армии, а потом поступил в военную школу.
Как-то летом нежданно-негаданно Эзра снова объявился в Миядлере. Новехонький мундир и до блеска начищенные, сшитые по мерке хромовые сапоги подчеркивали его подтянутый, молодцеватый вид. Дед Эзры Шмуэл признал его заправским воином.
– Так ты, выходит, учишься на командира? – спрашивал он Эзру, желая показать, что и сам не лыком шит и кое-что смыслит в военном деле. – А кем же ты будешь – полным поручиком или подпоручиком, а то, быть может, только фельдфебелем?
– Таких командиров теперь нет, – отвечал Эзра.
– Какие же у вас командиры?
– Красные.
– А что это значит – «красные командиры»?
– Ну, командиры Красной Армии.
Старый Шмуэл замирал от счастья, любуясь выправкой своего внука и слушая его рассудительные речи.
– Богатырь, а? Красавец! Шутка ли – красный командир! Он еще, бог даст, станет этим, как его там по-ихнему, – ну, генералом по-старому. Ума у него на это хватит, а смелости и подавно – недаром же он из семьи Ходошей.
А Эзру и впрямь было не узнать: за годы, которые прошли на военной службе, он возмужал, стал красивей, стройнее, крепче. И однажды, когда, поскрипывая ремнями новенькой портупеи и свесив на лоб черный чуб, придававший какую-то лихую мужественность его мальчишескому лицу, он шел мимо палисадников своей улицы, – ему встретилась девушка в цветастом ситцевом платье, плотно облегавшем ее стройную фигуру. Девушка шла, высоко подняв голову, на которой кудрявились черные завитки волос, ниспадавших на спину длинными, толстыми косами. Когда Эзра поравнялся с ней, оба с удивлением, будто стараясь что-то вспомнить, взглянули друг на друга. Первым пришел в себя Эзра.
– Кажется, – неуверенно сказал он, – кажется, Марьяша?
– Не узнаёшь? – со слегка задорной улыбкой ответила Марьяша. – Неужто не узнаёте?
Эзра все пристальней всматривался в знакомые с детства черты девушки, как бы желая убедиться, что это и впрямь она, смуглая девчонка Марьяша.
Девушка чуть кокетливо и весело рассмеялась в ответ на изумленный возглас не сводившего с нее глаз Эзры и лукаво отозвалась*
– Да, та самая Марьяша, которую ты когда-то таскал за косички.
– А косички у тебя здорово-таки выросли, – пошутил смущенный Эзра, – да еще и какими красивыми стали! Теперь, пожалуй, тебя за них не оттаскаешь – большая стала, барышня, да и только!
Марьяша, зардевшись, машинально потрогала свои косы, как бы желая убедиться, что они у нее действительно выросли.
– Надолго приехал? – спросила она, чуть улыбнувшись уголками губ.
– На две недели… А ты куда так разогналась? – попытался Эзра затянуть иссякающий разговор.
– Мне к подруге надо сходить.
– К какой подруге? Может, я ее знаю?
– Да она, должно быть, выйдет мне навстречу – вот ты и увидишь ее.
– Зачем же тогда так спешить? – резонно спросил Эзра и, стараясь задержать девушку, начал ее расспрашивать о Борехке, о школьных товарищах и подругах. Так, болтая о том и о сем, незаметно для самих себя они подошли к какому-то палисаднику и сели около него на скамейку.
Заговорившись с Эзрой, Марьяша и думать забыла о подруге, с которой хотела встретиться. На улице было безлюдно, но они говорили вполголоса, будто боялись, что их кто-либо подслушает. Марьяше казалось, что она никогда не расставалась с Эзрой – так он стал ей близок за эти часы. Со двора дома, возле которого они сидели, доносился запах свежего сена, а из степи приплывал пряный аромат созревающих хлебов. В окошке ближнего дома мигнул огонек и тут нее погас. Откуда-то донесся беспокойный женский голос:
– Пора спать, дочка. Сколько можно гулять? Сейчас же домой, слышишь!
Быть может, подумал Эзра, и Марьяшина мать ждет дочку домой, а она сидит притаившись и шепчется с ним тут, у чужого палисадника.
Правда, Марьяша не раз уже порывалась встать и уйти, но какая-то сила удерживала ее на месте.
Расстались они, когда ранняя заря уже слегка позолотила небо и чей-то горластый петух звонким криком дал знать о приближении дня.
Радостная шла Марьяша домой этим ранним утром. Легко и солнечно было у нее на душе. На цыпочках прокравшись в свою комнату, она легла, но сон бежал от глаз девушки: перед ней все еще стоял образ Эзры. Не будь этой встречи, она спокойно бы уснула сегодня, как засыпала каждый вечер. А теперь мысли о нем не давали ей сомкнуть глаза, заставляли трепетать ее сердце, не знавшее до сих пор любви.
