Сономын Удвал - Великая судьба
— Хатан-Батор за пустяки людей не наказывает, что ты такое натворил?
— Да ничего особенного, только спросил, нужно ли подносить китайцу, который позвал его в гости, хадак.
— А еще что?
— Сказал, что, мол, у китайцев принято дарить гостям подарки и что там подают вкусные блюда.
— Вот дурак!
— Кто?
— Да ты, конечно, кто же еще. А ну, спускай штаны.
— Послушай, бей прямо в штанах, а?
— Замолчи, болван! Решил, видите ли, китайцам хадак поднести!..
— Да что ты привязался! Китаец, по-твоему, не человек, что ли? — продолжал упорствовать цирик, ложась на живот.
— Неужели ты когда-нибудь подносил хадак гаминам? — спросил адъютант и ударил провинившегося палкой.
— Ой-ой, полегче! Управляющий фирмой — не гамин. Послушай, пореже бей!
— А разве ты не знаешь, что этот управляющий — гаминовский командир?
— Неужели? Ну, тогда лупи. Только все-таки полегче. Ой-ой! Ну хватит, уже десять ударов. Все! — сказал он, поднимаясь. — Пойду, пожалуй, угощусь теперь пряниками управляющего.
— Тебя действительно стоит угостить «пряником»! — сказал адъютант, хватая палку. — Убирайся, пока я тебя снова не отколошматил.
Однажды командующему доложили, что у дверей городской управы сидит какой-то старик и говорит, что не уйдет, пока его не примет Хатан-Батор-ван. Максаржав велел спросить старика, какое у него дело, и тот объяснил, что хотел бы отдать в цирики своего сына.
— Запишите имя парня и отправьте его в казарму, — сказал Хатан-Батор. Однако когда явился парень и назвал свое имя, Максаржав приказал снова позвать старика.
Высокий костлявый старик вошел и, не поздоровавшись, встал на колени, низко опустив голову.
— Да, это я, Хатан-Батор. Покарайте меня! Я нанес вред вашему справедливому делу, оказывал помощь сторонникам маньчжурского амбаня. Но с того дня у меня пропал сон и кусок не лезет в горло. Снимите с меня грех. Я привез отнятые у вас деньги, привез сына в вашу армию. Пусть он служит вам преданно, как пес.
— Вам следовало бы раньше осознать свою ошибку. Теперь же довольно и того, что вы признали свою вину. Денег я ваших не возьму, сына в цирики не приму и наказывать вас не стану. Считайте, что вас простили, и возвращайтесь домой, — сказал Максаржав.
Старик поднял голову.
— Ну, хоть ударьте меря! И почему вы не хотите взять моего сына в цирики?
— Если ваш сын погибнет на войне, то вы опять будете жаловаться. Почему ваш сын до сих пор не в армии? Если бы вы хотели, чтобы ваш сын послужил справедливому делу, давно бы отправили его к нам, — сказал Хатан-Батор.
Старик потупился, а потом со вздохом произнес:
— Простите меня, глупого старика!
— Я уже сказал, что простил вас. А теперь идите, — сказал Максаржав.
* * *
Хатан-Батор позвал Дамдина и приказал:
— Давай пиши. «Всем хошунам разъяснить: уполномоченные Народной партии вернулись в сопровождении воинов Советской России и в настоящее время очищают страну от остатков белогвардейских бандитов и гаминов. Однако наносить ущерб китайцам — беднякам и торговым служащим запрещается!» Перепиши начисто, — распорядился Хатан-Батор.
Показав ему переписанное, Дамдин спросил:
— Нет ли известий от того самого Элеске?
— У него все в порядке. С женой и детьми уехал на родину, встретился там с товарищами. А знаешь, какой смекалистый оказался у них сынишка? Пришел однажды и заявил: «Ванда-новцы худо говорят про монголов».
— И сам Элеске — прекрасной души человек. У каждого человека есть две силы: когда иссякает сила физическая, остается сила душевная.
Вошел Дэрмэн.
— Как вам спалось, жанжин? — спросил он.
— Спал неплохо. И голова сегодня ясная. Чтобы душа человека была спокойна, тело не должно знать покоя. Думаешь, с врагами уже покончено? Нет, нам еще много предстоит сделать.
— А у меня опять полно всяких бумаг, — сказал Дамдин, — просто голова идет кругом!
— Знаете, этих красных русских у нас прозвали тихонями, — сказал Дэрмэн. — Они и впрямь совсем непохожи на белогвардейцев.
— Полагаю, что, если бы было иначе, Сухэ-Батор не стал бы звать их на помощь.
* * *
Цирикам, прослышавшим о приезде нарочного из Хурэ, не терпелось увидеть его, расспросить, что делается в столице. Нарочный вручил адъютанту командующего сверток с документами и пошел в юрту для приезжих. Как только он поел и вышел на улицу, цирики окружили его. — Приветствуем вас!
— Ох, совсем я запарился, друзья! Этот пакет, завернутый в пропитанную маслом тряпку, прямо жег меня всю дорогу! — сказал гонец.
— Значит, очень горячие новости в нем были, — засмеялся цирик из Западного аймака.
— Ну, давай рассказывай, какие новости в Хурэ.
— «Хурэнские новости» я вам не привез.
— Да тебя не про газету спрашивают, а про то, что делается в городе.
— А что в городе? По утрам гудят трубы Гандана, ночью тявкают бездомные собаки, а днем стреляют, созывая народ или, наоборот, давая сигнал разойтись...
— А из какого орудия стреляют? Из «трехлетки» или «четырехлетки»?
— Откуда я знаю...
— О батюшки! Да этот парень еще, видно, и пороха не нюхал. И куда только смотрят члены Народной партии!
— Им некогда. Они заняты государственными делами.
— Ну и что же это за дела?
— Собираются уменьшить налоги, например.
— Ну-ну...
— Говорят, что государство будет оказывать помощь бедным семьям. Допросы с пытками применять не будут.
— Неужели?
— А еще слышал, с красными русскими будем торговать.
— И молоко русских женщин продавать начнут?
— Кто это тебе сказал?
— Что ушами слышал, то через рот выпустил!
— Ты впредь, если такое услышишь ушами, изо рта не выпускай, а лучше проглоти. И всегда сыт будешь. Ну-ка, почитайте вслух вот это воззвание. — И посланец подал цирикам бумагу.
— Воззвание — это неплохо, но хотелось бы до наступления холодов запастись обмундированием и провиантом.
— Послушай, а твоя жена еще не уехала?
— Да нет. Я еще не женился.
— Вот взбалмошная девица! Приехать из такой дали к мужу!
— А тебе-то что?
— Хотелось бы проводить ее.
— Да она на тебя и не взглянет!
— А ты-то сам ей кем приходишься?
— Вот я тебе сейчас покажу, кто я такой!
Цирики схватились бороться, остальные, окружив их, с хохотом подбадривали борцов. Никто и не заметил, как подошел Хатан-Батор. Желая, чтобы одержал верх тот, что послабее, он крикнул:
— Бросай его через бедро! Бросай! — Все обернулись, услышав голос командующего, и борьба прекратилась.
Цирики разошлись по своим палаткам. Максаржав тоже вернулся к себе и стал ждать прихода гонца из столицы, чтобы расспросить его о новостях. А пока занялся письмами и бумагами. Среди писем было обрадовавшее его послание Сухэ-Батора, оно начиналось словами: «Уважаемый старший брат Максаржав, пишет вам ничтожный младший брат Сухэ...»
Вскоре командующему доложили, что нарочный явился, и он попросил всех выйти из юрты.
— Полководец Сухэ велел передать вам, что барон Унгерн арестован, военные действия затихают. Однако враждебные элементы, воспользовавшись именем властителя богдо-хана, распространяют всяческую ложь и клевету о Народной партии. Сухэ просил вас хорошенько подумать, как с этим бороться. Ваши заслуги перед государством огромны, вам бесконечно верят люди. Так сказал Сухэ-Батор и поручил поднести вам хадак.
— Очень важно разъяснять народу суть и значение деятельности Народной партии и нового правительства Монголии. Однако людей, которые могли бы вести агитационную работу, у нас слишком мало. Мне и самому не хватает знаний... — сказал Максаржав.
— Я получил указание задержаться здесь на несколько дней и помочь вам.
— Очень хорошо.
— Велели передать, что в вашей семье псе благополучно. Человек по имени Того добрался к ним. Сандуйсурэн ездил по делам вместе с полководцем Чойбалсаном и уже вернулся обратно.
— Спасибо. Я рад, что у них все хорошо. Я давно не был в родных краях, а жена моя не захотела жить в столице, забрала детишек, сложила юрту и пожитки и уехала в хошун. Я-то у них только числюсь главой семьи, — говорил, улыбаясь, Хатан-Батор. — Хочется, конечно, вернуться домой, но я счастлив, что отдаю силы делу Народной партии и нового правительства. И радуюсь я не тому, что Народное правительство доверило мне высокий пост, а тому, что встретил умных людей и нашел верный путь. Сижу вот и думаю: увидеть такое прекрасное время после многих лет борьбы — это и есть подлинное счастье. Очень сожалею, что не смог оказать помощь монгольским и русским отрядам, сражавшимся у озера Толбо. Если б нас не задержало половодье, мы могли бы спасти товарищей. Многих достойных сыновей мы потеряли. Но если наша борьба увенчается победой, то, я думаю, у осиротевших родителей станет легче на душе.
