АБ МИШЕ - У чёрного моря
Туберкулёз Е. А. Шевалёва заставил супругов вернуться в Одессу в 1918 году. Здесь Евгения Никодимовна воевала с детской беспризорностью и проституцией, с эпидемией тифа (едва не погибла, заразившись), создала приют для сотни недоразвитых детей. Из письма В. Коган от июля 1997 г.: “Она устроила нечто вроде колонии на территории дачи Шевалёвых (на Французском бульваре, напротив квартиры), прихватив часть соседской территории. Она сотрудничала с руководством подобных колоний в других городах, переписывалась с Макаренко. А. Е. рассказал мне о том, как за постановку в колонии силами воспитанников “Сказки о царе Салтане” Евгению Никодимовну арестовали советские власти, усмотрев в спектакле о царе контрреволюцию. Я думаю, тот факт, что информация о 15 спасённых еврейских детях и что это были именно дети, судьбами которых она вообще так много занималась, свидетельствует о её причастности к этой акции...”
С 1927 года Евгения Никодимовна работала вместе с мужем в Одесской психбольнице.
Через пятьдесят лет после первой её, швейцарской диссертации, в 72 года, она защитила вторую диссертацию. Она уже была на пенсии, но её захватил общесемейный порыв: в те годы сыновья писали докторские работы, одна из дочерей - кандидатскую. Семья была - профессорская.
...Удивительная была семья. Обидно, что одесситы, упёршись в имена Евгения и Андрея Шевалёвых, почти не коснулись Владимира и вообще не догадались вспомнить Евгению Никодимовну. А я-то сам?! Только сейчас, в 2004-м, разбираясь в бумагах своих, нашёл письмо В. Коган октября 1998-го ещё года: “Справедливо было бы ставить вопрос о праведничестве не только Евг. Ал.Шевалёва, но и двух его сыновей - Андрея и Владимира, а может быть, и жены Евгении Никодимовны. О подвижничестве брата и матери Андрей Евг. рассказывает, припоминая при каждой встрече со мной какие-то детали”. Вот ведь был звоночек, прежде всех остальных, да не услышал я - каюсь.
Катя Гусарова сегодня, в 2003 году готова воевать за присуждение звания Праведника и Евгении Никодимовне, и Владимиру Шевалёву. Оно бы следует для очистки нашей, живущих, совести. Но опять же, где сыскать свидетельства спасённых?.. Умерла уже Пасечниченко, крысы жрут архивы в бесхозном месте, где пропадают записи Шевалёвых. Всё утекает, остаются вопросы, загадки; ответы могли бы быть поучительны, но какая новая В. Коган найдёт силы и время искать очевидцев, побуждать их, пробуждать?
41. СЕЙЧАС
И что сегодня Одессе до прошлой войны, до Праведников?.. У неё свои заботы: “Сменимо життя на краще!” - писано на боку троллейбуса, мятого, битого, грязного, неуверенно синего, кажется бессменного и не перекрашенного с сорок седьмого года, когда он вышел на первый в Одессе маршрут. Мечта тогда у меня была: накопить денег и целый день кататься в троллейбусе.
Туманы полувека. Я помню дом на Пушкинской: от двери на высоком первом этаже прямо на тротуар спускались четыре ступени литой узорной лестницы, на них сидели евреи - хозяин-футболист и соседи-болельщики, лузгали семечки, шелуха на губах и подбородках осыпалась от вскриков после вчерашнего матча: а был пеналь во втором тайме? а Коля, Колян наш непроходимый Хижников, как он завалил ихнего форварда, на бегу просто трусы сорвал, ну, хохмач... Стою я сейчас перед той лестницей - а она пуста, и дверь та заколочена наглухо. Исчезает еврейская Одесса. На доме, где дворник Петро, вывезя старуху Розину, начертал крест в знак чистоты от евреев, сегодня я тот крест не нахожу.
Но похоже, скоро его можно будет ставить на всей Одессе.
И. Бабель(из рассказа “Конец богадельни”): “Невыразимо печальная дорога вела когда-то в Одессе от города к кладбищу”.
Валентина Коган ездит с мужем на кладбище навещать родные могилы. Попутно они - такие люди всегда вешают на себя чужие долги - проверяют захоронения, о которых просят уехавшие в разные страны друзья.
- С каждым годом, - говорит В. Коган, - всё больше времени уходит на эти посещения, множатся и множатся беспризорные могилы. Что дальше будет?..
Кладбище - останки общины, иссыхающей, как листва на межмогильных тропках. Теснота оград и памятников, тоска надписей: скупые или слезливо безвкусные - а горе одно, пронзительное горе запоздалой любви и безвозвратной потери. На оградах - доски с именами родственников, разбросанных Катастрофой; за ними Дальник, Богдановка, Доманёвка, виселицы на Александровском, одесская тюрьма 37-го и 41-го - конечно, если кто-то догадается вспомнить. В гитлеровском огне и под сталинским катком не истребясь, выдержит ли сегодня еврейство собственное беспамятство?..
Что я так мрачно о грядущем?
...У входа, почётнейшее место заняв, изумляет мощью фараоновых пирамид мраморный эпос покойных цыганских баронов: безмерные надгробия, на стелах налитые интеллектом табора фигуры, неукротимая поэзия перстней, торсов, усов и эпитафий: “Царём ты был - царём остался И память о тебе жива И роду нашему большому Ты путеводная звезда”.
Слава Богу, будет кому намекнуть про евреев: ведь цыган нацисты тоже изводили, хотя и не столь “окончательно”. И имена покойников-цыган попадаются знаменательные: “Зачем так рано, Мося милый, покинул ты навеки нас..”.
Анекдот: Звонок из-за границы: “Алло, это Одесса?” - “Чтоб да, так не очень”
Но ещё слышно: “Рабинович, говорят, вы стали импотентом? Такое несчастье! - Что вы! Как гора с плеч”. Или: “У вас есть разменять сто долларов? - Нет, но спасибо за комплимент”. Ещё можно прочесть в местной газете объявление: “Изготовление отечественных и импортных зонтиков на Дерибасовской во дворе дома 9”. И Интернет радует: “Жители Одесской области тратят в год на 150 миллионов гривен больше, чем зарабатывают”.
И вот они, евреи, вот: общественные и религиозные организации, школы, спортивные, театральные коллективы. Собрания, склоки, суета, благотворительность, кормящие руки заграничных евреев - вихрится жизнь. “Категорически здрасьте”. Городские власти благосклонны, телевидение и радио выступают на еврейские темы. Фамилии знаменитых евреев появились в названиях улиц Одессы. Установлены, хотя далеко не везде, памятные знаки на местах гибели евреев в годы оккупации. Президент Украины наградил одесского профессора-еврея орденом Богдана Хмельницкого, и голова жидогуба Богдана торчит посреди бывшей Молдаванки уже почти дружелюбно.
Сколько евреев ни растаяло в дальних землях, но тридцать тысяч ещё топчут одесские тротуары: упитанные деловые люди и полууголовные живчики, пенсионеры и беззаботная юность. Работают, учатся, смеются, горюют, кто-то подторговывает, кто-то подворовывает - крутятся... Несколько тысяч - музейной редкостью - потомственные одесситы, патриоты Одессы, кому не по силам обрубить пуповину, сорваться с места - им остаётся уповать на грядущую братскую любовь соседей и донашивать своё прошлое. Среди них последние интеллигенты - завсегдатаи библиотек, вернисажей и концертов, лелеющие безукоризненную русскую речь, почтение к Гилельсу, историю города и семейные предания. Я видел их в октябре 2002 года и когда приехал ещё раз, в мае 2003-го.
Оказалось, весенняя Одесса, как бы сказать поделикатнее, пахнет нерадостно. Не столько кошками и мочой, как мне дурно предсказывали в Израиле, но мусором, не удалённым из подъездов. Могло бы быть и почище, если бы жильцы позаботились, поскольку подъезды повсеместно запираются. Двери, железные, корявые, ржавые, иногда с окошечком зарешёченным, - на запоре, каждый жилец снабжён ключом, а пришлый визитёр должен заранее сговариваться с хозяином. Домофонов, общепринятых на “западе”, здесь ещё нет, но грабежи квартирные есть... Так и живут, в опаске.
А на улице Мечникова я зашёл во двор и среди запертых наглухо подъездов навстречу мне один - нараспашку. И за растворённой его дверью, на площадке первого этажа настежь вход в квартиру, и на пороге пожилая хозяйка в лучезарности гостеприимства, за её спиной стол с умилительным натюрмортом: селёдка, прикрытая крошевом зелёного лука, непременное в Одессе сливочное масло, водкой искрящаяся бутылка, маца от недавнего Песаха, сыр, фаршированная рыба из довоенного моего, с бабушкой, детства: котлетка крутенькая, зубу поддающаяся кокетливо, с нежным сопротивлением, пахнущая лавролистно и корично - кулинарная диверсия, разящая кучно вкус, нос, память... Это я в гостях у Полины Адольфовны Домберг, подруги Шуры Подлегаевой.
Я пробыл в Одессе три дня. Один из них случайно пришёлся на дату рождения Александры Николаевны. Я говорил о ней с Полиной Домберг, а потом с семьёй А. Н. - дочерью Аллой, внучкой Ириной, зятем Геннадием - все люди красивые, сильные, открытые - Подлегаевой под стать. Поминали А. Н. Пригубили водочки, плеснули коньячок... Добрая тень витала над нами.
