Виктор Поротников - Спартанский лев
— Платейцы помогали афинянам победить персов при Марафоне, — ответил Клеомброт. — Если ты забыл об этом, Эвридам, то я напомню. В Коринфе нашли пристанище кое-кто из мятежных карийцев, воевавших с персами во время Ионийского восстания. К тому же коринфяне вместе с керкирянами не пускают финикийцев, союзников персов, в Адриатику. И наконец, если персы двинутся на Элладу, то коринфяне потеряют свои владения в Халкидике, а там находятся богатейшие медные и серебряные рудники.
— Я слышал, фракийцы уже признали власть персидского царя, — заметил Мегистий.
— Про всех фракийцев не скажу, но эллины, живущие на фракийском побережье, покорились персам ещё при Дарии, — кивнул Клеомброт.
— А что говорит Фемистокл про афинские золотые рудники во Фракии? — поинтересовался Леонид. — Намерены ли афиняне их защищать?
Об этом Фемистокл не сказал ни слова. Зато он поведал о том, что на фракийском побережье персы устраивают большие хранилища зерна, — сказал Клеомброт. — Эти хранилища расположены близ Перинфа, а также в Дориске и Эйоне, что на реке Стримон. Самые же большие запасы хлеба свезены персами в местность под названием Лёвке Акте. По слухам, тем хлебом можно в течение месяца прокормить войско в сто тысяч человек.
Эвридам изумлённо присвистнул.
— Стало быть, Ксеркс имеет твёрдое намерение завоевать Элладу, а не одни только Афины, — задумчиво проговорил Леонид.
— Вот именно! — воскликнул Клеомброт. — Чтобы покарать афинян, не нужно собирать столь огромное войско. Вспомните письмо Демарата, друзья...
Было уже далеко за полночь, когда гости стали расходиться по домам.
На одном из городских перекрёстков Леонид и Леарх расстались с Мегистием и Клеомбротом, которым нужно было в другую сторону.
Царь и его «младший возлюбленный» какое-то время молча шагали по тёмной улице, стеснённой стенами домов и глухими заборами из камня. Путь им освещала яркая полная луна, катившая по ночному небосклону, усыпанному звёздами.
— Как ты объяснишь своё отсутствие на обеде, Леарх, — наконец нарушил молчание Леонид.
— Я поссорился с Горго. Расстроившись, я сначала пошёл домой, а оттуда к сестре Дафне. Вот и опоздал к обеду, — солгал Леарх, радуясь в душе, что Леонид не может в сумраке ночи видеть его лицо.
Ежедневное посещение коллективных трапез для спартанских граждан было не просто обедом. Это было почти ритуалом, установленным Законом. Опаздывать на обед в дом сисситий и тем более не являться вовсе строго воспрещалось. За этим следил один из сотрапезников, обычно самый старший по возрасту. Всякий спартанец, нарушивший это установление, должен был в течение трёх дней вместе с рабами чистить котлы, в которых варили похлёбку для коллективных обедов.
— С Горго я постараюсь тебя помирить, — промолвил Леонид. — Но чистки котлов тебе, боюсь, не избежать. Ты же знаешь строгий нрав столоначальника Дионисодора.
Леарх печально вздохнул.
«Что будет, когда Дионисодор узнает, что меня прочат в мужья его внучке».
Леарх знал, что вся родня Эллы неукоснительно придерживается древних обычаев, считая любое послабление в воспитании молодёжи чуть ли не преступлением против государства. Леарх всегда побаивался сурового отца Эллы, а перед Дионисодором просто трепетал.
* * *
С самой первой минуты разговора Дафна почувствовала в Горго какую-то перемену. Та не пыталась уходить от ответов или отшучиваться, не прятала глаз, когда Дафна завела речь про Леарха и его переживания. И тем не менее что-то в поведении Горго настораживало.
— Я понимаю, — кивала головой Горго, — Леарх привык ко мне. Он привык обладать мною. И этот внезапный разрыв...
— Леарх по уши влюблён в тебя, Горго! — пылко произнесла Дафна. — Неужели ты не чувствуешь этого?
— Потому-то я и прерываю нашу связь, — непреклонно заявила Горго. — Женой Леарха я всё равно не стану. Мой брак с Леонидом неразрывен. Чтобы Леарх не тешил себя тайными надеждами, я напрямик сказала ему, что между нами всё кончено. Я не просто бросаю Леарха, но стараюсь устроить его судьбу. Я подыскала ему хорошую невесту. Умоляю, Дафна, не смотри на меня такими осуждающими глазами!
Горго приблизилась к Дафне и обняла её.
— Ты стала какая-то другая, — чуть слышно проговорила Дафна. — Неужели ты соскучилась по нашим ночам?
— Как ты догадалась?
— Что же, я, по-твоему, совсем несмышлёная, что ли! — улыбнулась Дафна.
Подруги уселись на скамью возле окна, выходившего во внутренний дворик. Со двора доносился заливистый смех пятилетнего Плистарха, который резвился там под присмотром кормилицы.
— Я думала, что желание соития с женщиной исчезнет во мне само собой, когда я стану делить ложе с мужем, — заговорила Горго, завладев рукой Дафны и с нежностью перебирая её пальцы. — Однако этого не произошло. Тогда я завела себе любовника, твоего брата. Я надеялась, что внешнее сходство Леарха с тобой как-то поможет мне пристраститься к мужскому телу. И вот прошло два года, а во мне по-прежнему не угасает влечение к тебе, моя дорогая подруга.
Горго встретилась взглядом с Дафной и, увидев в её глазах ответное желание, потянулась к ней губами.
Служанка, пришедшая вместе с Дафной, неслышно появившись в дверях, изумлённо замерла на месте, увидев свою госпожу, соединившуюся в страстном лобзании с царицей. Рабыня попятилась и скрылась за дверной занавеской. Однако сильнейшее любопытство взяло в ней верх. Она стала подглядывать за двумя целующимися спартанками в узкую щель между дверным косяком и краем тяжёлой занавески. Рабыня была родом из Фракии, живя в Спарте, она не могла понять и принять некоторые из местных обычаев. В частности, фракиянка поражалась тому, что в Лакедемоне мужчины частенько совокупляются с мужчинами, а женщины с женщинами. У фракийцев такого никогда не было.
Наблюдая за тем, как красивые молодые женщины целуются, одновременно лаская груди одна другой, фракиянка не могла оторваться от этого зрелища. Рабыня не смела и в мыслях заклеймить царицу и свою госпожу клеймом развратниц, поскольку в ней самой вдруг пробудилось жгучее желание вкусить запретного плода. Причём ей захотелось испробовать это именно с Дафной.
«Госпожа наверняка не обидится, если, раздевая её в купальне, я позволю себе погладить рукой её ягодицы или поцелую грудь, — промелькнуло в голове у фракиянки. — Если моя госпожа позволяет царице, значит...»
* * *
Вскоре состоялась помолвка Леарха, сына Никандра, и Эллы, дочери Пантея. Этому событию предшествовали переговоры между родственниками. Если в других государствах Эллады на таких переговорах обычно обсуждался размер приданого будущей невесты, то в Лакедемоне давать за девушкой приданое было запрещено законом. Это делалось для того, чтобы женихи в Спарте не искали иной выгоды кроме красоты невесты и её непорочности.
На помолвке присутствовали родители Эллы и вся её ближняя родня. Немало родственников присутствовало и со стороны Леарха. Пришли и Леонид с Горго. Леонид, как «старший возлюбленный» Леарха, заменял на смотринах его давно умершего отца. Так полагалось по обычаю. Горго находилась среди родни жениха как лучшая подруга его сестры и жена его «старшего возлюбленного».
Леарх преисполнился горделивого самодовольства, когда увидел, что дочь Пантея заметно смущается. Элла не могла скрыть своей радости, что ей прочат в мужья олимпионика и первого красавца Спарты. А смущало её то, что за Леарха перед её родителями хлопотали царь Леонид и царица Горго, как будто победы на Олимпийских и Немейских играх не имели значения для родственников Эллы. Как будто Леарх, которого знаменитый тегейский живописец Ксанф изобразил на двух своих картинах, нуждался в дополнительных похвалах.
Помолвка, как обычно, завершилась пиршеством, на котором Леарх и Элла сидели бок о бок на виду у всех.
Среди песен, шуток и смеха пирующие вспоминали доблестного Никандра, отца Леарха, восхищались не менее доблестным Дионисодором, дедом Эллы. Для двух спартанских семей, пожелавших породниться, древность рода и храбрость предков являлись самыми надёжными доказательствами в правильности выбора.
Потом все присутствующие за столом пожелали, чтобы Дафна — уже в который раз! — рассказала о том, как она вместе с живописцем Ксанфом и конюхом Евбулом добиралась до Фиреи и обратно в Спарту.
О храбром поведении Дафны в одном из горных селений илотов в Спарте стало известно от Евбула и Ксанфа. Сама Дафна не любила вспоминать об этом.
Впечатлительный Ксанф написал картину, на которой изобразил себя, Евбула и Дафну в стычке с десятком вооружённых илотов. В центре полотна была Дафна с топором в руке. После того как картину увидели, ей волей-неволей пришлось рассказать об этом случае сначала матери и брату, затем — Горго и Леониду. Чтобы не обидеть подруг, Дафне пришлось рассказывать эту историю и им. Эфор Булис и его жена Галантида, чтобы послушать Дафну, даже приглашали её к себе домой.
